— Удо, «Железное небо» — это, конечно, очень смешно. Но как его воспримут, скажем, в Америке?
— В США много еврейских семей, и достаточно при них сказать одно только слово «нацист», как они, скривившись, отводят в сторону свой нос. Я был в Каннах, когда Ларс фон Триер показывал «Меланхолию». Сидел рядом на пресс-конференции, после которой его объявили персоной нон грата. Я помню, как это было. Один из репортеров спровоцировал Ларса, на что он ответил: «О’кей, я нацист». И тут же в комнате стало так тихо, как никогда. Я видел репортеров из Times, Hollywood Reporter — отовсюду. Они просто разинули рты. Эта тишина все висела и висела. Мы вышли на улицу, и я сказал Кирстен Данст: «Я уже вижу завтрашние заголовки: «Ларс фон Триер: „Я нацист“. И точно — они именно так все и вывернули. Но послушайте: Шарлотта Генсбур — еврейка. Кирстен Данст — еврейка. А Ларс фон Триер — нацист? Это просто смешно. И первым делом ко мне подбежали как раз американцы: „Ну что, мистер Кир, каково вам вот уже 20 лет работать с нацистом?“ Я только кивнул и молча ушел. Спорить или ругаться с ними было бессмысленно.
Ларс — один из величайших режиссеров нашего времени. Есть такие люди: Ларс фон Триер, Фассбиндер, Гас ван Сэнт. Их много. Они могут сделать фильм, который не понравится людям. Но они не могут сделать плохой фильм. В них всех есть какое-то личное, очень мощное послание. Возможно, кто-то сегодня скажет: „Антихрист“? Боже, ну и гадость». Но через двадцать лет в университетах будут говорить: это был авангард того времени.
Это еще цветочки. Сейчас Ларс снимает фильм, от которого действительно весь мир будет трясти. Он называется «Нимфоманка». Я читал сценарий четыре дня назад, и он до сих пор крутится у меня в голове. Это шедевр. Я пока не могу сказать что-то подробнее, но это будет самый откровенный и эротический фильм в истории кино. А еще много музыки Баха и Бетховена. Представьте: Бетховен, Бах и секс — в фильме Ларса фон Триера. И все это — в двух частях.
— Вы играете там?
— Не думаю. На фильм уже утвержден Стеллан Скаргсаард, и, кажется, Ларс пригласил Кристофа Вальца, актера Тарантино. Для меня там просто нет роли. Может быть, только совсем небольшая, но пока об этом говорить рано.
— Вы не обидитесь, если Ларс не найдет для вас роли в таком ожидаемом фильме?
— Нужно быть реалистом. Мне 67 лет. Я, конечно, еще занимаюсь сексом, но не могу же я сыграть молодого механика, который постоянно спит с красивыми женщинами. Это уже смахивает на разврат. Больнее было, когда Ларс меня не позвал в «Антихриста». Я спросил: «Ты снимаешь фильм в Германии, а меня там нет?» Он сказал: «Ты что, хочешь сыграть дерево?» Я уточнил: «А дерево разговаривает? Если да, я согласен».
— В итоге там говорит только лисичка.
— Когда я посмотрел фильм, очень разозлился, что Ларс не дал мне ее озвучить. Я бы с огромной радостью произнес это предложение: «Хаос правит». Но что делать... Теперь у меня новый режиссер — Тимо. Буду сниматься только у него. Его следующий фильм называется «Я убил Адольфа Гитлера». К сожалению, я не в главной роли, но фильм выйдет отличный! Всегда приятно смотреть на маленькое, только что построенное здание, которое растет ввысь и вширь, чем вечно бродить по Эмпайр-стейт-билдинг, который на глазах покрывается трещинами.
В Америке студии ведут себя со зрителями, как с детьми. Когда дети начинают капризничать — им просто нужно дать новую дорогую игрушку. И, принимаясь за очередной кассовый фильм, они стараются потрясти перед зрителями всеми знакомыми игрушками — будет то Николь Кидман или Брэд Питт. Такая схема не работает в авторском кино. Мой любимый российский режиссер — Андрей Тарковский. Его фильмы практически ничего не стоят — и это шедевры. Все режиссеры, с которыми я работал, — Ларс фон Триер, Райнер Вернер Фассбиндер, — все были вдохновлены Тарковским. Но под конец жизни он приехал в Европу, ему дали полную свободу: деньги, натуру, звезд, — и это уже не так интересно.
— Кино сильно изменилось за то время, что вы снимаетесь?
— С одной стороны — очень сильно. Сегодня камеры выглядят, как ваш диктофон. Довольно сложно их уважать. Я скучаю по большим камерам, дорогому свету. Вот это были машины! Ты чувствовал свою важность. Но время изменилось. Сегодня мы должны работать по-новому. Время — самая важная часть жизни. Время — это наш грех. Через полчаса мы становимся на полчаса старее. И это невозможно предотвратить.
Но, с другой стороны, — я люблю современное кино. Я скучаю, когда мне пытаются показать очередное перегруженное костюмированное действие — весь этот пыльный кинематограф, кажется, еще из позапрошлого века. Смотришь на такое и понимаешь, что канделябры играют выразительнее актеров. Я люблю всех этих молодых парней, которые хотят творить безумства на экране.
— Говорят, Тимо Вуоренсол буквально залез к вам в дом, чтобы уговорить сниматься в своем фильме?
— Не так экстравагантно. Он позвонил мне несколько лет назад. Сказал, что хочет предложить роль. Я спросил: в чем моя задача? Он сказал: вы — лидер нацистов на Луне. Я ответил: да, конечно, выезжаю. Вот так все и началось. Когда я впервые смотрел фильм в феврале в Берлине, то смеялся громче всех. Это не политический фильм. Скорее как «Великий диктатор» Чарли Чаплина, или «Весна для Гитлера» Мэла Брукса, или какой-нибудь новый фильм Вуди Аллена. И, конечно, мы снимем «Железное небо-2», я в нем воскресну, у меня будет шрам на губе вот здесь. Я превращусь в робота и улечу обратно на Луну.
— Шутите?
— Что вы, я же актер. А актеры никогда не шутят.
— Вы помните времена, когда сами так же, как Тимо, впервые знакомились с великими актерами и режиссерами?
— Как-то в самолете ко мне подсел странноватый на вид человек и сходу спросил: «Ты чем занимаешься?» Говорю: «Я актер». И тут же потянулся за своей фотографией. Я был молодым и не уверенным в себе, поэтому постоянно таскал с собой эти фотокарточки. Он сказал: «Хм, интересно, дай мне свой номер». Достал свой американский паспорт и на последней страничке записал мой номер. Я сказал: «Ничего себе! А ты кто такой?» И он ответил: «Я режиссер, Энди Уорхол». Мы летели в Мюнхен из Рима. Попили кофе в аэропорту и разошлись, а через месяц он позвонил: «Я тут делаю одну штуку для Карло Понти, „Тело для Франкештейна“ (режиссер — Пол Моррисси. — Н.К.). У меня есть для тебя роль». Я говорю: «Круто, и кого играть?» А он: «Франкенштейна!»
— А сегодня в мире еще есть такие великие режиссеры, с которыми вам бы очень хотелось поработать?
— Конечно. Я встречал огромное количество потрясающих, выдающихся режиссеров, но я никогда не напрашивался к ним на роль. Как вы себе это представляете? Я подхожу к Дэвиду Линчу и говорю: «Я хочу у тебя сыграть». Что он должен ответить? «Не только ты. Весь мир хочет со мной поработать». Еще я как-то был в Сочи, где встретился с отличной, просто безумной женщиной — Кирой Муратовой. Мне очень нравятся ее фильмы. Они безумны и абсолютно прекрасны.
— А что насчет ролей?
— Я бы хотел сыграть Воланда из «Мастера и Маргариты» и игрока из одноименного романа Достоевского. В мире так много фильмов о зависимости от алкоголя и наркотиков, но никто не подозревает о том, насколько серьезная болезнь игромания. Я был в Монако, видел таких людей. И это по-настоящему страшный и интересный персонаж.
А если бы я снимал фильм в Москве, я бы придумал сюжет, в котором все диктаторы обернулись вампирами и созвали слет в Москве — во всех семи высотках. Они были бы таким черными и очень страшными.
— И в конце все вместе отправились бы на Луну.
— Точно! Думаю, мы так с ними и поступим.
