Впервые встретились с Виталием Яковлевичем в его квартире на Краснопресненской, рядом с зоопарком. Это был 96-й. Я — внештатник, он… Небожитель — это слишком красиво, слишком пафосно. Его “Серебряный шар” тогда уже гремел по стране, то и дело становился сенсацией. Многие этими передачами восхищались, но и “доброжелателей” было не меньше. Столько раз после этих выпусков ломались копья, спорили до хрипоты. А Вульф просто занимался любимым делом, просто вспоминал. О самых близких людях. Для него близким становился человек, о котором он в данный момент рассказывал в эфире. И не обязательно тут какое-либо знакомство, и совсем не важно — из России его очередной герой или это Мадонна, Ив Монтан, Фрэнк Синатра... Вульф их всех чувствовал, пропускал чужую жизнь через себя, болел своими персонажами…
Он был одинок. Так много и часто рассказывая с экрана о чужой личной жизни, свою держал под семью замками. Но именно такое существование было для Вульфа наивысшим комфортом, он сам выбрал себе это. Тихая домработница приходила, готовила завтрак-обед-ужин, убиралась… Теперь я понимаю, что это была уходящая натура. Мастодонт, динозавр, мамонт. Таких уже почти нет.
Интеллигент — такое забитое, затертое слово. Ругательное. Какая интеллигенция, такое и слово. Но Вульф, похоже, был как будто из другого века. Из Серебряного. Ни тени высокомерия, ни даже намека общения через губу с совершенно неизвестным ему пацаном. Он так входил в доверие, но не понарошку, не для того чтобы понравиться. Конечно, Вульф с головой уходил в свои телепроекты, думал о том, как он там выглядит, но при этом абсолютно любой человек вокруг был ему необычайно интересен. При всей своей естественной закрытости, сдержанности он с распахнутым сердцем впускал к себе каждого, кто этого искренне хотел.
Помню, как мы редакцией собрались на поминках нашего друга, прекрасного журналиста Бориса Марковича Левина. И вдруг пришел Вульф. Левин когда-то всего лишь позвонил ему, просил комментарий. У них был только один телефонный разговор. Для Виталия Яковлевича это стало достаточным поводом, чтобы прийти, почтить память человека, сказать очень проникновенные слова.
Как истый и ныне редко встречающийся у нас породистый интеллигент, он болел ровно всеми ошибками, недостатками, увлечениями своего узкого социального слоя. Тем более театрального, культурного. Он тоже мог дружить против, почти как ребенок обижаться на чье-то вскользь брошенное слово. Для него тоже порой мир делился на кодовую присказку “свой — чужой”. Но он всегда умел подыматься над мелкой сворой, над обидами. Умел прощать. Ну а на него обижаться было просто невозможно.
Однажды мы беседовали с ним, опять же у него дома. Я что-то у него спрашивал про власть. А он, человек, которому в год смерти Сталина было уже 23, так точно все про нее понимал, абсолютно не обольщаясь. Но вот как-то команда канала “Россия” была в гостях у тогдашнего президента Путина. На той встрече первый человек в стране подошел к Виталию Яковлевичу и сказал так, чтобы было слышно: “Вы мой самый любимый телеведущий, я всегда, когда утром еду на работу, смотрю в машине вашу передачу”. И вот тут Виталий Яковлевич, мудрый, все распознающий, вдруг воспарил, чуть ли не возгордился, что его отметили на самом верху. Такая наивность — также родовая черта его класса. Но Вульф в отличие от многих коллег не обращал эту отметину, высшую похвалу в собственную выгоду. И здесь он все понимал, умел смотреть на себя со стороны и прекрасно над собой иронизировал. В нужный момент он всегда умел делать шаг назад, никогда не сливаясь с теми, кто сильнее его. И никогда ни у кого ничего не просил, сами приходили и всё давали. Давали любимую работу, без которой он просто не мог жить. Сначала на ОРТ (Первом), потом на “России”, где он просто расцвел. Потом Вульфа даже стали выдвигать в большие начальники, что, впрочем, по-человечески никак его не изменило.
Как телеведущий Вульф достиг такого статуса, что любой артист, режиссер, выбранный им в премьеры для собственной программы, считал это “приглашение на казнь” за великую честь, за особый знак внимания. Сколько же людей благодаря Виталию Яковлевичу вошли в историю. У него был собственный взгляд на мир и на своих героев, но всегда сострадание к ним; отстраненной холодности не было никогда. Вроде бы ничего эксклюзивного он не рассказывал, но как же важна интонация, особый взгляд. Вульф с высоты своего возраста и положения мог говорить о конкретных людях, о ситуациях на театре, все, что думал. Конечно же, в нужный момент отходя в сторону, не оскорбляя, не идя до конца. Он был очень умным человеком.
Его легко было пародировать, и кто только этим не занимался. А он смеялся над собственным зеркалом как ребенок, и от всей души продолжал подставляться своим неповторимым г-р-р-рассированием. Теперь только понимаешь, какую же огромную нишу он занимал. Культурную, философскую, человеческую. Теперь — пустота. А пародисты… Они, конечно же, найдут себе новый объект для подражания. Им все равно. А нам?
Незаменимые все-таки есть.
