— Виталий, а вы специально так подгадываете начало фестиваля под народные волнения?
— «Артдокфест» словно преследует злой рок. Закрытие фестиваля 2010 года совпало с беспорядками на Манежной. В то же самое время, когда мы закрывали фестиваль и вручали премию «Лавр», в двух шагах от нас, на станции «Библиотека имени Ленина», раскачивали вагоны поездов. В прошлом году: 4 декабря — открытие, а 5-го — выборы в Думу. И снова понеслась. Правда, были и плюсы: люди с мороза приходили в кино. Погреться — и обратно на улицу. В этом году мы закрываемся 15 декабря, и на этот же день назначен марш оппозиции. Впору установить за нами слежку — нет ли среди нас агентов Госдепа.
— Как отразились эти события на программе этого года?
— Например, конкурсными фильмами «Марш! Марш! Левой!» и «Путин, люби нас!». Внеконкурсным показом «Зима, уходи!». Но в первую очередь общей растерянностью нашего зрителя. Я видел зрителя в прошлом году. Тогда он явно во что-то верил. Сейчас, подозреваю, я увижу зрителя разуверившегося. Причины на поверхности: в принципе мы поняли, что так или иначе обречены жить в определенных обстоятельствах, которые многим известны, кто старше сорока. Фильмами тут дело не поправишь. Тем более если их не показывают по ТВ.
— Я читал, что «Марш! Марш! Левой!» — фильм о том, как Александр Баширов учит Сергея Удальцова ораторскому мастерству.
— Причем делает это в свойственной ему манере. Он учит: не важно, что ты говоришь. Ты можешь сказать: «Жопа». Но ты должен научиться говорить так, чтобы тебе поверили. Давай: «Жопа!». Удальцов повторяет за ним: «Жопа!». И, в общем, действительно-таки жопа. (Смеется.)
— А о чем «Путин, люби нас»?
— Фильм режиссера из ВГИКа, которая, насколько я знаю, была одним из подписантов письма в адрес Михалкова в защиту доброго кино. Она сняла, как Кирилл Серебренников ставит «Отморозков» по Прилепину. И параллельно — московские митинги. Получилась любопытная картина о том, как действие на сцене перетекает в жизнь — и наоборот. Хорошая картина, она открывает наш конкурс. И все равно она, как, кстати, и «Зима, уходи!», символизирует некую неопределенность молодой документалистики.
— Это когда гражданская позиция уже есть, а политическая еще не выработалась?
— Скорее, художническая позиция есть, а вот гражданской и политической еще нет.
— Может, так и надо?
— Я бы сказал: и так тоже надо.
— Потому что иначе, боюсь, получится фильм Никиты Михалкова «55».
— «55» и фильмом назвать нельзя. Как Михалков мог сделать такой фильм — я представляю. Но тот Путин, которого я знал, просто не смог бы это досмотреть. А если он все-таки смог, значит, тезис о том, что власть портит людей, верен до степени аксиомы.
Меня удивляет другое: неужели в огромной стране нет режиссера, который бы искренне снял фильм о том, как Путин поднял Россию с колен. Только хороший! Например, такой, как Лени Рифеншталь сняла о Гитлере. «Триумф воли» — великое кино. Давайте и о Путине снимем великое кино!
— Ты хочешь сказать, что на самом деле его никто не любит?
— Среди художников, наверное, никто. Иначе было бы кино.
— А фильм о себе к юбилею в эфире «Центрального телевидения» тот Путин, которого ты знал, смог бы досмотреть?
— Я тоже снимал фильм про неизвестного Путина, только в 2000 году. У нас он тоже плавал и ездил с кортежем. Мы первыми попали в его резиденцию в Ново-Огареве, и я задавал самые разные, даже «желтые» вопросы. «А почему у вас такой диван? Кто выбирал эту мебель? Вам вообще важно, что происходит вокруг?» И в этих вопросах есть определенный смысл. Потому что ему действительно тогда было важно только то, что он думает и что он делает. В новом фильме этого нет.
Когда задаются эти смелые вопросы... Понятно, что они согласованы, но сам ты кто? Ручка для диктофона или человек? Автор в документальном кино входит в кадр не для того, чтобы уравновесить композицию. Если тебе ответили, а ты с ответом не согласен, — посмотри в камеру в этот момент. Возьми паузу в три секунды. Брови свои подними. Хотя бы! И мы поймем, что что-то происходит.
Как можно о президенте страны, который правил 12 лет и еще будет править, снять фильм, в котором нет ничего? Для этого нужно владеть такой филигранной пустотой, какой обладает только наше телевидение.
— Сегодня ты бы пошел снимать фильм о Путине?
— Конечно. И не молчал бы, а, как и тогда, разговаривал с ним как с человеком. Более того, тот Путин ценил умение людей разговаривать. Ценил в людях силу. Сейчас — не знаю.
— А почему в конкурсе «Артдокфеста» нет ни одного фильма о Pussy Riot?
— Не успели вовремя снять, но в России сейчас делается порядка десяти фильмов о них. Премьера первого состоится на фестивале «Санденс» в следующем году. Но мы не гонимся за темами. Показываем только те фильмы, которые являются самодостаточными произведениями кинематографического искусства. Если бы лента «Ходорковский» такой не являлась, мы бы ни при каких обстоятельствах не показали ее в прошлом году на открытии. Я больше скажу: если найдется православный режиссер, который докажет своей картиной, что акция в ХХС оскорбила чувства верующих, не какого-то больного на голову, а реального человека, который понес моральный ущерб, — я такую картину обязательно включу в конкурс. Но ее нет.
— Ничего, в России и других тем хватает.
— И я абсолютно точно знаю, что во время нашего фестиваля зритель сможет соотнести впечатление от увиденного с теми чувствами, которые он реально испытывает. Я четыре месяца был в экспедиции, снимал картину «Труба». Проехал от Западной Европы до Западной Сибири, за полярный круг. И назад. Без остановки. Это была настоящая экспедиция, передвигались в большом трейлере, в нем и жили. Черт возьми, у нас такая прекрасная страна! У нас такие люди! Им всем за факт их жизни нужно давать медаль. За мужество, а кому-то и Героя Советского Союза, но только не оставлять их там навсегда.
Их не то что имеют, их даже уже не имеют в виду. Забыли, что они есть. А они живут, любят, не дай бог что случится — первыми, в отличие от нас, москвичей, встанут опять где-то под Сталинградом. Они ничего не просят: только бы не забрали то, что есть. Дают свет с пяти до десяти вечера — уже спасибо. Вся наша дорога с экспедицией была вдоль газовой трубы, по которой течет бюджет страны. Все наши герои — маленькие люди, которые живут вдоль этой трубы, а иногда просто на ней. И топят дровами дома. А потом мы пересекаем границу, приезжаем в Польшу. Ни нефти, ни газа — ничего у людей нет. Но у них лица другие. Дома другие. Улицы. Все другое. Ну почему? Мне обидно просто. И я, как документалист, задаю вопрос: почему?
— Вот какие фильмы надо Владимиру Владимировичу показывать.
— А я покажу.
