В четыре года Юра Сбитнев получил в подарок от папы настольную игру, она называлась “Великий князь” и рассказывала в картинках трагическую историю неудачного похода князя Игоря. Пока Юра с папой вырезали и клеили картонные фигурки древнерусских воинов, его мама читала им вслух “Слово о полку Игореве”. С этого первого прочтения и началась его необъяснимая любовь к “Слову”, почти мистическая связь с древнерусским Черниговом и долгий путь поисков в народной речи слов, раскрывающих темные места загадочного древнерусского текста.
Романтика ГУЛАГа
— Сразу после школы в институт я не поступил и вскоре загремел в армию, — вспоминает Юрий Сбитнев. — В то время я писал в блокнотике роман о какой-то придуманной жизни. Но параллельно писал и заметки о солдатской жизни, и их охотно публиковали в “Красной звезде” и газете “Тревога”. А когда умер Сталин, мне даже заказали репортаж о том, как в армии переживают смерть любимого вождя. Была мартовская метель, мы шли ранним утром в баню — поскольку дивизия была большая, а баня маленькая, то процесс мытья начинался среди ночи, — и вдруг на столбах заработали громкоговорители, после войны их включали только в исключительных случаях. Тогда мы и услышали сообщение о смерти вождя. В своей заметке я описал очень поэтично и эту мартовскую поземку, и дорогу, а закончил вообще на высокой ноте: “Какое сердце биться перестало, какой светильник разума угас!” Самое смешное, что от всей заметки осталась только эта строчка из Некрасова, в остальном мой текст заменили цитатами из Берии.
В детстве у Юры было две мечты: съездить в Чернигов, где разворачивались события из древнего “Слова о полку Игореве”, и попасть в район Нижней Тунгуски, чтобы своими глазами увидеть место, куда упал Тунгусский метеорит. А еще он, как и все его ровесники, бредил подвигом папанинцев, любил фильмы о смелых путешественниках и покорителях Крайнего Севера. Эта страсть к романтике и путешествиям чуть было не сыграла с ним злую шутку. Сразу после демобилизации из армии он увидел объявление о том, что некая организация “Дальстрой” набирает молодых людей на курсы, после которых им присваивают офицерское звание и предоставляют работу в Сибири и на Дальнем Востоке. Зарплату предлагали очень хорошую.
“Я был вне себя от радости — столько всего сразу: и деньги, и офицерское звание, и возможность посмотреть страну! Помню, сижу я в этой неведомой конторе, пишу заявление. И вдруг ко мне подходит какой-то мужчина и тихо говорит: “Сынок, ты понимаешь, куда идешь? Ты же себе сейчас приговор подписываешь на всю жизнь!” А я хотя и знал, что есть где-то лагеря, в которых сидят враги народа, но реальных масштабов “Архипелага ГУЛАГа” тогда, конечно, не представлял. В общем, этот добрый человек уговорил меня забрать свои документы, хотя я и сопротивлялся…
Кувалда — орудие пролетариата
В тот же день в электричке Юра встретил друга детства, и тот уговорил его пойти работать вместе с ним на новый экспериментальный завод в Подольске. На том заводе запускалось первое в стране производство титана, который был необходим для строительства обшивки космических ракет. Экскурсия по новым цехам завода, строительство которого еще только заканчивалось, произвела на Юрия Сбитнева и его товарища сильное впечатление.
“Нам объясняли, — вспоминает Юрий Николаевич, — “вот тут у нас реторты, там лучфильтры, это реакцстакан…” Просто дух захватывало, когда мы представляли, что будем управлять всей этой мощью научно-технического прогресса”.
На деле, правда, оказалось, что на передовом крае науки никак не обойтись без сильной пары мужских рук. Титановая масса, которая, по расчетам ученых, должна была сама легко отставать от емкости, в которой ее варили, в реальности приваривалась к ней намертво. Поэтому и требовались рабочие, вроде Юры Сбитнева и его напарника, которые выбивали металл вручную.
“Это было довольно опасное производство. Часто происходили утечки хлора, взрывы — гибли люди. Но молодежь все равно шла к нам работать — романтика, да и платили нам очень хорошо, я, например, мог позволить себе ездить на работу на такси. Да еще и платил водителю за то, что он ждал меня у проходной до конца смены”.
Годы, проведенные на химико-металлургическом заводе, дали Юрию Сбитневу не только физическую закалку, но и рабочую путевку в литинститут.
“В заводской многотиражке публиковали все мои статьи, стихи, рассказы. А один из них — рассказ “Степан”, в котором я описывал реальный случай, когда парень во время аварии погиб, спасая других рабочих, — был напечатан в журнале “Смена”.
“Деревенщики” и интеллектуалы
Творческий путь Юрия Сбитнева был во многом типичным для советских писателей того времени. Он много ездил по стране как журналист, его публиковали и даже переводили на другие языки, в 73-м году он вступил в Союз писателей СССР, а в 80-е его выбрали секретарем союза, за 40 лет работы в свет вышло около 20 его книг. Но самыми яркими, запоминающимися были в его жизни 60-е. Именно тогда на литературном олимпе столицы взошли новые звезды — писатели-деревенщики Астафьев, Абрамов, Белов, Распутин, Шукшин. Их объединяли вместе не только за схожий творческий метод, но и за необычный внешний вид.
“Многие из наших могли, например, заявиться в ЦДЛ в кирзовых сапогах, считалось, что мы таким образом бросаем вызов обществу, на самом деле нам просто нечего было надеть. Знаю, что у Шукшина тогда точно никакой другой обуви не было. А у меня в Лопасне еще и грязь была непролазная, так что без сапог никуда. Но на такси и на ежевечерние застолья деньги всегда находились, — вспоминает Юрий Николаевич о том, как он в 27 лет со всей страстью своей азартной натуры окунулся в богемную жизнь. — Мы очень близко дружили с Виктором Астафьевым, а Василий Шукшин с Василием Беловым. Но кутили мы чаще всего в складчину. Скидывались вместе, чтобы заказать минимум закуски и выпивки, лишь бы не выгнали из-за столика, потом еще кто-нибудь подтягивался, заказ повторялся, и так сидели до закрытия. На следующий день все повторялось. Главным, конечно, было не застолье, а общение: обсуждали театральные премьеры, новые фильмы, литературные новинки, читали друг другу свои рассказы. Я был тогда самый молодой в этой компании, но относились ко мне на равных. Единственный, кто вел себя всегда высокомерно и недоступно в ЦДЛ, был Василий Аксенов и иже с ним. Для них мы все были неотесанной деревенщиной”.
Звездочеты тайги
Он работал на Всесоюзном радио, в журналах “Смена” и “Огонек” и всегда предпочитал работу “в поле” кабинетной, за годы странствий по стране он побывал и на Памире, и на Дальнем Востоке. Но больше всего его манила Нижняя Тунгуска, ее он называл своей творческой родиной, сюда старался приехать почти каждый год. В его блокнотах накопилось множество записей — разговоры с местными охотниками, старообрядцами, эвенками, — большинство из них легло в основу его рассказов и повестей о сибирском Севере, по трем из них были сняты художественные фильмы. Особое место в тунгусской прозе он отводит своей повести “Эхо”, в ней он привел свидетельства реальных очевидцев одной из главных загадок ХХ века — падения Тунгусского метеорита.
— Эвенки — очень древний народ, его происхождение уходит в эпоху неолита, — говорит писатель. — До наступления ледникового периода Сибирская платформа была густо заселена, но по мере того, как надвигался ледник, люди отступали на юг. Но эвенки почему-то решили остаться, они сумели пережить ледниковый период и сохранили аутентичность своей культуры. Поражает не только их способность к охоте — эвенк легко попадает из дробовика в глаз соболю, — но еще и уникальное умение ориентироваться в тайге. Я много раз был свидетелем, как проводнику-эвенку геологи показывали место на карте, где тот никогда не был, и спрашивали: “Сможешь провести?” В ответ неизменно слышал: “Однако, смогу”. Долго не мог понять, как они ориентируются на незнакомой местности. Пока не понял, что свой путь они прокладывают по звездам. Каждый раз мы выходили в путь с восходом Полярной звезды. Причем название созвездий по-эвенски почти в точности совпадает с греческими и египетскими названиями.
Не менее удивительно и то, что ни один эвенк не пострадал во время тунгусской катастрофы. Шаманы предупредили своих соплеменников, чтобы те ушли из мест, которые позже оказались в зоне лесоповала. А эвенки-охотники, в свою очередь, предупредили русских о том, что скоро будет “светопреставление” и на землю придут великий огонь, ветер, а на реке поднимется огромная волна. Старики, очевидцы тех событий, уверяли меня, что видели, как каменный остров плыл по небу, кто-то еще видел огненный столб, упирающийся в небо. А эвенская легенда гласит, что в этом месте был вход к “верхним” людям.
Сельский староста
Перестройка застала Юрия Николаевича, уже заматеревшего классика советской литературы, в подмосковном Талеже, где незадолго до этого ему выделили под строительство дома землю, а потом дали еще целый гектар для ведения приусадебного хозяйства. Сначала в деревне жили всего пять старух, и писательская чета собиралась в уединении писать книги, а на досуге разводить на огороде овощи, но неожиданно в село стали прибывать все новые и новые люди: одни переехали из Москвы, другие перебрались из Чехова. Тогда Сбитнев увидел в этом “великом переселении народов” новый тренд и стал уговаривать своих знакомых последовать его примеру.
“Мы решили в Талеже организовать сельскую общину, хотели в складчину. купить трактор, сообща обрабатывать землю. Многие из наших односельчан занялись животноводством, мы с женой тоже завели гусей, индюков, свиней. Двоих даже назвали Собчак и Попов, и потом, когда нас спрашивали, а где ваши Собчак и Попов, мы отвечали: съели. Вы не представляете, на каком подъеме все тогда работали в селе, какая у людей была тяга к земле. Меня выбрали сельским старостой, — вспоминает Юрий Николаевич. — Но, к сожалению, очень быстро нам дали понять, что власть в нашем энтузиазме не нуждается. А местное самоуправление, на которое тогда было столько надежд, превратили в очередное бюрократическое образование. Фермерство задушили в зародыше…”
За символическую цену Сбитнев распродал знакомым писателям парную свинину, а индюков и уток они с женой съели сами — никакой прибыли этот короткий фермерский опыт не принес. Единственный плюс — теперь его больше ничего не отвлекало от работы над книгой о князе Игоре, ведь ради нее он и переехал жить в Талеж.
Зов предков
“На городском забрале в Путивле Ярославна рано плачет…”
Эти строки из плача Ярославны в “Слове о полку Игореве” каждый из нас когда-то учил в школе. Вот только почему Ярославна плачет, кто такой Игорь и куда он держал свой путь, помнят с годами совсем немногие. А может, это и к лучшему, потому что Юрий Николаевич уверен, что многое из того, что нам говорили на уроках литературы про “Слово о полку Игореве”, было неправда.
Вот, например, князь Игорь, его считают неудачником, лузером, обвиняют в междоусобице и в доказательство приводят искаженный перевод “Слова о полку Игореве”. И никому из исследователей, возводящих на князя хулу, не приходит в голову, как же такой якобы недостойный персонаж стал героем величайшего литературного произведения древнего мира?
По мнению Сбитнева, князь Игорь шел в половецкие земли не грабить, а восстанавливать дедовский заповедный град Тмутаракань — вот истинная цель его похода. С ним шли обозы мастеровых людей, он не мог их бросить, и поэтому ему пришлось принять неравный бой с половцами. Все это есть в “Слове”, только надо внимательно читать и правильно переводить.
“Я пытался неоднократно рассказать о своих лингвистических находках Дмитрию Лихачеву, который считался одним из самых авторитетных исследователей “Слова”, но всегда натыкался на глухую стену непонимания”, — рассказывает писатель.
Другая сенсационная догадка Юрия Николаевича касается автора “Слова о полку Игореве”, он уверен, что это может быть только женщина.
“Я даже могу точно назвать ее имя. Это Болеслава, дочь киевского князя Святослава, — уверен писатель. — В детстве она воспитывалась вместе с князем Игорем. Поэтому и вся тональность “Слова” проникнута такой сестринской и дочерней любовью.
В этом году исполнилось 825 лет с момента написания “Слова о полку Игореве” и 210 лет с его первой публикации, но в России никаких торжеств по этому поводу не было. Юрий Николаевич объясняет такое равнодушие к древнему памятнику национальной культуры тем, что русские люди утратили интерес к своей национальной культуре, к своим корням.
— Я бы и сам еще несколько лет назад не смог сказать, где мои корни, — признается писатель. — Родители скрывали от меня, кто были наши предки. Да и не только они одни тогда держали в тайне свое происхождение. В 37-м году, когда мне было 6 лет, отец пошел со мной на рыбалку и выбросил в речку всю нашу семейную историю — шкатулку с орденами прадеда. Такое было время, люди не жили, а выживали. К счастью, сохранился служебный аттестат прадедушки. Я попросил навести о нем справки в черниговском архиве, и вдруг неожиданная удача, оказалось, что прадед был действительным статским советником, занимался реформой судопроизводства, за что был удостоен аудиенции у государя и высокого ордена. Сохранилась информация и о прабабушке — графине Уваровой, а потом удалось восстановить и остальных предков из рода Сбитневых вплоть до XVI века, и все они оказались родом из Новгорода-Северского. Теперь я понимаю, почему меня так всегда манила черниговская земля, почему именно оттуда я слышал зов предков.
