Кинокритики, как всегда, до поры до времени вяло ругали каннский конкурс, изредка хваля конкурсантов. Оно и понятно. Когда впереди — новый фильм Ларса фон Триера, силы стоит экономить.
Сразу после “Антихриста” — до рези в глазах красиво запечатленного насилия по очереди над женским и мужским началом — от “Меланхолии” ждали как минимум того же. Дождались чего-то другого. Но Триер как настоящий художник, который, как известно, должен быть щедрым, лишил всех кинокритиков необходимости вообще что-либо выдумывать про свой фильм. Достаточно было одной фразы, сказанной хоть и негромко, зато на глазах представителей всех ведущих изданий мира: “Я нацист”.
Конечно, это была шутка (посмотрите запись пресс-конференции: Триер улыбается, журналисты смеются, ничего не предвещает беды). Как был шуткой выдуманный несколькими минутами ранее проект религиозного порнофильма с Кирстен Данст в главной роли. Или наезд на евреев, к которым он якобы относился нормально, “пока не встретил Сюзанну Биер” (она не только получила премию “Оскар” за свой фильм “Месть” в ненавидимой Триером Америке, но и сняла этот фильм на его студии Zentropa). Шутка не очень умная (если не сказать — очень глупая) и уж точно неуместная на пресс-конференции Каннского кинофестиваля. Но как бы ни был неправ Триер, изумление его выходкой выглядит насквозь лицемерным.
Ларса обвиняют в нацизме? Но тогда почему бы вслед за ним не выслать с фестиваля и того журналиста, который спросил: почему при работе над новым фильмом Триер вдохновлялся нацистским искусством? Это что он имел в виду под “нацистским искусством”? Оперу Вагнера, сопровождающую действие картины и написанную за 80 лет до начала Второй мировой войны?
Ларс тут же согласился принести официальные заявления, признавшись, что поддался на провокацию. Но было поздно. Мировая пресса, вырывая слова из контекста и интерпретируя на свой манер, понесла их по свету с таким жаром, какой и не снился Михалкову, обидевшемуся за подобное на родных критиков в прошлом году.
Итог всем известен: Триеру запретили приближаться к дворцу фестиваля ближе чем на 100 метров, оставив тем не менее “Меланхолию” в главном конкурсе. Режиссер ответил, что может гордиться решением дирекции — ведь он стал первым, кого удостоили такой чести: “Я никого не желал обидеть. Просто я такой, какой я есть, и не могу изменить свою сущность. Что тут поделаешь? Может, моему продюсеру вывезти меня в клетке на всеобщее обозрение? “
Чувствуется ли в словах Триера раскаяние? Как бы не так. Наоборот, он продолжает задирать всех вокруг, как бы намекая: тоже мне наказали!
Если посмотреть правде в глаза, каждый фильм Ларса уже давно становится главным событием фестиваля, затмевая собой остальной конкурс если не художественным новаторством, то вот такими безбашенными заявлениями. А чаще — и тем и другим. Триер и правда чужой на этом празднике жизни. С его имиджем, то ли реальной, то ли мистифицированной хронической депрессией, ненавистью ко всему человеческому и безграничной манией величия, он раз за разом отвлекает и жюри, и критиков от их непосредственной задачи — смотреть и оценивать кино. Уж слишком велик соблазн вставить свои пять копеек по поводу очередной его выходки.
Без Каннского кинофестиваля, где он уже который год соревнуется разве что с самим собой, Триер только выиграет. Но и Каннский кинофестиваль вряд ли проиграет. Оставшееся теперь вакантным место дает шанс уже в ближайшем будущем раскрыться совсем новым талантам или выйти на принципиально другой уровень тем, кто все эти годы томился в тени датчанина. Ведь фестивалю нужен кто-то для восхищения так же остро, как кто-то — для ненависти.
Глядишь, в следующий раз и Звягинцеву повезет.
