Главная для нас сенсация Парижского салона-2012. Приехавшие писатели Захар Прилепин и Борис Акунин затмили по популярности якобы самого модного во Франции Фредерика Бегбедера! Послушать их и примкнувшего к ним Андрея Геласимова пришло не менее 400 человек, а Бегбедера — хорошо если 250!
За автографами к Бегбедеру собралось человек 60 от силы. А очередь за автографами Эрика-Эммануэля Шмитта, автора книг «Оскар и Розовая дама» и др., тянулась два с половиной часа! Все французы и француженки молча знают, что их любимый писатель нетрадиционной сексуальной ориентации. Но это их не смущает, они трепетно протягивают книги и признаются, признаются, признаются ему в любви. «МК» обратился к Эрику-Эммануэлю Шмитту с вопросом: какова роль писателя в современной Франции?
— Франция — немножко сумасшедшая страна в том смысле, что она очень любит писателей. Точно как Россия. От писателя многого ждут. Сегодня читать значит быть в сопротивлении меркантильному, показному миру. Люди стремятся к чтению из очень глубоких побуждений. Чтение учит перестраивать себя. Хороший роман позволяет бороться с усталостью от жизни, от общества, дает возможности двигаться дальше. Люди читают, чтобы снова вернуть себе счастье жизни.
— В России литература всегда — и, кажется, сейчас опять — имеет политический смысл. А во Франции?
— Во Франции сегодня ангажированность писателя больше моральная, чем политическая. Каждый писатель предлагает свою концепцию видения мира. После всех ужасных лет, когда не было хороших писателей, когда Сартр защищал коммунизм и ждал, когда тот придет, а Камю был оскорблен потому лишь, что дистанцировался от политики, — политизация культурной и литературной жизни стала основой.
Итак, посмотрим на русский стенд, где в основном книги, переведенные на французский. Разумеется, классика, детская литература (часто в переводах Михаила Яснова), история ХХ и XIX вв. (самые дразнящие персонажи — Николай II, Сталин, Ходорковский, Политковская), искусство. Современная литература — о да! Улицкая, Рубина, что удивительно — детективщик Андрей Курков и гламурщица Оксана Робски. Здесь можно купить «Петровку, 38» Вайнеров за 8,40 евро и «Пастернака» Дмитрия Быкова за 35 евро. Но продавцы рассказали, что чаще всего покупают Акунина и Прилепина. Так и есть. Бесед, встреч и «круглых столов» с писателями множество, люди ловят каждое слово. Сдержанность Акунина схлестывается с бурлением Прилепина, и каждый раз получается невероятно интересно. Особенно разговоры о политике!
Захар Прилепин: «В России должна была произойти революция, но не произошла. Сегодня в России политика — фельетон, Путин — карикатурная фигура. Все говорят, что Путин нагнал страху на Европу, но у США 600 военных баз, а у России — 2. Писать о сегодняшней политической жизни эпос или большой роман неинтересно, эти люди не являются персонажами большой истории. Если я упомяну в книге Медведева, через 10 лет никто не вспомнит, кто это. Власть обращается не к 1 млн. несогласных, а к тем 90 млн., которые смотрят ТВ».
Понимают ли французы, читая романы Захара, его нерв, социально-личностный запал? Этот вопрос — Жоэль Дубланше, переводчице Прилепина.
— Мне трудно было переводить. Я начала с «Патологий», это книга прекрасная, крепкая, жестокая... А я женщина абсолютно нежестокая! Тогда я сказала себе: если я живой выберусь из этого перевода, значит, я сильная. И все говорят, что это — извините — хорошо переведено. Читается свободно, легко! Даже если есть насилие. Переводчик чувствует своего автора. Ведь Захар — совсем не то, что он о себе говорит. Здесь, на ярмарке, его спрашивают: «Почему вы пошли в Чечню?» Я-то знаю почему. Первая война в Чечне —
Вопрос Борису Акунину:
— Чем вы объясняете вашу популярность во Франции?
— Я не могу похвастаться сумасшедшими продажами во Франции. Может быть, одна книжка у меня продалась в количестве 100 тысяч экземпляров. Это для Франции очень много. Другие меньше. Но Франция мне ужасно нравится, она мне близка по настроению и отношению к жизни. Французы очень правильно живут, нам есть чему у них поучиться: получать радость от жизни, не вываливать на окружающих свои беды и проблемы — то, что мы в России так любим делать, — и не нести себя по жизни с такой звериной серьезностью и тяжестью.
— Недавние события, ваше активное участие в оппозиции — повлияло ли это на вас как на писателя? Не станут ли ваши новые романы политическими теперь?
— Вряд ли. Я в политике дилетант и никогда уже не стану профессионалом. Но повлияли, конечно, это для меня сильное эмоциональное потрясение, и, как у всякого писателя, это немедленно отражается на письме. Я заканчиваю первый серьезный роман в своей жизни. Он не связан с Болотной и Поклонной напрямую, но внутренняя психологическая связь есть. Трудный для чтения роман, мои обычные читатели читать его не захотят.
Вручая ему и поэту Ольге Седаковой орден министерства культуры Франции, министр Фредерик Миттеран говорил о них, об искусстве и жизни полтора часа! К слову, поэзия — отдельный пласт, ее представляли Ольга Седакова и Лев Рубинштейн.
— Лев Семенович, насколько в современной Франции любят поэзию?
— Так же, как в России. Хотя слово poesie здесь высоко котируется, оно, как часто бывает, не по назначению используется: «поэтическая погода» и другие архаические смыслы. Все мои знакомые поэты-французы жалуются, что публики нет, что на всех фестивалях поэты друг друга слушают. Но есть внешняя интеллигентная почтительность. Если меня кому-то представляют, говоря «русский поэт», то сразу: «О! Поэт!». Но за этим ничего не стоит.
Я к этому всегда относился без катастрофических обертонов. Слишком широкое распространение чего-либо, будь то поэзия или религия (что мы наблюдаем у нас), ни к чему хорошему не приводит. В глубоко советское время один священник мне сказал: «Хорошо, что у нас так мало прихожан». — «Почему?» — «Потому что это верующие».
— Для вас концептуализм как явление сейчас актуален?
— Только в историко-культурном смысле. Когда я пишу прозу или социальную эссеистику, я ловлю себя на том, что иногда использую приемы, которые я выработал для себя в те времена, когда был концептуальным поэтом. Но концептуализм как движение — исторический факт. Концептуалисты есть, а концептуализма нет.
