«Записки из-под полы»
В понедельник можно поздравить Евгения Юрьевича с 75-летием и с обновленным ощущением себя в пространстве творчества: зреют сюжеты новых сочинений. К серьезной дате он сам себе сотворил подарок — выпустил новую книгу «Записки из-под полы». Она необычна. В ней пришла в движение вся его творческая жизнь. Книгу выстраивает сама память: откуда-то вдруг слетаются давние зарисовки, встречи с друзьями, штрихи к портретам поэтов и романистов. Книга пестрая. Быстрая. Автор щедр на яркие и острые оценки людей и явлений, иногда он почти застольно поет дифирамбы своим современникам.
Книга словно выстраивается сама и начинает жить самостоятельно. Автор изредка одаряет читателя непринужденными философскими умозаключениями. Часто иронизирует. То это некая нисходящая метафора, в ней вовсе не гневливый укор, а усмешка: «Литературов-еды как клещи на девственно чистом теле писателя». Но чаще — это свидетельство интеллектуальной трезвости: «Пыль пошлости накрыла Россию, засыпала глазки политиков и шоуменов. Время не бесов Достоевского, а мелких бесов Сологуба».
Книгу Евгения Сидорова я прочла за сутки. И поторопилась высказать ему свои впечатления. Никогда раньше не читала стихов Сидорова, да и не слышала, что критик и эссеист, пишущий о кино, о прозе и о поэзии, сам интересно говорит в рифму, метафорически осмысливая бытие. И вдруг из-под полы скромного облачения знаменитого современника вылетает трогательная строфа о ностальгии по Москве в Париже:
«Я живу на Патриарших прудах посредине Парижа,/ Где синица с ладони сшибает каштаны навзлёт./ Хоть ладонь моя здесь, сам же я от России не ближе,/ Чем французских столетий нечаянный, призрачный ход». Строки эти вроде бы самовольно впорхнули в новую книгу Евгения Сидорова «Записки из-под полы».
Жена и взрослые сыновья
— Евгений Юрьевич, ваш рождественский вояж во Францию произошел по велению сердца или по какому-то государственному заданию?
— Я давно уже не служу! Только жене и близким служу с любовью. Да еще своим студентам в Литинституте. В Париж мы поехали скрыться от близкого юбилея моей чудной жены. Отпраздновали юбилей Веры тихонько, без толпы.
В этот момент к нашему столику в нижнем кофейном зале ЦДЛ подошла с букетом неправдоподобно свежих тюльпанов директор Дома литераторов Галина Максимова: «Женя, передай Вере Семеновне наши поздравления».
— Женя, сколько же лет вашей любви и браку с Верой?
— Уже 41-й год.
— Как поживают ваши дети?
— Старший, Юрий, живет и работает в Москве. Внучке Ксении 28 февраля будет пять. Младший, Митя, живет в США, он довольно известный журналист, несколько лет был собкором «Коммерсанта» в Вашингтоне. Сейчас расстался с журналистикой и стал экспертом по экономическим проблемам.
Во Франции есть русские проблемы
— Евгений Юрьевич, мечта всех — побывать в новогоднем и рождественском Париже.
— Мне гораздо лучше работается не в Париже, а в Ницце. Правда, в Париже я всегда испытываю радость встречи с друзьями.
— Зимой Париж неотразим. Заснеженные Елисейские Поля уводят взор вдаль, к Триумфальной арке. И все вокруг представляется неземным. Что-нибудь изменилось в нем?
— Давно он изменился. Стало больше грязи, окурков. Даже в центральных районах большие непорядки. Ницца в этом отношении — почти идеальный город. Там мэрия следит за порядком. Мэр Парижа Деланоэ старается. Но, что поделаешь, очень много «новых французов». Они создают свой «стиль» даже в самых респектабельных кварталах. Это факт. И никакая политкорректность не изменит сущности.
— Значит, не только мы к этому направляемся?
— Тоскую по той Москве, которая была. И сегодняшнюю стараюсь видеть поменьше.
— На этот раз в Париже случилась встреча с нашими замечательными писателями?
— Конечно. Каждый приезд встречаюсь с Олжасом Сулейменовым, послом Казахстана в ЮНЕСКО. С Анатолием Гладилиным, с художником Олегом Целковым.
— В «Записках из-под полы» вы горюете, что французские муниципальные власти выставили на торги наследие знаменитого художника Зинаиды Серебряковой, архив Добужинских и дом Тургенева в Буживале. Наверно, дом уже ушел с молотка?
— Пока еще нет. А художественное наследие Добужинских и Серебряковой, по существу, утрачено для России.
— Наши власти не пытались сохранить дом великого прозаика для России?
— К несчастью, нет. Я писал тревожные письма и Путину, и другим ответственным людям. Молчание. То же самое и с кладбищем Сен-Женевьев-де-Буа, где через 50 лет после захоронения могилы могут замещаться другими усопшими, если мы не будем платить.
— Там же покоятся многие наши классики!
— И Бунин, и Мережковский, и Тарковский… Да и знаменитое кладбище в Ницце, где много наших славных соотечественников, заброшено.
— В пору заплакать от скаредности наших властей!
— Да им плевать на наши могилы! Ужасно. Есть в Ницце рядом и английское кладбище. Оно в таком порядке! А у нас? Там лежат Малявин, Адамович, Юденич, императорская ветвь Александра II. Все в запустении. Заросло. Это позор. Мы часто говорим об этом с Рене Герра.
— Да он русских гостей непременно привозит сам на это кладбище, знает каждую могилу.
Сумрак культуры
— Поражает абсолютное равнодушие сегодняшнего режима к нашему искусству, к литературе. Вот сейчас под лозунгом реорганизации проделывают неприличный эксперимент с музеем Маяковского. С его документов снимают обязывающее и достойное слово «государственный». Успешный музей гениального поэта теперь будет приспособлен к прихотям Департамента культуры Москвы. Маяковского потихоньку растворят в какой-то смеси андеграунда.
— Мне вчера об этом рассказал Марк Розовский. Надо разобраться. Хочу сказать властям: оставьте в покое музеи! Занимайтесь чем-нибудь полезным для улучшения духовного мира москвичей. Стройте парки культуры и отдыха. Тут вы специалисты! Не трогайте музеи! Для того когда-то придумали их, чтобы музеи не двигали, не сливали с чем-то, не разливали. Их можно только развивать, но не перепрофилировать.
— Музейно — значит неприкосновенно.
— Когда я был чиновником (министром культуры России. — Н.Д.), объездил примерно 60 провинций. Приехал в Кострому. В 97-м году мы открывали здесь музей. Какие имена: Островский, Розанов... И вот музея уже нет — «слили» с чем-то другим. Хитрят: меньше сотрудников, можно больше платить оставшимся. Уничтожить под видом «улучшения» — это принцип нуворишей! Людей, которые не помнят нашей истории.
Одна из глав книги Евгения Сидорова имеет название «Сумерки культуры», восходящее к формулировке В.В.Розанова «Сумерки просвещения». И здесь, и во всей книге автор пытается расшевелить разум и совесть тех, кто обходится без этих понятий. И вот результат раздумья: «Пипл хавает — народ безмолвствует».
Мыслящий современник Е.С. пытается достучаться до сознания тех, кто должен ответить на главный вопрос: какое общество мы строим?
— Евгений Юрьевич, вы входили в правительство Ельцина. И когда начали разрушать страну, Зиновий Гердт в «Огоньке» эмоционально воскликнул: «А что же Женя Сидоров сидит в правительстве и не хлопнет дверью?» Наверное, на какое-то мгновение вы обиделись на великого артиста?
— Никакой обиды не было. Да и Жванецкий мне выговаривал. Но стиль и жизнь — разные вещи. Я понимал правоту Гердта. Но что значит хлопнуть дверью?
— Да кто бы заметил этот хлопок?!
— Абсолютно никто. А я занимался провинцией и никуда не лез. При мне было шесть министров финансов. И никто, кроме Бориса Федорова, не помогал, мир его праху. Да в тот период культура никого не интересовала.
Опыт одиночества среди друзей
— Судьба дала тяжелые испытания подростку. В 14 лет не стало твоей мамы…
— Я жил на Таганке, в коммуналке. 53-й год. Сталин только умер.
— Кто тебя утешил? Кто помог?
— Тетя Дуня. Посторонняя женщина, старушка соседка. Спала на сундуке и следила за мной.
— Отец жил и работал на Урале, он помогал?
— У него была другая семья. Но он всегда присылал мне деньги. Я приезжал к отцу. Мы с ним духовно были близки. Он даже застал Веру — я успел их познакомить. Умер отец рано, в 61 год, от инфаркта. Похоронен в Перми. Он, как и мама, был юристом. Не забуду и свою учительницу, классного руководителя Татьяну Ивановну. Она приходила ко мне домой — школа была рядом. У нас была хорошая школьная жизнь. Многие ребята из моего класса достигли и степеней, и званий.
— Согласимся, школа в советское время была по-настоящему нашей родной колыбелью. Некоторые наши учителя были людьми дореволюционной культуры и настоящего просвещения.
— Я люблю школу. Но позорно получил «тройку» по химии, хотя был приличным учеником. Под конец совсем распоясался. Начались лирические сюжеты, девочки, выпивки.
— Рано начал влюбляться?
— О-о! С восьми лет. Влюбился в девочку Нину в Тихвинском переулке. И даже не общался с ней. Страдал молча.
— Человек страстный, наверно, и женился рано?
— Довольно рано. Но до этого серьезного шага влюблялся регулярно. Молодежный период моей жизни освещен женщинами. Всегда.
— Наверно, и стихи им посвящал?
— Конечно. Писал всякие глупые послания. Вообще-то любил писать всегда.
— А как оказался в «МК»?
— Это же чудо, тоже приключение. На 4-м курсе юридического факультета МГУ председатель спортсовета, чудный парень-лыжник, направил меня по профсоюзной путевке сопровождать студентов-иностранцев в поезде дружбы. Замечательная поездка! Юг, все республики Закавказья. И плюс еда в вагоне-ресторане. Двухместное купе. Двадцать дней катались! И глава этого шикарного поезда Виль Егоров говорит мне: «Женя, чего ты учишься на юридическом? Иди к нам, в сектор кино и музыки, ведь у тебя есть начальное музыкальное образование. За юрфак сдашь экзамены экстерном». Я соблазнился, пошел в горком. Потом экзамены все сдал. И мы вместе с Григорием Рошалем организовали клуб друзей кино и с Алексеем Баташовым джазовый клуб в Москве.
— В этот разгар либерализма ваша идея была прекрасна. Мы тогда все заболели мировым кино.
— И я несколько месяцев работал инструктором отдела культуры горкома комсомола. Написал рецензию на фильм «Рокко и его братья» Висконти. «МК» опубликовал. И пошло. Написал о картине «А если это любовь?» Райзмана. И опять «Московский комсомолец»! Так я оказался в студенческом отделе «МК». Тогда главным редактором был Михаил Борисов, а чуть позже — Алеша Флеровский. Я стал завотделом литературы и искусства. «МК» — любимая газета на всю оставшуюся жизнь.
Право на покаяние
Пожалуй, раньше ни в одной своей книге Евгений Сидоров не углублялся в самоанализ. Теперь импульсивный, непосредственный тон авторского повествования привлек внимание и симпатии читателей, особенно людей зрелых. В «Записках из-под полы» подкупает доверительность, даже духовная потребность самопознания: «Перед последним порогом мы всматриваемся прежде всего в собственную жизнь и ждем не оправдания, а права на покаяние».
Можно и возразить писателю. Не кто-нибудь другой дает такое право, а собственная воля, собственное душевное повеление. В тексте «Записок» слышишь откровенный самоанализ: «И ты сам, лично, разве не вкусил обольщения нового времени? Разве не получил интересную работу, общественное положение, возможность увидеть всю Россию? А сладковатый мед каких-никаких, но все-таки привилегий… Все так, все верно, и все же мед был отравлен. И шрамы в душе не заживают, несмотря на доводы рассудка».
— Евгений Юрьевич, когда наши государственные мужи на главные христианские праздники в храме Христа Спасителя молятся прилюдно, при свете фонарей и направленных на них телекамер, может быть, они молчаливо каются в совершенных грехах? Или они что-то демонстрируют?
— Новоправославие, одолевающее высший свет нашего общества, мне тоже не нравится. Это поза. Это попытка легкой ценой примазаться к духовным ценностям христианства.
— Вы много раз бывали в Италии. Очевидно, эту связь скрепило что-то очень важное?
— С 95-го я там председатель жюри премии «Москва—Пенне». И почетный гражданин этого города. Во Франции я работал и работаю. А Италию любил и люблю.
— Кто из наших писателей получил эту итальянскую премию в присутствии почетного гражданина?
— Фазиль Искандер, Петрушевская, Распутин, Юрский и многие другие.
— Господин чрезвычайный и полномочный посол, откройте секрет вашего жизнелюбия. Что надо делать, чтоб в 75 выглядеть 60-летним?
— Я ничего специального не делаю. Встаю утром с вопросом: что же мне сегодня сделать? И у меня начинается смертельная тоска: куда мы? зачем мы? для чего мы? Потом потихоньку вхожу в ритм. Без зарядки. Завтракаю. Телефонные звонки. Взгляд на погоду. И возникает мысль: теперь бы в Ниццу — искупаться. Я обожаю море — вырос в Крыму. И потихоньку часам к 12 я уже в форме. И бодрит мысль: жизнь еще продолжается. И страна наша, как бы ни было ей сейчас трудно, не сгинет. И какие бы идиоты ни направляли ее руль на рифы безумия, все равно она выживет.
