«У меня нет комплексов: старше или моложе»
— В каком спектакле увидел вас Андрей Звягинцев, и вы его так поразили?
— «Король Лир», Шекспир, я играла Регану, — в Театре на Малой Бронной, поставил Сергей Женовач. Андрей смотрел там еще и «Идиота» — я играла Епанчину. На тот период Епанчина и Тамара в «Пяти вечерах» — две моих любимых роли, особенно Епанчина: она мне сродни, близка по характеру, я ее сразу полюбила.
— Что вас привлекло в «Елене»: история или режиссер?
— Все вместе мне показалось очень интересным. Я снималась около тридцати дней. Работа на площадке мне напомнила театр. Раньше я чаще принимала участие в сериалах, где о творчестве стоит забыть раз и навсегда. А здесь было то, ради чего стоит заниматься актерским искусством. Как в театре: репетиции, погружение. Такое счастливое время! Ничего не мешало, а наоборот, работало и помогало — грим, костюм, свет, реквизит, — чтобы мне как актрисе выполнить все, что требуется для создания образа.
— Что касается костюмов. На мой взгляд, они очень точны: с одной стороны, Владимир Елене деньги дает, с другой — делает это так, что она стесняется хорошо одеваться, да и в привычном, из прошлой жизни, ей удобнее.
— Замечательная художник по костюмам Анна Бартули выслушивала все мои предложения, а потом говорила: «Думаю, вам стоит это примерить». И действительно, оказывалось то, что нужно, даже если я сначала сомневалась. Например, светлое пальто героини меня смутило: я хотела потемнее, но она меня уговорила примерить, и я вдруг увидела, что я в нем немного другая. И это как раз то, что нужно. Анна помогла мне создать образ.
— В героине больше от вас или она — целиком дело рук режиссера?
— Работа была совместной. Хотя Андрей с самого начала знал, какой должна быть роль Елены. На съемках этой картины я поняла, что у каждого кадра есть свой ритм. В первый день я шла по мосту, через вокзал, на перрон и дальше. Дубль за дублем. И не понимала: неужели у меня ничего не получается, неужели так все ужасно? Оказалось: я иду, трамвай должен двигаться вместе со мной, с другой стороны появляются люди, а поверху идет красный поезд, и сзади идут люди. И я вдруг почувствовала сама физически этот ритм, а потом уже у Андрея спросила, и он сказал: да, надо было, чтоб все совпало.
— Надежда, вы же моложе своей героини, легче, лучше выглядите. Тяжело вам было согласиться выглядеть на экране старше?
— В этом смысле у меня нет комплексов: старше или моложе. Играть тех, кто моложе, мне более неестественно. Я не следила за внешним. Мы сразу решили, что это так, и больше уже не обсуждали внешность Елены. В основном это внутренняя работа — в течение всего съемочного периода образ в себе держать.
— А вы себе нравитесь на экране в этой роли?
— Нет, конечно! Чисто внешне — нет. Но это всегда любой актер к себе придерется. Я все время, смотря уже на экран, остаюсь в сомнениях: так ли я сыграла?
«Я люблю «Петербургские тайны»
— Почему вы не участвуете в фестивальной жизни «Елены», не купаетесь в успехе? Ведь это так важно для актера — получать заряд зрительской любви.
— На «Кинотавр» я не смогла поехать: снималась в сериале. В Севилью не попала, потому что была съемка у Лозницы. (На завершившемся на днях фестивале европейского кино в Испании Надежда Маркина получила приз «за лучшую женскую роль». — Е.А.) Конечно, я очень жалею: надо принимать предложения, когда приглашают, — устал ты или нет, неудобно же отказывать. И на «Московскую премьеру» я не пришла, потому что снималась в Севастополе в сериале «Моя большая семья». Но сейчас я лечу на фестиваль в Австралию, и если успеют оформить визу, то и в Германию.
— Что касается сериалов: после такого оглушительного успеха в «Елене» нет желания бросить их и сниматься только в кино?
— По большому счету, наверное, так и нужно сделать, если хватит духу и материальной независимости. Например, для того, чтобы поехать на тот же фестиваль в Австралию, надо купить красивые вещи, чтобы выглядеть достойно, а это большие деньги. Пока, к сожалению, нет возможности отказываться от сериалов. Плохого в этом, мне кажется, ничего нет: жить на что-то же надо, и любую работу я стараюсь делать так, насколько хватает профессии и таланта. В сериалах больше суеты, поездок, они отнимают много здоровья. И там не всегда встретишься с творчеством, порой неудачно подобран грим или костюм, сценарий написан наскоро.
— Из сериальных героинь какая вам ближе, интереснее?
— В «Петербургских тайнах». Режиссер Леонид Пчелкин был мастером своего дела. Меня позвали на небольшую роль, а так получилось, что она увеличилась и досочинялась уже по ходу съемок. «Участок», наверное, еще «Вокзал», и, конечно, я всегда снималась у Юрия Мороза — он мне нравится как режиссер — «Пелагия и белый бульдог» по Акунину, например. Он предлагает маленькие роли, но я не отказываюсь, потому что знаю, как он работает. Он сам актер, как Андрей Звягинцев, и так же хорошо знает актерскую природу, и всегда участвует, переживает. Интересно было сниматься у Николая Досталя — в сериалах «Гражданин начальник», «Стилет».
«Это было умопомрачение»
— Вернемся к «Елене». Мне кажется, не о классовой ненависти кино, как некоторые решили. А о том, что Владимир Елену подмял под себя, навязал тот образ жизни, который ему выгоден. Она-то надеялась еще на счастье, но он ее женскую сущность прижал, и тут пружина распрямилась. Он использовал ее как хозяйку, а личность втоптал. Но стена с фотографиями в ее спальне говорит о том, что было счастье у нее в жизни.
— Да, для меня все именно так. Но мы старались это не подчеркивать, очень нежно и хрупко надо было вести себя по роли. Такая ведь история, как в жизни, — бывает умопомрачение, вот и у Елены так же: произошел разговор, который толкнул ее на преступление. Она думала: может, все-таки у них любовь, он выздоровеет, и они будут жить дальше. А тут он заявляет о завещании — как обухом по голове. Потом она будет, конечно, жалеть о том, что совершила. Но апокалипсис для ее души уже случился.
— Наказание будет?
— Ну а как иначе? Где это видано?! Если не на земле, то на небе. А это еще хуже — плестись с этим грузом до конца жизни. И чем дальше, тем больше растет ком. Как Пушкин сказал: «Жалок тот, в ком совесть нечиста». Попробуй проживи с этим! Ни сыну, никому она даже рассказать не может. Пытаться быть счастливой уже невозможно. Я разговаривала со знакомым священником: «Ну как вам, батюшка, с духовной точки зрения такой сюжет?» И он сказал: «Так жить не хочется». И мне сразу стало спокойнее: значит, мы правильно работали.
— Елена вас долго не отпускала?
— Мне кажется, нельзя в этом жить долго. Это не я — я сыграла и закрыла дверь. Я, конечно, что-то брала от себя — пользовалась своими эмоциями...
«Надо оставаться самой собой»
— Интернет полон откликами на вашу роль. Приведу один: «Не старается соответствовать высосанным из пальца современным стандартам внешности, манер и прочего имиджа, вызывает этим большущее уважение, как человек, имеющий собственное лицо и ни под кого не косящий».
— Я всегда считала, что надо оставаться самой собой, не надо ни на кого походить. И вы мне интересны такая, какая есть, — в этом есть красота и радость общения. Если мы будем походить друг на друга — какой в этом смысл? Мы жизнь-то проживаем свою. Я пользуюсь своими красками.
— А как же голливудские стандарты, на которые теперь равняются и у нас: зубы новые вставить, лицо перетянуть?
— Если есть явный изъян, наверное, надо его исправить — например, если зуб выпал, вставить. (Смеется.) А красота во всяком возрасте есть. Порой в юности человек не очень выглядит, а с возрастом расцветает. Читать по лицу человека, как он проживает жизнь, очень интересно.
— Как вы проживаете? Как сохраняете себя?
— Мы живем в сложное время, да еще в Москве, где практически не слышим себя. В обществе человеку всегда сложно... Живешь в какой-то суете, оборачиваешься — и вдруг понимаешь: в детстве последний раз сосульку видел, запах весны ощущал...
— Вы успеваете обернуться?
— Стараюсь. Только в тишине, в покое, в созерцании, в кругу близких, друзей становится по-настоящему хорошо. Это люди, от которых идет тепло, они принимают тебя такой, какая есть, и неважно даже, о чем мы говорим.
«Родители мои — простые люди»
— Как ваши близкие приняли «Елену»?
— Хорошо, рады за меня. Сестра сказала: «Да, тяжелый фильм». К сожалению, и папа, и мама уже умерли, умерли братья. У нас богатая трагическими событиями семья. У меня есть сестра, племянники — это моя семья.
— Расскажите про ваши корни.
— Сама я из Тамбовской области, родилась в деревне Каменке. Деревню ликвидировали — расселили по другим, более большим. В Каменке не было ни больницы, ни школы. Я потом приехала посмотреть: все распахали, и на месте моей деревни росла, благоухала красивая гречиха. Было красиво и грустно: как будто витают где-то еще голоса, но никого уже нет.
Родители мои — простые люди. Маму звали Параскева, отец — Константин. Он прошел войну, у него было много ранений, и война всегда в нем жила. Всего в семье было семеро детей, я — самая младшая. Мама была верующая. Отец — нет, но мы никогда не спорили об этом. В деревне не было церкви, но мама знала, когда какие праздники, молилась на ночь, и под образами лампады светились. Мама меня всегда благословляла и решение мое уехать спокойно приняла — лишь бы я была здорова.
— Как вы попали в актрисы?
— Случайно. Училась в деревенской школе, занималась легкой атлетикой, поступила в Тамбовское педучилище. В театральную студию в Тамбов ходила моя подруга, и однажды она меня туда привела. Мне понравилось — атмосфера, люди. Как-то в студию приехали ребята, которые уже учились во ВГИКе, в ГИТИСе, — я увидела, какие они интересные, красивые, мы начали общаться. И закралась мысль: «Может, и мне попробовать?»
— И сразу поступили в ГИТИС?
— На второй год. Первый раз я прошла все три тура во всех институтах, но стала учиться в эстрадно-цирковом училище. Огляделась — и на следующий год поступила в ГИТИС: там учились мои друзья, я часто ходила к ним на занятия и влюбилась в этот институт. Я даже приняла участие в их экзаменационном спектакле у Андрея Александровича Попова — за кулисами сыграла голос старухи — и очень радовалась.
— И какое самое яркое студенческое воспоминание?
— Анатолий Васильевич Эфрос. Он пришел после смерти руководителя нашего курса Иосифа Михайловича Туманова. Я училась на режиссерско-актерском факультете. Эфрос отобрал после показа самостоятельных отрывков несколько человек и стал разговаривать с нами так, будто мы с театром давно знакомы. И его отношение к нам как ко взрослым меня очень поразило. С ним было здорово.
— Потом он позвал вас в Театр на Таганке?
— Нет. Я ждала вызова в Эстонию — хотела играть в Таллинском театре, и тут меня позвал Анатолий Александрович Васильев, он тоже преподавал на нашем курсе. Мы с Олегом Гущиным играли «Кто боится Вирджинии Вулф?». Васильев посмотрел и позвонил: «Надежда, вас приглашают на Таганку. Им срочно нужна замена — актриса ушла в декрет». Тема спектакля «Живая вода» по Владимиру Крупину оказалась деревенская, и я обрушилась в нее со всем своим знанием. Возрастная роль — старуха, но для актера всегда интересно, когда надо преодолевать, больше сил вкладывать. Репетировал замечательный режиссер Ефим Михайлович Кучер. Много мы всего придумали, и жалко, что спектакль так и не вышел.
— Вы на Таганке играли много — какая роль оказалась самая интересная?
— Татьяна Песоцкая, «Черный монах», — очень тонкая, нежная, нервная роль. Василиса Мелентьевна в спектакле «Деревянные кони» по Федору Абрамову. Эту роль играла Алла Демидова, со временем она мне ее передала. «У войны не женское лицо» — небольшая роль, но мне была интересна военная тема. Она мне от отца передалась: я провела с ним много времени в детстве, и он часто про войну рассказывал — служил в разведроте. Мне даже хотелось этой войне в детстве отомстить, потому что она искалечила отца.
«Корову доить я с семи лет умею»
— Снимаясь недавно у Сергея Лозницы в картине «В тумане» по Василю Быкову, вы тоже вспоминали свои разговоры с отцом?
— Да, конечно. И мне повезло с этим материалом. Сергей пригласил меня, не видя «Елены», — Андрей рассказал ему про меня. В самой повести Василя Быкова мой персонаж только упоминается. Я играю мать главного героя, в 42–43-м году она потеряла дочь и мужа — остался сын, и он пошел в партизаны. Простая деревенская женщина переживает трагедию. Подобрали настоящий деревенский дом с печкой, шкафом и другими деталями, скарбом того времени.
— Пришлось погрузиться в деревенский быт: корову доить, огород полоть?
— Было несколько сцен: я стирала, еще что-то по хозяйству делала. Корову не доила, хотя с семи лет умею. Когда я через много лет приехала в деревню к сестре, то попросила: «Дай я сама подою». И удивилась: надо же, руки все помнят. Что научился делать в детстве хорошо, пригодится на всю жизнь.
— Что еще из детства вам пригодилось?
— Я практически все умею. И косить, и доить, и готовить, и печь. Единственное, к чему мама не допускала, — помогать, когда корова телилась. Хотя мне очень хотелось — ведь в доме только и говорили про это, ночью ходили проверять, сено вокруг стелили; если зима, щели закрывали, чтобы теленок не замерз.
— И снова хочу спросить про «Елену»: как вы думаете, почему у героини, в общем неплохой женщины, вырос такой непутевый сын?
— Наше время небогато любовью, и восприятие ее часто оказывается неверно. Когда брак строится на выгоде: он богат, она его устраивает, — происходит подмена любви. Или возникает незрячая любовь у родителей к детям — не дает им развиваться, совершать поступки и отвечать за них. «Не работаешь, сынок, я принесу тебе деньги, ладно!» Так пусть он идет вкалывать: у него двое детей, третий на подходе!
— Вы свою Елену не оправдываете?
— Нет, конечно. Мне такие люди несимпатичны. В ней кровь взбунтовалась, материнский инстинкт, так она защищает своих детей. Она все время думает: что же произошло? И когда Владимира хоронят, плачет, рада бы повернуть все вспять, а уже ничего нельзя вернуть. И таких случаев, думаю, много. Люди совершили что-то тайное и с этим живут.
Я хотела кричать, выть, а Андрей сказал: «Зачем?» Я говорила: «Ну, должно быть какое-то наказание!» Открытый финал для меня был очень тяжелым. Когда я прочитала, что ее внук стоит с фингалом под глазом и плюет с балкона ее квартиры, подумала: «Какой ужас! И ради этого она убила!»
— Андрей Звягинцев говорил в интервью после «Елены»: сегодня семья уже не может быть прибежищем, семья не спасает от Апокалипсиса. Вы согласны?
— Согласна, хотя есть счастливые семьи, от которых мне радостно. В моей семье жили все вместе: бабушка, родители, старший брат привел жену, у них родились дети. И это защита — наши корни. Ведь семья — твоя маленькая родина.
«Я уважаю свою судьбу»
— Что для вас сейчас главное: театр, кино?
— Моя жизнь. Я уважаю свою судьбу. А как она будет складываться дальше — не знаю. Когда я не работала в театре и редко снималась, я бралась за любую работу. У меня много профессий: была и медсестрой, и поваром, и уборщицей, и нянькой, и воспитательницей, и секретаршей, и в церковной лавке работала. Разные были времена, и мне приходилось за все в своей жизни отвечать. И проводницей в поездах еще в институте ездила: не всегда получали стипендию, родителей-пенсионеров беспокоить было жалко. И дворником, и уборщицей в ВТО работала — перед Пляттом расстилала коврик — обувь протереть, он благодарил, а я не знала, куда шарахнуться, чтоб ему не помешать.
— Как изменится ваша жизнь теперь — вы ждете какого-то переворота?
— Надеюсь, что-то будет... Но я уже закалилась ожиданием и хочу сохранить свое ровное отношение, буду ли я дальше сниматься или нет. И я не хочу никаких переворотов. Я хочу спокойно жить дальше. У меня есть желание: если моя работа складывается хорошо, чтобы она была полезна, понятна, принята.
— Вам интересно, что зрители после фильма говорят?
— Конечно. И часто подходят на улице: «Вы же Елена?..» Я со всеми разговариваю, отвечаю на вопросы.
— По телевизору свой фильм пересматривали?
— Да. Хорошо, что его показали, потому что есть много людей, которые не имеют возможности пойти в кинотеатр. Сегодня на улице ко мне подошла молодая женщина с инвалидом на коляске и сказала, кивая в его сторону: «Мой муж — поклонник Звягинцева, мы дома смотрели „Елену“, нам очень понравилось». И я начала им говорить, что в зале лучше, не подумав, что в кинотеатрах нет пандусов для колясок инвалидных, — так неловко!
— На ваших каннских фотографиях вы везде смущаетесь...
— Ну конечно, мой первый фестиваль — и сразу Канны, мировая премьера. Принимали хорошо, но я стеснялась — как выгляжу. Спасибо, меня одела модельер Юлия Янина. В Каннах меня причесывали, наносили макияж, а в жизни я не крашусь, одеваюсь обычно. Я 13 лет вне театра, и мне было очень тяжело — я не тусовщица, да, я смущалась.
— А какие маленькие радости у вас есть?
— Я люблю раннее утро и забываю, что надо по утрам почаще подходить к окну и смотреть — когда все в покое, еще чуть-чуть, и вот начнется: человек пройдет, троллейбус проедет... Я люблю, когда начинается весна — запахи оттепели, когда морозы еще не ушли, но появляются первая земля и проталины. Люблю начало зимы — когда еще осень не кончилась, пахнет листвой и лужи подернулись льдом. Радостно, когда что-то исправишь или извинишься перед кем-то: на душе становится счастливо и мирно.
