Жизнь, как вдох-выдох

— Ольга, вы с Дыховичным познакомились 14 лет назад...

— Да, это был 98-й год, я работала в телекомпании ВИД редактором и, проходя мимо аппаратной, увидела человека, который давал интервью. Я сразу остановилась и заслушалась. Он был изумительным рассказчиком. Следующая наша встреча произошла уже на общем проекте на канале «Россия», где Иван в то время работал. И тогда уже состоялось знакомство.

— Вам было 18. Вы уже знали, что это известный режиссер, смотрели его фильмы, что до этого он 10 лет играл на Таганке?

— Скорее я больше знала телевизионную его сторону. Просто включала телевизор и смотрела его «Уловку-22». Это же была необыкновенная штука: человек садился на стул, рассказывал, а оторваться невозможно.

— Да, абсолютно. Именно таким я впервые увидел его на записи и был поражен. А когда он на вас обратил внимание?

— Понимаете, сразу стало понятно, что в моей и в его жизни это случилось надолго. Между нашей первой встречей и тем, что я стала для Ивана женой, а он мне мужем, прошло совсем немного времени. И в этой решительности, честности, смелости мы с ним были очень похожи.

— До вас у Дыховичного было две Ольги, вы — третья. Для него ваше имя было каким-то мистическим?

— Сначала ему было забавно, но потом эта закономерность приобрела какой-то мистический оттенок. Действительно, две его предыдущие супруги — Ольги. Я с ними общаюсь. Мы все совершенно разные. У Ивана, соответственно, два сына от этих двух Ольг. Митя — старший сын, Вова — младший.

— С ними вы тоже поддерживаете отношения?

— Конечно, мы же семья. Тот подарок, который у меня остался от Ивана — Митя и Вова, два близких мне человека. Может, мы не так часто общаемся, все-таки Митя живет в Германии, он художник, очень талантливый. Художник, который не идет на компромиссы, и слава богу, что он попал в среду, где бескомпромиссность приветствуется.

— У вас были такие периоды, как это происходит у большинства людей: медовый месяц, потом привыкание...

— Все наши 12 лет — это был сплошной медовый месяц. Иван — человек, который не выносил рутину, не выносил лень, а по сути — переход от медового месяца к тоскливой бытовой семейной жизни происходит только потому, что люди перестают делать усилие радоваться и удивляться друг другу. Он никогда не опирался на некий мифический предыдущий опыт, всегда начинал с чистого листа. С этим он подходил как к профессии, так и к жизни. Каждый свой новый день он проживал с полной самоотдачей. И не только в наших взаимоотношениях, он и от друзей требовал все время этого градуса честности и искренности.

— Но как жить с человеком, который всегда требует от тебя и от себя каких-то сверхэмоций, необычайной энергетики.

— Ну да, если сразу не понять, что это единственный смысл в жизни. Все друзья, которые нас окружали, были моложе Ивана лет на 10, а то и на 30 лет. Все они так же, как и он, были готовы удивляться, считали, что жизнь всегда удивительнее, чем твой предыдущий опыт. Для него это было принципиально.

— Каким же было ваше первое удивление от Дыховичного?

— Музыка, которая была в его доме. Электронная музыка. Я ее знала с детства, потому что выросла в этом контексте. И когда услышала ее у Ивана, увидела диски, очень удивилась. Поняла, что это непростой человек.

— Но у вас же до того не было никакого опыта семейной жизни. И вдруг появляется Дыховичный. Да, сначала удивление, восхищение, но с этим же человеком нужно жить каждодневно...

— Знаете, когда сильно любишь, все остальное не имеет значения. Природа так все придумала, что когда есть это чувство, сразу становится легко. Появляется понимание, абсолютное уважение к территории другого человека. У меня не было никаких проблем с пониманием того, как нужно жить в семейной жизни.

— И никаких договоренностей на берегу, типа: да, Оля, я такой сложный, непростой и хотел бы, чтобы ты делала то-то и то-то... Что-то вроде негласного брачного контракта.

— Нет, с первой секунды все было понятно. Было понятно, что нужно уважать те решения, которые не соответствуют твоим желаниям. Ведь если есть желание сделать жизнь человека счастливой, то, мне кажется, все начинают четко понимать, что нужно, а что нет. В ином случае, конечно, можно договариваться, писать четкие правила, не выполнять их, злиться...

— В вашей паре были равноправные отношения? Иван Владимирович не был домостроевцем? 

— Нет, что вы! Ему было важно, чтобы человек рядом чувствовал себя на двух ногах, чтобы это была действительно отдельная персона. Удивительным образом общие друзья семьи были и моими личными друзьями, и друзьями Ивана. Я сразу же пошла учиться на режиссерские курсы к Алексею Герману, и это один из подарков судьбы, который произошел благодаря Ивану. Понимаете, он был порядочным человеком во всем: во взаимоотношениях со мной как с женой, во взаимоотношениях с друзьями, в отношениях с миром, с людьми, с власть имущими. Он не боялся. Тогда же, в 90-х, в моде была агрессия, авантюризм. А я воспитывалась совсем на другом, но выходило, что все мои знания, ощущения никому не нужны, что, следуя им, ты становишься лузером. И вдруг я встретила человека, который, не изменяя себе, достигает результата и притом остается верен собственным категориям. Его не спровоцировали ни деньги, ни компромисс. Хотя искушение было каждый день. Помню, в конце 90-х появился человек, который предложил Ивану поставить Набокова, но там был один нюанс: главную роль должна сыграть определенная актриса. Предложение уникально, но когда Иван сопоставил всю степень компромисса, он отказался. И остался на несколько лет без работы.

— Как ваша семья относилась к быту?

— Вы видели фотографии нашего дома? Он был построен в 95-м году. Он очаровывает любого дизайнера, который в него попадает. У нас фанерные стены, и если сейчас их фотографировать для модного журнала, то это выглядит как абсолютный тренд сегодняшнего дня. И к еде он относился очень трепетно: что приготовлю, что будет стоять на столе — для него все было очень серьезно. Это вещи, через которые он был связан со своими мамой, дедушкой.

— Он требовал от вас каких-то особенных кулинарных способностей?

— Он не требовал, он сам все делал. Я с удовольствием втянулась сама. Мне для него готовить было очень приятно, для его друзей... Пусть это будут соленые огурцы, картошка с селедкой, но чтобы было сделано с мыслью о человеке. Он не был буржуазен, но машину свою любил. У него был «Порше» без усилителя руля, без сцепления, все на механическом управлении... Этот автомобиль не прощает ошибок, но он должен был его покорить. Еще Иван прошел летную школу. Его взаимоотношения с техникой были постоянной проверкой себя, дуэлью.

— Для Дыховичного очень важно понятие пошлости. В «Копейке» это было так любимое всеми фигурное катание по телевизору.

— Да, в 90-е годы фигурное катание исчезло, а теперь «Танцы со звездами» почти по всем каналам. Он предсказал это. И еще он не любил все уменьшительно-ласкательное, сюсюканье, красивенькое. Все это было для него ложь и фальшь. И еще он не любил формального проявления приличного человека, формальной начитанности, формального разговора о прекрасном. Зато Сережу Шнурова он очень любил, сразу почувствовал, что это талантливый парень.

— Известно о непростых отношениях Дыховичного и Михалкова. Он делился с вами мотивами этого?

— Просто в какой-то момент своей жизни Иван понял, что имеет право жить честно. И он жил честно. А во взаимоотношениях с Михалковым он был откровенен. Он не боялся его. Это был мировоззренческий спор. Чужой талант не вызывал у него ни зависти, ни ревности. Помню, как он слишком эмоционально говорил о ком-то, я сделала ему замечание. Мы тогда поссорились, и я поняла, что ни в коем случае нельзя его ограничивать в каких-то эмоциональных проявлениях. Он должен быть таким, какой есть.

— Последним его фильмом стала «Европа-Азия». Но разве там он не пошел на компромисс, пригласив сниматься медийных, узнаваемых персонажей?

— Нет, конечно. Ивана Урганта он знал очень давно, любил его. А Ксения Собчак там появляется совсем чуть-чуть, в начале и в конце. Я хочу пересмотреть этот фильм, чтобы по-новому взглянуть на Собчак, на ее метаморфозы в жизни. Ведь там есть кадр, уже на титрах, когда она идет по лесу и в беседе с мамой говорит: «Нас бояться надо». Иван очень трогательно и нежно относился к Ксении.

— Когда вы узнали, что Иван Владимирович болен?

— Это случилось внезапно, он просто стал хуже себя чувствовать. Мы ездили в немецкую клинику. Не знаю, правильно ли сделали, что не остались там. В этой клинике я видела людей одетых, накрашенных, читающих книги, говорящих по телефону, работающих с компьютером. И это больные люди, которые приходят получить лечение. Там вся система направлена на то, чтобы ты не выходил из жизни, насколько ты можешь работать — ты должен работать. Это принципиальное различие в лечении между нами и ими. Иван решил бороться, чтобы не лечь на эту кушетку. Он всегда вставал, застилал кровать, переодевался. Он никогда не лежал в течение дня на кровати, он работал. Это страшно раздражало врачей. Ведь вокруг в палатах были потерянные, выключенные люди. На них надели больничную пижаму и уложили в койку. Я могу сказать, что в отделении, где мы лежали, была одна заправленная кровать — кровать Ивана. Я убеждена, что профессор сделал все что мог для Ивана. Но у нас с больными не считаются, врачебное мнение — истина в последней инстанции. Я не видела в российских онкоцентрах, что хотя бы предполагается, будто ты выздоровеешь. В Германии я это видела.

— Когда вы впервые узнали диагноз, врачи вам сказали, что шансов нет? Или был шанс?

— Они говорили, что шанс был. Но у нас больного человека всегда делают виноватым. Ивана и меня обвиняли: вы недоглядели, недосмотрели. Врачи сняли с себя всю ответственность. Они были просто не готовы, что человек приезжает на химиотерапию за рулем, а потом сам уезжает. Для врачей Иван был неправильным больным. А я считаю, что только так он и должен был поступать. Мы боролись до последней секунды, и я была уверена, что он справится.