Субъекты обычных войн — в современном мире это правительства, вооруженные группировки типа аль-Kаэды — оспаривают и защищают какие-то материальные объекты или какие-то символы. И роль журналистов, как и любого, так или иначе соприкасающегося с военными действиями, казалось бы, понятна — быть особой колонной войск, воюющей в составе армии.
Но вот британские журналисты уже более, чем сто лет, как добились права писать не то, что кажется нужным военному руководству, а то, что кажется важным и правильным редактору. (Я не вдаюсь в частности, о роли владельца и т.д.) Еще во времена войн с Наполеоном британская пресса критиковала порядки в своей армии, писала, что телесные наказания для солдат — это черта, достойная, скорее, «варварской России», чем просвещенной Британии. Во время 1-й Мировой войны британская пресса считала возможным критиковать военное министерство, писать о реальных страшных потерях и прочих необязательных, с точки зрения руководства страны, вещах. Патриотизма журналистов при этом никто не отменял. Да и кто, кроме премьер-министра, может заподозрить британских журналистов и редакторов в отсутствии патриотизма.
С точки зрения военного министра, журналисты были пятой колонной (задолго до появления этого понятия). Журналисты не вели войну, они писали о фактах. Потом профессора журналистики и публицисты стали говорить, что журналисты вели СВОЮ войну, войну за правду о войне. Но я предпочитаю не этот дешевый пафос, достойный бюрократов и пропагандистов, а полную драйва, часто простоватую, часто циничную, страсть к фактам. А то, что факты, по крайней мере отчасти, были сильно неприглядны, так на то они и факты. И именно неприглядностью фактов журналисты способствовали совсем «непатриотичному» росту негодования на военное руководство, а потом и его смене. То есть, действовали именно как пятая колонна. Странно, конечно, но при этом Британия, при помощи Франции и США, конечно, ценой огромных жертв, победила, даже несмотря на «предательство» их союзника — России.
Вопрос: какова же роль журналистов? Они за кого «сражались»? Журналисты отвечали: если и «сражались», то за правду, а так — просто работали, снабжая читателей по возможности объективной информацией. И фактический рассказ о войне, конечно, неполный, отрывочный, не помешал победе.
Итак, это обычная война. А что же такое «война информационная»?
Это совершенно другое, принципиально другое.
Информационная война сопровождает обычную войну. Войска сражаются — это война. А информационная война в чем? Заказывает эту войну власть, а ведут ее журналисты и специальные информационные подразделения. Я буду говорить только о журналистах.
Против кого же сражаются журналисты, участвующие в «информационной войне»? Если смотреть на них, как на бойцов в окопах, то в конфликте на Юго-востоке Украины воюют они против Америки. Официальная точка зрения Госдепа заключается в том, что Россия — агрессор в отношении Киева, а наша точка зрения, что в Киеве — хунта и фашисты, а воевать с хунтой и фашистами — самое благородное дело.
Журналист Дмитрий Киселев высказывает точку зрения, противоположную официальной точке зрения Госдепа, и этим самым воюет с Америкой.
Но ведь американскому госдепу не тепло и не холодно, если Дмитрий Киселев, или даже несравненно более профессиональный Алексей Осин, с ним не согласны. Во-первых, с госдепом не согласны очень многие, во-вторых, и Осин, и Киселев работают на российскую аудиторию. С точки зрения госдепа, они не участники «информационной войны», а «группа информационной поддержки» внутренней политики российского правительства. Их роль — роль обслуги. Кто-то, может быть, помнит старый анекдот: американец говорит советскому журналисту: - Я свободно могу написать в газете, что президент Рейган — дурак! — Подумаешь,- отвечает советский,- и я могу написать, что президент Рейган — дурак!
Так вот, роль наших Киселевых — свободно говорить, что президент Обама — дурак! Слышит их обличения только наша местная публика и, как и при президенте Рейгане, делает свои выводы. По сути, в этом и заключается вся «информационная война», которую ведут журналисты. Они убеждают отечественную публику в глупости и подлости Обамы, в украинском фашизме, в том, что Киев «режет женщин и детей». Публика верит или делает вид, что верит. В этом и заключается их «информационная война» — убеждать своих, что чужие — фашисты и хунта. То, что российские журналисты называют «информационной войной с Америкой», по сути дела, оказывает влияние лишь на умы российской публики.
Что будут делать журналисты после войны? Когда они приедут в Киев и узнают, что в Киеве нет фашистов, что там все очень сложно, но ни фашистов, ни хунты нет? Когда окажется, что участвуя в информационной войне, журналисты продлевали эту войну, подбрасывали свою хворостинку в костер войны? Что воевали они не с Америкой, которой не тепло и не холодно от их обличений, а с естественным желанием своей аудитории разобраться в происходящем? Хорошо бы, чтобы они в Киев когда-нибудь съездили и что-то поняли. Дело ведь не в этой войне, а в том, что многие российские журналисты по-прежнему рассматривают себя в качестве боевой силы. Считают себя не на службе у аудитории, а на службе у «нашей правды», а, по сути, у государства. Какой бы ни была война, справедливой или несправедливой, журналист должен не «воевать», а рассказывать своей аудитории, что происходит.
Журналист может пытаться понять, что происходит, — и заблуждаться, но он не должен «воевать с противником»!
А вот за что сражаются в информационной войне? Можно, конечно, сказать, что эта война — вспомогательная часть большой войны и журналисты на информационной войне сражаются за победу в большой. Но почему тогда, формально победив Грузию в 2008 году, тогдашний президент и премьер говорили, что мы проиграли информационную войну?
Значит, «информационная война» — это нечто отдельное от большой войны.
Я бы сказал, что «информационная война» — это война за то, что будет считаться правдой, кто будет назван «вероломным агрессором», а кто «защищающейся стороной». По сути, если очень примитивно, это война за то, как будут называть участников войны и их действия, и кто будет их так называть. Когда-то Джордж Оруэлл писал, что политики используют метафоры: называют агрессию — «умиротворением», «тотальную зачистку населения» — «перемещением отдельных лиц»,- чтобы придать своим грязным делам вид, более приемлемый для мира и общества.
В самом примитивном смысле «информационная война», которую ведут журналисты — это внедрение понятий, справедливость которых ими самими ставится под сомнение. Смысл ее в том, чтобы заставить аудиторию, народ считать агрессию «актом морального возмездия» и т.д. Эта война за то, как народ и мир будет называть те или иные действия властей. Поэтому журналист, который не ищет истины, а участвует в информационной войне, здесь я следую логике и духу Джорджа Оруэлла, навязывает обществу понятия и мнения, заведомо искажающие действительность, творит насилие над языком и духом, что, в принципе, одно и то же.
И этот процесс приводит очень быстро к тому, что народ, пытаясь защититься от орущей пропаганды, просто отключается, как отключают свое внимание дети, когда на них кричат. Они перестают реагировать на сами слова, хотя остаются внимательными к интонации.
Но назвать — это еще недостаточно, надо убедить аудиторию в своей правоте.
Так вот, встает вопрос: а какую аудиторию надо убедить? Обычный ответ на этот вопрос — свою аудиторию, российскую. Тогда, в случае войны с Грузией, российские части, ведущие информационную войну, свое дело сделали, нас они убедили. Более 80% населения считало наше дело правым, а Грузию — агрессором. Почему же проигрыш? Потому что наша аудитория — «не считается». Нас убедить — элементарно. Для этого даже думать не надо, просто называй украинскую власть «хунтой». И тут самое главное — интонация. Мы же слушаем не умом, а сердцем. Другое дело, если надо убедить Запад — вот тут почему-то оказывается, что такие простые и стопроцентно работающие домашние приемы как «хунта», «фашисты» — не работают.
Для нашего президента важно убедить западную аудиторию. Он просит: «Поймите нас…», а она категорически отказывается признавать нашу правоту, наоборот, с каждым новым нашим шагом все больше и больше обвиняет нас в агрессии. Почему домашние приемы не срабатывают для внешней аудитории? — этот вопрос ставит в тупик всю нашу пропагандистскую машину. Если очень примитивно, то на Западе весь процесс циркуляции информации организован по-другому. Говорить об этом можно долго, и это очень интересный предмет.
Вопрос о том, как нужно вести себя журналисту во время информационной войны, имеет, по крайней мере, два ответа. Это ответы противоположны друг другу, и, по большому счету, речь идет не о журналистике, а об обществе и о том, насколько общество нуждается в информации.
Журналистика — только сервис, служба по сбору, обработке и доставке информации. А заказывает этот сервис либо общество, либо государство.
В обществе, где население ХОЧЕТ контролировать свою власть и берет на себя ответственность, журналистам приходится выполнять роль информационную, ориентируя своих читателей, зрителей и слушателей в этом мире, как на добросовестно составленной карте местности. И война не является серьезным поводом для изменения информационной политики, за очень редкими исключениями. Это отношение не к журналистике, это отношение населения, аудитории к своему обществу, к себе, к своему государству. Журналистика просто идет вслед за требованием общества, которое ВСЕГДА, во всех, самых сложных, обстоятельствах, хочет знать факты, а не ту картинку, которую ему всегда рада нарисовать власть.
В нашем обществе утверждается совсем другое отношение обывателя к себе и своей роли в жизни страны, совсем другое отношение к информации. Поэтому и роль журналиста, и во время войны, и вне войны, сводится к тому, чтобы «испугать — и дать надежду». Аудитории нужна не объективная информация (а что с ней делать?), а вера в то, что все правильно, что есть отдельные недостатки и с ними борются, что по-другому нельзя и не надо. Аудитория, в своем огромном большинстве, берет то, что ей дают, ей почти все равно, как будут освещаться военные действия, кто их будет освещать. Аудитория готова принимать информацию в том виде, в котором ей эту информацию дадут. А вот у власти есть требования к журналисту: нужно проводить политику «испугать — и дать надежду».
Добросовестный журналист, как Алексей Осин, принимающий эти правила, остается еще и искренним патриотом, в хорошем смысле. Как сказал один американский морской офицер начале 19-го века: «Это моя страна, права она или нет!». В этой парадигме все, что способствует победе — хорошо, в том числе и информация, а все, что не способствует победе — плохо. В этой парадигме журналист — как боец на поле боя. У него есть враг, есть командир и есть цель — победить. Информации как самостоятельной ценности — нет. Информация, объективность хороши, если они способствуют победе, и ни к чему, если они (с его точки зрения) победе не способствуют.
В Западных странах тоже есть журналисты, ощущающие себя во время военных действий прежде всего патриотами, а потом уже журналистами. Это нормальное человеческое чувство, просто в современной западной журналистике такие журналисты считаются непрофессионалами и быстро уходят в общественные связи. Но даже такие журналисты-патриоты, конечно, никогда не позволят себе говорить о вредности объективного освещения событий, о правильности участия в «информационных войнах», о том, что они «борются с врагами». Это будет верх непрофессионализма, в редакцию пойдет масса обращений, журналиста уберут из эфира.
Но, опять повторюсь, все определяет желание или нежелание каждого из нас знать, что происходит и, узнав, брать на себя ответственность, ведь узнав, мы должны будем обдумывать, решать, а, возможно, даже действовать! Общество может даже во время войны держать правительство за горло и внимательно смотреть, чтобы под видом «борьбы с врагом» не проводилась дешевая пропаганда в пользу существующей власти.
В общем, все сводится к тому, как журналист понимает свою роль. Он может, как учили вожди коммунистической партии, быть организатором и пропагандистом, приводным ремнем от партии власти к обществу. Либо он может рассказывать, просто рассказывать, что он видит, понимая, что рассказанное и увиденное им может оказаться однобоким, и, чтобы исправить эту возможную однобокость, рассказывать о том, что и как видят другие.
Многие считают, что все дело в том, что на факультетах журналистики плохо учат нормам и этике. Это совершенно не так. Что «должен» или «не должен» делать журналист, как он это должен или не должен делать, зависит не от более или менее правильных идей и представлений о нормах и этике. Главное, от чего зависит репортаж и комментарий рядового журналиста, — это тот социальный заказ, который сознательно или бессознательно посылает аудитория журналистам. Если аудитории все равно, если она никакого реального участия не принимает в жизни страны и не хочет (или не может) пока принимать, то ее легко можно кормить продуктами «информационных войн». Если аудитория хочет понимать, что происходит, причем не всегда из высоких, а из самых прагматичных соображений, то, рано или поздно, она потребует от журналиста не сильных метафор, а реальных фактов. Она заставит журналиста отвечать за свои слова, она вспомнит ему его воспламеняющие речи и то, к чему эти речи привели.
Возвращаясь к спору, с которого я начал, можно сказать, что у него нет одного «верного» решения. Разные аудитории нуждаются в разной по своей сути, по своей подаче информации.
Большая часть аудитории Эха Москвы сильно отличается от среднестатистической аудитории нашей страны. И отличается она в пользу более критического анализа информации, критичности по отношению к действиям власти, недоверием к тому, что называется официальной точкой зрения. Эта аудитория не просто «критична к власти» (именно на этом играют многие провластные пропагандисты: мол, Эхо — просто антипод проправительственных ТВ каналов). Она предпочитает факты, а потом уже интересуется их интерпретацией. Она готова слушать разные интерпретации, но ценит прежде всего факты. Она знает, что под лозунгами «народной войны», «помощи в борьбе с агрессором» и «от имени всего народа» еще совсем недавно творились самые неприглядные вещи. Рядовой член этой аудитории хочет видеть объективную картину событий, или, пользуясь известной метафорой, хорошую, добросовестную карту местности, чтобы самому решать, как и куда ему идти. Эта аудитория даже во время войны не хочет быть объектом информационных манипуляций.
Есть и другая, меньшая, часть аудитории Эха Москвы, которая предпочитает быть ведомой, быть массой, направляемой на какие-то важные цели, некритичная и послушная. Для нее естественна эмоциональная реакция на ценные для нее символы: война, враг, фашизм, победа. Для этой аудитории вполне естественно, что журналисты, сообщая о происходящем в Юго-восточной Украине, считают себя участниками «войны».
Так что, в споре Осина и Нарышкина нет правого. Оба правы. Но есть вектор истории, и некоторая осведомленность в этой области, говорит мне, что ветер дует в паруса той большей части аудитории Эха Москвы, которая ждет от журналистов фактов, а не участия в информационных войнах.
