Спектакль начинается весьма натуралистично: под одеялом на кровати в блеклом свете рассвета в Майами шевелится какая-то куча. Кряхтит, тяжело ворочается, всхрапывает.
— Спорим, сейчас еще и пукнет, — шепчу я своему приятелю-телевизионщику, ярому фанату Херманиса.
Тут же раздается неприличный звук. Публика пугается — может, ослышалась. Сомнения развеивает повторный звук через пару минут, и из-под одеяла выбирается грузный старик в застиранных трусах. На подагрических раскоряченных ногах он шаркает в кабинку с матовым стеклом, откуда доносится звук льющейся струи. По пути из туалета к кровати, проделанному стариком раза три, удается рассмотреть его поподробнее — плешь сплошь усыпана пигментными пятнами, точно гречей, узловатые колени, руки… Остатки седых волос торчат в разные стороны. На вид ему все 90.
“Старичка” Херманис нашел в “Каммершпиле Мюнхен”, и тот, как через 2,5 часа выяснится, совсем не старик — замечательный артист Андре Юнг, который воплощает героя рассказа нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера. Рассказ про старость, одиночество препарирован с такими подробностями и глубоким изучением гендерных особенностей, что пугаешься: не маньяк ли он? Нисколько — профи, который натурализм использует для наивысшей художественной правды. И неважно, сколько времени на это у него уйдет, — первый акт, в основе которого лежит всего один рассказ, идет два часа.
Герой — богатый американец, еврей польского происхождения Гарри Бендинер, почти 90-летний человек, не живет, а доживает. Спит, с трудом сползает с постели, мучается частым мочеиспусканием после операции на простате, пьет молоко, следит по газетам за взлетами и падением акций на бирже и скупо вспоминает о жизни в третьем лице. “У Гарри Бендинера было три жены, они все умерли… Сны не знают смерти… Но он умел мечтать…” Изредка включает телевизор, где мышонок Джерри регулярно мочит котяру Тома.
И вдруг… Странную монотонность разрывает явление молодой особы с прической, похожей на пчелиный улей, — актриса Барбара Нюссе. Правда, ей все 80, но ведет она себя как настоящая блондинка: розовый костюмчик а-ля Коко Шанель, тоненькие ножки на каблуках, которые она все время поджимает, как будто хочет писать.
И “животного”, этого “жука”, не узнать. В нем просыпается мужчина, который спал много лет без надежды проснуться. Хотя все кончится плохо: старику принесут письмо, из которого он узнает, что его новая соседка в розовом выбросится с балкона. И финальная сцена вернет нас на старт — все та же смятая постель, под одеялом которой почти не ворочается куча. А во втором рассказе Зингера эти же артисты в течение часа предстают эмигрантами — только значительно моложе, но не более счастливыми, чем герои первого рассказа.
