Мы встретились с ним в садике Литературного института. Седой профессор Евгений Борисович пришел на пять минут раньше, чем мы условились. В белом летнем костюме он, казалось, излучал сияние. Естественно, я спросила его о чувстве, какое он испытал, узнав о столь важной награде.
— Эта радость застала меня в Литинституте. Я вел семинар современной русской поэзии, и меня позвали к телефону. От имени жюри Сергей Гандлевский сообщил мне о награде. Конечно, я был обрадован.
Иосиф и Евгений — друзья
— Женя, эта премия названа «Поэт». Но ты им был всегда. А вот сейчас наконец-то докипело, созрело, свершилось. Жюри этой премии, а это еще и лауреаты предшествующих лет, наконец-то присвоили тебе это звание. А оно давно подарено тебе твоим талантом и волей природы! И никакое жюри не может отменить этот дар. Ушли от жизни поэты — и Вознесенский, и Белла, не отмеченные этой премией. А ведь заслужили! Признайся, Евгений Рейн, давно увенчанный славой, какое чувство вызывает в тебе эта премия?
— «Поэт» — крупнейшая русская поэтическая премия. Ее лауреаты — все мною уважаемы. Согласен с тем, что первым эту премию должен был получить — и получил — Александр Кушнер. Ее получили очень достойные поэты, в том числе Чухонцев, Гандлевский, Лиснянская... Я думаю, моя кандидатура как-то там во время обсуждения возникала. По разным причинам откладывалась. Считаю это закономерным.
— Слышу голос мудрого человека, не страдающего завистью. Ты полон достоинства и, наверное, всегда считал: «Дадут премию — хорошо. Не дадут — обойдемся».
— Приблизительно так. Совершенно замечательно, что существует такая прекрасная во всех отношениях премия. И материальная — это же 50 тысяч долларов! — и в смысле ее престижа. Хорошо, что ее присуждают уважаемые мною люди. Мне было радостно и приятно услышать это известие от Сергея Гандлевского — о награждении меня этой премией. Радуюсь, что торжественное чествование состоится в день рождения Бродского. В этом совпадении видится что-то символическое, и это мне приятно.
Бродский — человек замечательной, исключительной талантливости. Меня поражали в нем еще и его воля и неуступчивость. Он никогда не отступал от своего назначения, никогда не уклонялся от своей судьбы. Не забыть: он был в Москве, когда в Ленинграде готовился суд над ним. Я тогда учился на Высших сценарных курсах при Министерстве культуры. Иосиф пришел ко мне и попросил деньги на билет в Ленинград. Деньги я дал, но сказал: «Тебя там арестуют».
— Предвидел?
— Да это носилось в атмосфере! Чуть ли не полгода его преследовали. Иосиф мне сказал тогда: «Женя, нельзя уклоняться от своей судьбы. Я должен поехать. Если я уклонюсь от моей судьбы, то и она от меня уклонится». Он поехал и был арестован. И отправлен в ссылку.
— Думаю, в ссыльное время в селе, в совхозе, он приобрел какое-то новое, более глубокое представление о жизни.
— Я был у него там. Да, это важный период в жизни Бродского. Он много стихов написал в это время. Увидел сельскую русскую жизнь, удаленную от столиц. Много читал, но и работал в совхозе! Увлекся изучением английского. Кстати, его ведь не реабилитировали — судимость не сняли! Да он и не хотел этого. Бродского всего лишь амнистировали. Естественно — это знак судьбы. К нему в Норенскую приезжали иногда друзья. Я не просто приехал — жил там полтора месяца. Приехал-то вместе с Анатолием Найманом 24 мая 1965 года — в этот день ему исполнилось 25. Нам хотелось быть с ним вместе в этот день. Мы привезли подарки, водку, закуску. Найман уехал — я остался. Ходил в совхоз, занимался там чем-то, даже на тракторе работал и еще что-то делал.
— Любопытно, что в твоем творчестве особенно нравилось Иосифу?
— Ну, мне сейчас как-то неудобно говорить. Он написал статью обо мне для одного американского издания. Она сначала вышла в Америке, где тогда опубликовали мой однотомник на русском. А потом статья Бродского несколько раз перепечатывалась в России. Мы с Иосифом были знакомы с
В Ленинграде мы жили неподалеку. Я — на Троицкой, он — на Литейном, в доме Мурузи. Нас разделяли три остановки на троллейбусе. Часто виделись, гуляли, пили пиво, читали стихи. Я познакомил его с Анной Ахматовой в Комарове.
Отец погиб в 44-м
— Кстати, Женя, ты написал стихотворение о доме Мурузи, назвал несколько великих посетителей этого дома. Дом был построен по заказу и на деньги Мурузи, но с 1890-х годов до революции домом владел уже другой человек, генерал-лейтенант Рейн. Это же мистика! Бродский с родителями живет в доме, а наследил в нем некий Рейн. А друг его, влюбленный в поэзию, тоже Рейн. Этот генерал не из твоей ли родословной?
— Рейн не такая редкая фамилия. Бывали в русской истории Рейны. Фамилия немецкая, не еврейская.
— Мне давно тебя хотелось спросить о твоих родителях. Пожалуйста, расскажи.
— Мой отец, Борис Григорьевич Рейн, был архитектором. Он родом из Харькова. Там закончил архитектурный. В Ленинграде он занимался не строительством отдельных зданий. Его область — генпланы городов: Мурманска, Свердловска, Комсомольска-на-Амуре... Ушел на фронт добровольцем, хотя у него была «броня». И в 44-м погиб под Псковом.
Девичья фамилия мамы — Зисканд, Мария Александровна. После окончания Ленинградского института иностранных языков она, филолог-германист, преподавала немецкий язык и немецкую литературу. Мама родом из Екатеринославля, то есть Днепропетровска. С папой она познакомилась в Ленинграде и вышла за него замуж. В 35-м, 29 декабря, я родился. Вот и все.
— Родителей воспел в стихах?
— Естественно, я посвящал стихи и маме, и папе, хотя помню отца плохо. В 41-м он ушел на фронт и только два раза приезжал с фронта в командировку. В последний раз — в 44-м, когда мне было уже восемь. А мама жила со мной. Ее не стало в 92-м. Правда, в Ленинграде у нас с ней были разные квартиры — дело в том, что у меня появился отчим. Сергей Николаевич, друг моего отца, был очень достойный человек. Когда я переехал в Москву, то перевез сюда маму. Сергей Николаевич к тому времени скончался.
— Тогда ты уже был обременен семьей?
— Я женился рано — сразу после окончания института.
Из Ленинграда — на Камчатку
— Твои родители посвятили свою деятельность культуре, а ты почему-то выбрал технологический институт.
— Это случайность. Поступок по настоянию мамы. Она считала: если я не буду инженером, то не заработаю себе на кусок хлеба. Времена были трудные. У меня в аттестате оказалась «тройка» по тригонометрии и помешала мне стать медалистом. С большими приключениями я получил диплом. Сначала меня исключили из института.
— За «двойки»?
— Нет, по «политике». В институте мы делали стенгазету «Культура». И своей остротой она вызвала большое неудовольствие властей. Я был очень хороший студент, но тем не менее меня исключили. Пятый курс. Перед дипломом. И я уехал на целый год на Камчатку, в геологическую партию.
— Спасительная геология! Сколько талантливых людей она привечала.
— Я через это тоже прошел. Вернулся в Ленинград снова на пятый курс, в другой технологический. Их в Ленинграде было два: один Ленсовета, другой — холодильной промышленности, куда я и подался.
— И ты нырнул в поэзию уже серьезно. Скажи, а Камчатка, ее фантастическая отдаленность, природа на грани инобытия повлияла на романтическое обновление твоего духа?
— Очень повлияла. Моя поездка на Камчатку — это первое самостоятельное действо моего характера. Да и сама дорога к Камчатке — настоящее испытание. Две недели на поезде! Потом — пароходом из Владивостока на Камчатку. В геологической партии я многому научился. Был и просто рабочим, и прибористом. Для городского юноши открылась довольно экзотическая жизнь. У меня даже была своя лошадь! И винтовка! Потом приехал я в Петропавловск-Камчатский. Там пожил некоторое время. Впечатление сильное. Встретил там много довольно интересных людей.
— Ты мог оттуда посылать маме какие-то деньги?
— Зарабатывал я тогда прилично, мог и маме послать, себя приодеть, пойти в любой ресторан. Эта поездка многое определила в моей жизни.
Язык его крылат
— Бродский ценил твои элегии, а Лев Лосев в своей интереснейшей книге «Иосиф Бродский», изданной в серии «ЖЗЛ», посвятил тебе целую главу — «Евгений Рейн: искусство элегии». Бродский на самом деле ценил твой элегический дар?
— За свои годы я написал два или три тома стихов. И сейчас, когда мне скоро будет 77, довольно трудно давать себе оценки. Да, Бродский назвал меня элегиком. Это справедливо. Элегия — укорененный жанр русской поэзии.
— Да это способ поэтического восприятия жизни.
— Правильно. Я сам никогда не теоретизирую, не высказываю свой взгляд на свою поэзию, хотя и профессор поэзии. Я практик. Пишу стихи, не задумываясь об их жанре. Важнее — что-то сказать, проявить образ, мелькнувший в моем сознании, уловить какую-то идею, высказать впечатление моими единственными словами. А в жанрах пусть разбираются другие.
Студентам Литературного института повезло: их профессор не только поэт, но и тонкий и доброжелательный аналитик поэтического мастерства. Поразительна по изяществу прочтения его короткая и яркая статья «Зазеркалье Александра Сенкевича» — предисловие к поэтической книге «Скользящие тени». Только истинный поэт может почувствовать и образно высказать очень важную мысль о другом поэте: «Вещность, чувственность, изощренная зримость — вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича».
— Женя, ты продолжаешь благородную традицию мировой поэзии — воскликнуть или написать, когда что-то понравилось в творческой манере современника. В суждениях о нем ты афористичен и крылат: «...это автопортрет его души в зеркале стиха».
— Ему я всегда симпатизировал. Он интересный, много знающий, крупный индолог, живой и яркий человек. И пишет он интересные стихи. Я был рад написать приветственное слово.
Три жены поэта
— Женя, тебя восхищали и вдохновляли женщины?
— Ну конечно! Была долгая жизнь, случались яркие встречи. Я не уклонялся никогда. Были романы, сильные чувства. Не могу назвать себя обделенным. Многие встречи, впечатления, чувства остались во мне навсегда, оставили в душе ощутимый след. Я писал любовную лирику, но я не поэт одной темы. Слишком многое меня волновало.
— Ты рано женился?
— Я трижды был женат. Все мои жены были женщины достойные. Первая — Галина Михайловна Наринская. Наша с Галей дочь — Аня Наринская — работает в «Коммерсанте», она известная журналистка. Первый брак длился десять лет. Потом я женился на Наталье Вениаминовне Рувинской. Она переводчик англо-американской литературы. Второй брак длился девять лет. И наш сын Борис Рейн закончил книготорговый институт, работал в книжном деле. Теперь служит в западной фирме в Москве. Я его часто вижу.
— Расскажи о своей жене Надежде Рейн. Она талантливый человек?
— Да, она очень одаренный человек. Мой третий брак продолжается уже почти 30 лет. Надежда Викторовна — искусствовед, хороший специалист, образованный и толковый. Многие годы работала в музеях, семь лет была ученым секретарем Музея изобразительных искусств на Волхонке у Антоновой, сейчас она консультант московского правительства по охране исторических памятников. Она мне очень помогает в работе. Хорошо знает мои стихи.
Неповторимая книга Евгения Рейна «Мой лучший адресат» роскошно издана. Все рисунки, шаржи, графические шутки Бродского свободно размещены в пространстве листа в том цвете, в каком Иосиф Бродский предпочел делать послание своему другу и его жене, — все сохранено!
— Кто подготовил такое роскошное издание?
— Это Надя собрала книгу и факсимильно издала. Нашла мецената, получилось действительно прекрасно.
— Надежда Рейн написала послесловие к книге. Эпиграфом взяла слова Бродского: «Бог сохраняет всё, особенно слова...»
— Это не столько слова Бродского, сколько девиз рода Шереметевых, написанный на их гербе: «Deus conservat Omnia». Ахматова жила ведь в Шереметевском дворце. А на гербе эти слова написаны по-латыни.
— А Бродский подчеркнул и бессмертие слова.
Под покровительством Сатурна
— Ты, Евгений Борисович, по гороскопу — Козерог. Среди положительных твоих качеств — серьезность, приверженность традиции, трудолюбие, ответственность, честность, готовность к самопожертвованию... Не возражаешь, что все это соответствует твоей личности?
— В меру своих способностей я серьезно отношусь к своим делам, но слово «самопожертвование» для меня слишком высокое. Но если оглянуться на мое исключение из института в 57-м, то это понятие вполне соответствует событию: делали газету группой, а я был единственный человек, исключенный из-за нее из института, хотя было нас человек десять. И я в некотором смысле стал жертвой.
— Среди отрицательных качеств всех рожденных под знаком Козерога — «фаталист». Неужели это так и есть?
— Я безусловный фаталист. Примеров множество. Верю в судьбу. Считаю: избегать судьбы, ломать ее не стоит. Считаю: у человека есть судьба. Я пытался понять свою судьбу, куда она ведет. И никогда не добивался особенного, крутого перелома судьбы.
— Твой небесный покровитель — Сатурн. Ключевое слово Сатурна — «учитель».
— Я учитель и есть.
Сатурн — это ангел света. Он символизирует истину, мудрость, ответственность. Небесный покровитель подарил Евгению Рейну желание и способность соединить душу с миром материальных вещей и с духовными структурами, низшее с высшим. И потому ангел света, родня поэта, хранит и бережет его.
