— Денис, насколько я знаю, вы выросли на его пластинках?
— Еще как! Петров — олицетворение советской фортепианной школы, всего того лучшего, что в ней было. Какой же он яркий! Вот его пластинки — Четвертый концерт Рахманинова, Третий Прокофьева с дирижером Рождественским... я заслушивался ими в своем Иркутске. А приехав в Москву, с удовольствием ходил на множество концертов. Вдова Петрова передала мне слова Николая Арнольдовича: «Как же он (глядя на Мацуева. — Я.С.) походит на меня в молодости!». Когда отмечали юбилей Госоркестра, мы с ним экстремально-шуточно выходили с Рапсодией на тему Паганини, каждый играл по вариации... Преклоняюсь перед его талантом, мудростью и...
— Уникальным чувством юмора.
— Это нечто. Юмор высочайшего класса, деликатный, между строчек... Вон о критиках была гениальная история. Ведь в советское время они еще были, сейчас же их нет, только оскорбляют — и все. Того же Ростроповича обидели, после чего мы просто его потеряли на долгие годы... Так вот Николай Петров рассказал мне историю, как знаменитый композитор Макс Регер позвонил одному критику, написавшему «нелицеприятную» статью, и сказал: «Вы знаете, я сейчас нахожусь в самой маленькой комнате своего дома. И читаю вашу рецензию на мой концерт. И скоро эта рецензия окажется позади меня...».
— Неплохо, да, это в духе Петрова!
— Очень тонкий, хотя и не такой, какой была его фигура. А фигура очень большая в прямом и переносном смысле. Петров много чего после себя оставил.
— И много помогал молодым.
— Это черта истинно большого музыканта: мы часто обменивались мнениями, что происходит в среде молодежи, его фестивальные герои выступали на моих форумах и наоборот. Все это нас сближало. Плюс его увлечение джазом — знаток был потрясающий, сам играл неплохо, коллекцию записей собрал... Короче — глыба. Одиноко без него, очень одиноко. Мэтров в классике вообще осталось по пальцам — ну
Ну а в Москве уже сегодня,