— Юрий Николаевич, не так давно в прокат вышел фильм “Человек у окна”. Ваш герой актер, профессиональная судьба которого не сложилась. Насколько я знаю, вы возлагали большие надежды на это кино, а...
— …они все оправдались. Сейчас я вам расскажу, какие надежды возлагал и какие оправдались. Я хотел сыграть эту роль? Я сыграл ее. Это уникальная, беспрецедентная история. Нет, не в том, как я сыграл. А в том, что на артиста был написан сценарий и снята картина. Я безумно благодарен за это. Как я сыграл? Это уже не мне решать. Но у меня есть мое внутреннее ощущение и даже уверенность: сделал я это хорошо. Поверьте мне. Благодаря режиссеру, естественно. Любой артист, если он профессионал, посмотрев мою картину, со мной согласится. Это не красивые слова — я просто констатирую факт. Поэтому те надежды, которые я возлагал, они и сбылись.
Конечно же, мне не безразличен зрительский отклик на этот фильм. Но если вы про железки — то это совершенно другая история. Вы ведь про железки хотели спросить? (награды. — О.Х.)
— Ну, в том числе...
— А что, железки всякие раздают потихоньку. В Москве, в Одессе, в Риге.
— А ваша роль автобиографичная?
— Когда говоришь с журналистом, нужно быть очень аккуратным. Я объясню почему. Если я даже попытаюсь разделить: в чем автобиографичность, а в чем нет, оставят именно тот кусок, почему она автобиографичная. Но это не правда. Дело в том, что сценарий к фильму написал мой друг. Его работа — результат нашей дружбы.
— Так что же там вашего?
— Ну что там может быть от меня? Что этот человек второй половины жизни? Да. Что огромная нереализованность? Да. Человек, которого я сыграл, он абсолютно не амбициозен. И это мне тоже свойственно. Его не съедают черви гордыни, фарса, который так свойственен этой профессии. Я вам более того скажу — мой герой уже и не страдает от того, что в театре ничего не получилось. В общем, грань, что в моем киногерое от меня, а что нет, — очень тонкая, опасная. Как лезвие бритвы.
Вот я думаю: наступили бы 90-е годы, и я не познакомился бы с Ильей Олейниковым, мы не сделали бы программу “Городок”, я не пришел бы работать на телевидение. При этом сознательно покинув театр и не тоскуя по нему. Мог бы я найти отдохновение в том, в чем нашел его мой киногерой? А именно: в простом наблюдении за людьми...
“Театральные “этюды” — мой позор, мой стыд!”
— Кстати, наблюдение за людьми — это игра, которую мы придумали еще мальчишками в Одессе, — продолжает Юрий Николаевич. — Двое из нас мечтали стать артистами, но стал один. Это я. Не имея никакого представления, как учат этому ремеслу. Так вот мы рассматривали людей, которые ходят по улице, или появляются в окнах квартир, или сидят на лавочке. И вот мы, наблюдая за ними, пытались озвучить вслух, о чем они думают. Эта игра называлась “Сыграть людей”. Много лет спустя, уже в театральном, мне объяснили, что эта игра называется внутренний монолог.
— Признайтесь, пошли в актеры потому, что славы захотелось?
— Понимаете, я был мальчиком, отравленным кино. Моя бабушка работала кассиром в кинотеатре. И я все лето проводил там. Если быть абсолютно откровенным, то в профессии артиста меня привлекали внешние проявления: тебя узнают, ты знаменит, тебе хлопают. Мне казалось, что я буду руководить. То есть быть режиссером. В школе же узнал — учиться на режиссера сразу после школы нельзя, не принимают. Значит, придется идти в артисты.
Мне стыдно признаться, но когда я приехал в Москву поступать, то даже не знал, что можно сдавать экзамены в несколько учебных заведений одновременно. Я просто выбрал самое солидное название — ГИТИС. Мне знаете, что там понравилось? Это было единственное театральное учебное заведение, где на табличке у центрального входа было крупными буквами написано “ИНСТИТУТ”. Все остальные — училища. Я просто не имел права приехать в Одессу и сообщить, мол, поступил в училище.
— А вас, одесского мальчика, не смутила учебная рутина?
— Не просто смутила! Все то, что называлось этюдами, было моей невыносимой болью. Стыдом моим. И позором. Он закончился на втором курсе. Но! Худшими в этюдах на моем курсе были: Юрий Стоянов, Татьяна Догилева и Виктор Сухоруков.
— Но вас ведь уже на четвертом курсе пригласил к себе сам Товстоногов! Голова от успеха не закружилась?
— Здесь дело было вообще не во мне. Как говорится, мой номер 25-й. Дело в том, что у нас был выдающийся педагог. Но свои знания он дарил не всем подряд — распределял на студентов. И те, кому досталось от него, люди счастливые. К ним пришло признание. Пусть не сразу, пусть когда-то.
Так вот учеников знаменитого педагога брали все театры. Но, конечно, в те годы БДТ было вне конкуренции. Он стоял выше других театров. И когда звали туда, никто не выбирал. Только Таня Догилева. Ее женская интуиция подсказала — лучше остаться в Москве. Я же в БДТ задержался на 18 лет.
“В БДТ я состоялся минимально”
— Не зря?
— Ничего не бывает зря. С точки зрения моего статуса в театре насколько состоялся там? Минимально. Но с точки зрения опыта он невероятен. Если бы я, не приведи Господи, реализовался бы в БДТ, представляете, что было бы со мной? Я стал бы заслуженным артистом республики, лауреатом премии Ленинского комсомола, ведущим артистом, который занят в 22 спектаклях. Правда, я и так был занят в 22 спектаклях, только играл говно.
Так вот появилось бы во мне желание делать что-то? А если бы я в театре был полностью реализован, что же я делал бы дальше? Так бы и сейчас там работал? Но под фразой из “Чайки”: “Нести свой крест и веру” — я не подписываюсь.
— Товстоногов для вас стал злым гением?
— Скажу так: работать с ним огромный подарок судьбы. Многие мои коллеги даже не представляют, что возможен такой уровень, который был у этого человека. Да — это на мне не сказывалось. Да — его гений не был направлен в мою сторону. И не я был предметом его экспериментов. Но все это в конечном итоге не важно — важно, что я был рядом. Мог оценить, запомнить. Это самое главное. В моем случае сработал закон сохранения творческой энергии. В этом смысле я богатейший человек!
— 18 лет вас не замечали, не давали играть серьезные роли. Депрессии были?
— Знаете, сейчас у меня бывают подобные размышления: ну что ж я такой бездарный? То есть был бездарным, а стал хорошим? И все это в один день? Вот почему? Почему? Ну, значит, не послал какие-то флюиды Товстоногову, не дал сигнала. В таком жестоком организме, как театр, помешал характер: никогда ничего не просить. Понятия о приличиях, с одной стороны, безумно помешали мне в карьере. С другой — позволили мне сохранить чувство собственного достоинства и сознание: ничего в этой жизни я не выклянчил. Потом благодаря службе в театре я дружил с выдающимися, великими людьми: со Стржельчиком, Басилашвили…
Кстати, знаете, что объединяло в театре всех артистов? Все мы — артисты с разными званиями — были абсолютно равны перед ним — перед Товстоноговым. Та же зависимость, те же ожидания роли. В моем случае просто с меньшим успехом.
— Неужели Товстоногов ни разу не обратил на вас свое творческое внимание?
— Обратил. Он мне дал сыграть Амадеуса. Он мне сказал очень важные и очень хорошие слова. И было еще все совсем не поздно. Мне было всего-то 31 год. И мне казалось — вот все должно начаться. Но Товстоногов начал болеть и через несколько лет умер. И все на этом закончилось. И вот здесь произошла моя встреча с Илюшей Олейниковым.
А ведь мы создавали “Городок” не вдвоем, а втроем! Продюсер Саша Жуков придумал формат, который предназначен для телевидения. Он поступил как в еврейском анекдоте. Приехал на канал “Россия” и спросил: “Вам нужна юмористическая передача с участием двух артистов?” Ему ответили, мол, да, конечно, нужна. Потом он приехал к нам и заявил: “У меня есть договоренность с каналом “Россия”. Вы не против, чтобы ваша передача выходила?”
“А тебе кто мешал в 89-м прийти на телевидение?”
— А вы легко пошли на этот образ комедийного артиста? Вы, артист из БДТ?
— Ой, ну послушайте, в БДТ я играл, что давали. Морда молодая, красивенькая, будешь играть то, что скажут. Знаете, ведь еще в институте мне однажды педагог сказал: “Конечно, ты характерный, комедийный артист. Но доказать это будет очень трудно. И жизнь у тебя будет чудовищной. Но все когда-нибудь образуется”. Так что, когда я вышел из института, я уже знал, что много лет у меня все будет плохо.
Но мое время пришло. Когда началась перестройка и на телевидении вдруг наступила потребность в тех людях, которые сами приходят и предлагают.
— За что вы благодарны “Городку”?
— За все. За все и в материальном смысле, и в нематериальном — имею в виду самоощущение. Все самое лучшее произошло в моей жизни благодаря “Городку”. То есть благодаря нам с Илюшей. Его же не дядя Петя снимает.
Когда я слышу даже некоторые упреки, мол, ну, конечно, у них же есть эта передача… И вот тогда я думаю: а тебе кто мешал? Кто мешал в 89-м году прийти на телевидение, ездить с осветителями, торчать на ночных съемках, изучать основы монтажа? К своей передаче я относился как к маленькому кино.
— А вам не обидно, что большинство телезрителей вас все же воспринимают не так серьезно. Они видят в вас весельчака, балагура, шутника...
— Что значит не обидно? Ты всю жизнь создавал эту репутацию и вдруг возомнил себя великим трагическим артистом: “Как же все не понимают, что я ведь не просто комик, я большой актерище!” По-моему, подобные мысли — это признак глупости и переоцененности себя. Другое дело, что, конечно, из-за образа, который у меня сложился, я расплачиваюсь своими отношениями с кино.
— Вы много и с удовольствием рассказываете о кино. Но почему-то совершенно не рассказываете о театре. А между тем вы играете в МХТ?
— Я действительно играю в “Женитьбе”. Но я не говорю о театре из уважения к тем людям, для которых театр — это единственное место работы и смысл жизни. Ведь для них шекспировская фраза “Весь мир театр, все люди в нем актеры” буквальна — весь мир именно этот театр... И Вселенная суживается до размеров зрительного зала.
Но я не воскресный папа для театра. Я не думаю, дескать, вот у меня есть немножечко свободного времени, дай пойду побалуюсь, в театре маненько поиграю. Нет, это не про меня. Ведь я театральный артист по образованию, я 18 лет отработал в театре.
И то, что я делаю в “Городке”, — это близко и к кино, и к театру. Но к эстраде не имеет никакого отношения. И когда ваши коллеги называют меня шоуменом, мне всегда интересно: да где же в этом качестве я вообще был замечен? Я что, лицо российских корпоративов? Ты сначала приди, посмотри, что я делаю в театре, а потом вякай!
Так вот в театр я пришел на-сла-жда-ться. А не сдавать экзамен. Но не сдавать экзамен не получается. Вот пришел, чтобы получить удовольствие, кайф, встряхнуть себя. Принять профессиональный душ. Но нет! И снова волнение, сушняк во рту, давление вверх. И только вышел на сцену, глаза в глаза партнеру, и тогда наступает счастье. А перед этим все то же самое, что и 21 год назад, — мандраж...
— Юрий Николаевич, те причины, по которым вы хотели стать актером в детстве, сегодня оправдались?
— Я помню, почему хотел стать актером, и поэтому никогда не ворочаю свою актерскую рожу от людей, которые просят автограф. Но в моей среде стало модно отказывать. Они не расписываются на деньгах, на обрывках бумаги — это оскорбляет их актерское достоинство. Ты вспомни, почему ты стал артистом! Ты же ЭТОГО хотел. Так не оскорбляй же людей, которые и дарят тебе кусочки популярности. Нельзя позволять себе амикошонства, хамства...
А вот вы в первом вопросе начали спрашивать: возлагали большие надежды на фильм “Человек у окна”, а.... Хотели спросить: а получили фигу, да?
