«Никакой прелести у старости нет»
— Иосиф Давыдович, у вас в жизни все хорошо...
— Кто говорит, что у него все хорошо, или кокетничает, или лукавит. Знаете, есть такой замечательный анекдот: телефонный звонок: «Как дела?» — «Хорошо!» — «А дома?» — «Хорошо!» — «А на работе?» — «Хорошо!» — «А здоровье?» — «Хорошо!» — «Извините, я не туда попал!». У меня же бывает «благополучно». Но мне многого не хватает: молодости, физических сил, иной раз здоровья, иной раз времени. Оно ведь неудержимо несется вскачь. Я расписываю каждый свой день, а когда прихожу вечером домой, пытаюсь сверить, что удалось. И на что-то времени всегда не хватает.
— Но люди вокруг этого не понимают...
— Не понимают. Я стараюсь выделить на отдых восемь часов, все остальное время у меня спланировано. И вот я становлюсь неприятным гостем, потому что не бывает, чтобы я пришел на весь вечер. А я не могу сидеть по
— Разве вы не многое уже успели, чтобы так торопиться жить?
— Все относительно. То, что мог, я не сделал до конца. Да, без ложного кокетства скажу: никто не спел больше концертов, не записал больше песен, не проехал и не пролетел больше дорог. Но мне бы хотелось еще это и то. Я не успевал изучать иностранные языки, а хотел английский и испанский. Моя дочь с семьей живут в Англии, и я запрещаю им в доме говорить на английском, чтобы они не забывали русский, и потом это неполезно для меня, потому что я их не понимаю. Я хотел научиться играть на фортепиано и на гитаре. Я не делал даже обещанного: не приезжал к кому-то на торжество или на концерт. Бывали у меня такие издержки. Но они никогда не носили пагубный характер для окружающих. Я понимал: «Да, огорчил человека. Но не обидел и не оскорбил».
— В юности вы, наверное, со временем не обращались столь трепетно, возраст дисциплинирует?
— Кто утверждает, что у старости есть своя прелесть, тот лукавит. Никакой прелести у нее нет, особенно это касается женщин. Когда старость преобразует внешность мужскую — ладно, мужик он и есть мужик. А вот женщина! А потом болезни, ежедневные таблетки, силы не те, какие хотелось бы, мы все больше думаем о здоровье, все больше у нас друзей — медицинских работников. Никакой радости, никакого удовлетворения мне мой возраст не приносит, не хочется просто сдаваться. Я не понимаю, что такое пенсия, когда говорят: «Ты все сделал, пора отдохнуть». Это глупости! Как-то у Григоровича спросили: «Откуда у вас, Юрий Николаевич, силы? Вы готовите балеты, летаете по всему миру...» А он в ответ: «А вы что, ждали, что я уйду на пенсию? Такие люди, как я, на пенсию не уходят, они, как деревья, падают!»
Вот и я также. Я никогда не оглядывался, не помышлял о времени. Помню, как критиковал свою девчонку, когда служил в армии и кто-то мне сказал, что она встречается с лейтенантом. А ему было лет двадцать пять. И я выговаривал ей: «Как ты могла! Променять меня на какого-то старого лейтенантика!» А потом 33 — возраст Христа, а затем сорок... А три по 25? Это, как англичане говорят: «Too much!» — то есть уже очень много. Но я пытаюсь активно жить: занимаюсь депутатской работой, бегаю по концертным площадкам, готовлю юбилейный тур. А жена говорит мне: «Очнись! Одумайся! Ты сам говоришь, что не знаешь, сколько тебе Всевышний отвел жизни, а у тебя дети, семь внуков, пообщайся с ними! Это такое удовольствие!». А я отвечаю: «Вот закончится этап активной творческой жизни, и пообщаюсь». Так я думал в 60, в 70 и так думаю в 75.
«Как он мог меня обидеть? За что?»
— Вы уже несколько раз в разговоре упомянули Всевышнего, вы верующий человек?
— Вы верно сказали — верующий. Но не церковный. Я хочу верить в жизнь, в ее лучшие проявления. Безусловно, верю в любовь, в какие-то добрые человеческие отношения, хотя неоднократно сталкивался с предательством и завистью, которые я ненавижу. Это самые ненавистные мне качества в людях. И у меня есть мое сердечное кладбище, на котором я хороню тех, которых я, быть может, любил, быть может, даже уважал, но они повели себя предательски некрасиво или стали завидовать... И я абстрагировался от них навсегда. Я никогда не возвращаюсь. Мне говорят: «Прошло столько времени, мы уже по возрасту такие, что надо прощать...» Но я не умею прощать. Никого и никогда. Ни друзей, ни жен. Я не отказываюсь от них, не вычеркиваю из биографии, но я вычеркиваю их из жизни. Вот на фотографиях мои друзья, со многими из которых я больше не общаюсь, и не буду общаться. Но они были в моей жизни. Мне часто говорят: «Как вы могли общаться с криминальными авторитетами?!» Да не я с ними общался, а они со мной. А потом если он криминальный авторитет, судите его, наказывайте, сажайте, а если он на свободе, почему я не могу общаться с ним? Я ни от кого не отказываюсь.
— Вы не прощаете людей, даже если у вас просят прощения?
— Да, даже тогда. Если я кровно обиделся на человека, я никогда не прощу. Проходит время, мне говорят: «Человек хотел бы встретиться, зарезать барана, помириться...» Я отвечаю: «Без меня!» Если я расстался, кто бы то ни был: бывшая жена, музыкант, друг, абсолютно без разницы, — это навсегда.
— Не прощать очень тяжело...
— Очень! Поэтому и говорят, что Кобзон тяжелый человек. Но я много пытаюсь сделать полезного и доброго, так меня учила мой бог — моя мама. Она говорила: «Сынок, всегда сделай человеку добро, и жизнь тебя отблагодарит. Не этот человек, а сама жизнь». И я пытаюсь успевать делать добро, иногда делаю ошибки и никогда не прощаю вещи, которые нарушают мои жизненные принципы.
— Но не прощать тяжело не только для окружающих, но и для самого человека, ведь на это тратится слишком много жизненной энергии.
— Да, это безумно тяжело. Жена не знает, что делать, когда я переживаю разрыв. Я не нахожу себе места, пока переосмысливаю это состояние. Она говорит: «Ну раз ты так мучаешься, тогда пойди помирись!» Я говорю: «Никогда!» Она: «Тогда перестань нервничать!» Я говорю: «Все! Перестал, оставь меня в покое!» А сам засыпаю и просыпаюсь с одной и той же мыслью: «Как он мог меня так обидеть? За что?»
Илья Резник как-то написал стихи на музыку популярной песни, ее изначально пел Фрэнк Синатра, и там есть такие слова: «Был день, когда узнал любовь врага и зависть друга». Вот и я это узнал.
— Любовь врага? Было и такое в жизни?
— Да, были люди, которых я терпеть не мог, и вдруг узнавал, что они хорошо говорили обо мне или делали что-то приятное. Любовь врага была в моей жизни.
— А бывает, что люди обижаются на вас?
— Конечно. Я человек неуравновешенный, вспыльчивый, иногда повышаю голос. В последние годы, после болезни, я стал серьезно нервничать. Депрессии как таковой у меня нет, но нервные стрессы меня посещают. Но если что-то случившееся не настолько серьезно, чтобы это оставило след в моей жизни, я нахожу возможность попросить прощения, извиниться перед человеком, если чувствую, что я незаслуженно его обидел. Но у меня есть свои жизненные принципы, которые я соблюдаю неукоснительно: всегда говорить правду и не бояться никого и ничего: ни хулиганов, ни бандитов, ни правителей, ни министров. Никого и нигде: ни в Афгане, ни в Чернобыле, ни в Грозном, ни в «Норд-Осте». Бояться бессмысленно, у человека есть судьба. Иногда она складывается счастливо, иногда нет, кому что на роду написано.
«Я запомнил, что пить — это плохо»
— Было что-то в жизни, о чем вы остро сожалеете?
— Пожалуй, нет. У меня одна печаль, что мама рано ушла. Для меня рано. Мне было с ней очень комфортно. И хотя у меня полное взаимопонимание с моей супругой, с которой мы прожили больше сорока лет вместе, мамы мне не хватает. Я всегда мог прийти к ней и сказать: «Мамуля, вот как ты считаешь...». И мама, глядя мне в глаза, говорила: «Сынуля, надо сделать то-то и то-то». И мне этого было достаточно.
— Вы до сих пор мысленно советуетесь с ней?
— Да. Я уже 16 лет представляю в Госдуме бурят, а у них развито буддийское направление в религии. Вот они верят в реинкарнацию и не ходят на кладбища. Похоронили и забыли. Я говорю: «Как же так?». А они мне объясняют: «У нас нет понятия «умер», у нас есть понятия «потерялся» и «до встречи». А я не верю в реинкарнацию. Не было в мире ни одного подтверждения, что в иной жизни кто-то с кем-то встретился. И когда происходят обидные вещи, а они происходят, и меня переполняет либо негодование, либо грусть, либо появляется депрессивное состояние, я иду на кладбище к маме. Стою возле ее могилки и мысленно говорю: «Мама! Ну что мне делать с этими людьми?» И вспоминаю, как она мне говорила: «Никогда не мсти! Не пытайся сделать зло даже взаимное. Никогда! Бог покарает, жизнь накажет, оставайся в доброте, и тебе будет намного легче».
Самые важные решения в жизни я не могу принять без мамы. Скажем, когда покойный ныне Патриарх всея Руси Алексий сказал мне: «Вы так много мирских дел сделали (а мы с Лужковым храм Свято-Никольский в моем депутатском округе построили, я участвовал в возрождении храма Христа Спасителя), как вы думаете, не пора ли вам принять крещение?» Я ответил: «Ваше святейшество, я, может, и подумал бы об этом, но без совета с мамой я такого решения принять не могу. Только мама могла бы мне сказать, правильно или неправильно я поступаю».
— Ваша мама была некрещеная?
— Нет, некрещеная.
— Тогда, извините, бестактный вопрос немного на другую тему. Вам когда-нибудь приходилось ощущать по жизни, что вы человек еврейской национальности?
— Нет, я не ощущал. Недавно был на теледискуссии с певцом Мулерманом. И он говорит: «Меня ограничивали, не пускали на ТВ, потому что еврей». Я говорю: «Вадим! Тебе должно быть стыдно так говорить. Перед тобой стоит такой же еврей. Я фамилию никогда не менял, как был Козбон, так и остался. И стал самым титулованным артистом в стране. А ты остался никем. Потому что я никогда не бросал СССР, Россию, а ты бросал». Он начал оправдываться: «Мне нужен был заработок, мне нужно было лечить близких...». А я ему сказал: «Я не знаю, почему ты бежал и ради чего, но ты уходил в трудную минуту, а я оставался». И я никогда не испытывал антисемитизма. Да, не все любят евреев, но и евреи не всех любят. Это зависит от воспитания, это отсутствие культуры, так что не надо. Да, не все любят, когда объявляют «Кобзон, Розенбаум», но аплодируют не за фамилии, а за мастерство.
— Мама вам снится?
— Не могу сказать, что часто. Но бывает. И тогда я прихожу к своим помощницам, а они православные, и говорю: «Девчонки! Мама мне опять снилась, зайдите в храм, поставьте свечку, помолитесь за нее». И семье Корниловых, спасенных мною во время «Норд-Оста» (а они живут в Сергиевом Посаде), говорю: «Помолитесь за маму!» Вот она у меня есть в виде образа и на фотографии, она всегда рядом со мной.
— Строгая была?
— Очень строгая, но справедливая. Ее очень любили все, хотя она была тяжелая, как и ее сын. Всегда правду-матку в глаза! Говорила: «Ну почему вы такой отвратительный человек? Почему вы можете так поступать!..». С женой там или по службе. Ей: «Ах! Ида Исааковна! Что вы такое говорите?». А она: «Не хотите слушать, не стойте здесь. Уходите!». И говорила мне: «Сынуля, я по-другому не умею и тебе не рекомендую». Нас, детей, она учила: «Не врите никогда ни себе, ни другим. Самое страшное, когда человек лжет, не дай Бог, клевещет, это значит, что он ничего не боится — ни себя самого, ни Господа».
— Мама в свое время одобрила ваше желание стать артистом эстрады?
— Да, она единственная одобрила. Когда после армии я сказал, что хочу поехать учиться в Гнесинку, братья возразили: «Вот еще! У тебя есть специальность, иди работай. И пой в самодеятельности, как и пел». Но мама сказала: «Сынуля, вряд ли ты поступишь. Из Днепропетровска, да еще и еврей. Но если получится, то будем помогать». И вот я поступил. В сентябре зарабатывал картофель на трудодни, мама присылала ящичек сала, жарили картошку на этом сале, запивали водой из-под крана... И нормально! Здоровыми были. Тогда еще можно было пить воду из-под крана.
— Вы были ее любимцем?
— Я был самым младшим из мальчиков. Нас было пять мальчишек и сестра самая младшая. Конечно, ко мне и к сестре она относилась с большей нежностью, хотя любила всех. Но воспитывала очень строго, наказывала. Зато отчим у меня был добрый, даже чересчур. Скажем, когда я начал курить в 14 лет и меня на этом поймали, мать меня поколотила. А потом я услышал, как отчим очень серьезно говорит ей: «Он будет просто прятаться, но курить не бросит. Это нехорошо. Давай лучше выделим из нашего бюджета (а жили мы очень бедно) деньги на самые дешевые сигареты». И он подошел ко мне и сказал: «Сынок, очень хочу тебя попросить не курить. Но если ты уже погряз в этой гадости, то, пожалуйста, не прячься». И вот я начал курить и всегда при этом вспоминал отца и маму.
Помню также, как я в первый раз получил стипендию. Я же после
«Я всегда был Папа-яга»
— Внесли материнскую нотку в воспитание своих детей?
— Нет, я не вносил, я на личном примере показывал. Так получилось, что их воспитывала мама, она им и подруга, и самый доверительный человек. А я, когда приезжал из гастрольных поездок, воспитывал интонацией своего голоса. Я их никогда не шлепал, в угол не ставил, но, бывало, покрикивал. И они очень этого не любили. Наташа говорила: «О! О! Баритон появился!» Но они выросли беспорочными: не выпивают, не курят, нормальные люди.
— Не секрет, что в семьях звезд нередко бывают проблемы с детьми. Как вам удалось этого избежать?
— Я очень за них боялся. Всего боялся. Особенно когда сын рос. Он старше Натальи на два года. И тогда началась эта эра ночных дискотек, мы с Нелли не спали ночами, ждали, когда они придут с этой своей дискотеки в два, в три ночи. И я говорил: «Наталья! Как тебе не стыдно! Что подумает консьержка?». А она отвечала: «Я не поняла, ты живешь для консьержки или для своих детей? Я что, не могу сходить на дискотеку? А то, о чем думают твои консьержки, можно успешнее сделать днем! Дай нам возможность спокойно жить!». И я боялся, когда сын дружил с мальчиками, думал: «Не приведи Господь!». Тогда на эстраде началась эра, так сказать, другой ориентации. И я жутко боялся. Но нет, вырос нормальным мужиком.
— Вы ограничивали детей в деньгах?
— Никогда. Они сами себя ограничивали. У меня они никогда не брали денег, только у мамы. Если хотели что-то купить серьезное, то обращались через маму к папе, а когда еще не зарабатывали, на карманные расходы просили у мамы. Они не испытывали ограничений, но и не были транжирами, хотя их отец много зарабатывал.
— Ваша мама вмешивалась в вашу семейную жизнь, может быть, советовала, критиковала?
— Она была очень недовольна и моим первым, и вторым браком. Мои бывшие жены не находили с моей мамой общего языка, что меня безумно огорчало. И она сразу полюбила Нелли. Что способствовало укреплению нашей семьи, особенно когда появились дети. В тех браках у меня не было детей. Мама была безумно счастлива. А уж когда внуки появились и правнуки!
— То есть Нелли вы искали с учетом маминых советов?
— Я ее не искал, Господь Бог мне ее послал. Я снимал комнату в Каретном Ряду, а там жил народный артист, конферансье Эмиль Радов. И вот позвонила как-то Лиля Радова, с которой я учился вместе, и говорит: «Приехали мои друзья из Ленинграда, заскочи, я хочу тебя познакомить». Ну я зашел и там увидел Нелли. А на следующий день я уже познакомил ее с мамой и стал названивать.
— Нелли вашей маме сразу понравилась?
— Сразу! Такой ангельский лик, а потом ей 20, мне 33. Мама сказала: «Господи, какое счастье, что она не артистка, что она не звезда, что она просто нормальная девочка!» Я сказал: «Хорошо, мама, буду делать предложение». Ну я долго его делал. Зато и сделал надолго. У меня и с тещей были прекрасные отношения, у Нелли потрясающая мама была, чУдная. Она умерла два года назад. Я их с моей мамой упокоил рядышком. И нам заказал места, чтобы это были семейные захоронения. Вот приходим теперь в семейный ряд...
— Грустная нота...
— Просто говорю, что есть на самом деле.
— Тогда, чтобы был у печали диссонанс, расскажите про внуков.
— Внуки у меня чудесные, я испытываю огромное счастье от общения с ними. Хотя я их, увы, очень редко вижу, только когда ухожу утром на работу, а старший внук — в детский сад. Мы все живем в Баковке, на даче, там дом сына, дом дочери. Наталья подарила мне трех внучек и внука. Они сейчас здесь, в Москве. Внук Мишка, сын Андрея, постоянно с нами живет. Я утром подхожу к самому мелкому, его зовут Джозеф, в честь меня. Говорю ему: «Джозик, привет!». А он мне машет рукой: «Привет!», и мы с ним прогуливаемся. Потом иду к Мишке, но тот уже большой, ему сейчас 4,5 года, воин! Сразу ко мне в карман за конфетой — и так, чтобы мама не видела. А когда была дискуссия у Малахова с Мулерманом, Миша, который был со мной, вдруг подходит к Вадиму и так: «Не обижай моего дедушку!» — зал просто завалился. Я говорю: «Миша! Спасибо тебе, защитник мой! Но меня обидеть невозможно». Девочки уже большие, старшие — погодки, 13 лет одной и 13 лет будет другой в октябре, остальным 12 лет, 11 лет и 8 лет. Такие чудные девчонки! Смышленые! Мишелька получила кубок лучшей ученицы самой престижной школы в Англии. Раньше его присуждали только мальчикам, и вот впервые девочке. Она пишет стихи, музыку. Полина играет на арфе. Я не культивирую идею, чтобы внуки умели петь. Просто у них хорошее образование. Я часто слышу, когда говорят про ребенка — нет слуха. Нет! Это должна быть атмосфера! Муж Натальи Юра — хороший отец, много проводит времени с детьми, у Андрюшиных детей чудесная бабушка, которая с ними занимается. Поэтому они растут талантливыми ребятами. Ну а дед с ними намного мягче обращается, чем когда-то со своими детьми. Я им покупаю подарки, сувениры, хожу с ними в магазинчики... Но любят они бабушку, она для них — всё! Так было и с моими детьми. Я всегда был Папа-яга, а мама — другом и добрым ангелом.
