Два события в конце прошедшего года были для меня чрезвычайно важными. Первое – это тяжкая болезнь, состояние комы, в которую впала один из самых близких для меня людей – Наталья Николаевна Садомская. Уже три недели она не приходит в себя. Шансы на выздоровление – минимальные. Их, практически, нет. И все-таки мы, ее друзья, ее ученики, ее близкие, ждем и надеемся на чудо. 9 января Наталья Николаевна Садомская умерла.
Второе событие – радостное. Это путешествие на Дальний восток, в Приморье, уссурийскую тайгу, в край, который знаком с детства по книгам Владимира Арсеньева, «Дерсу Узала» и «По Уссурийскому краю». Сто лет назад он путешествовал и исследовал как раз эти места. Самое сильное впечатление от поездки я получил в самом конце путешествия, когда мы добрались до села Красный Яр, расположенного на реке Бикин. Это село, где большинство составляет коренной народ – удэге, но есть и нанайцы, и русские, и украинцы, белорусы, азербайджанцы и многие другие народы и народности.
Девятое декабря 2012 года, подходит к концу наша маленькая экспедиция, организованная университетом Британской Колумбии (Ванкувер, Канада), целью которой было сделать репортаж о сведении лесов в Приморском крае, Уссурийской тайге. Мы прибываем в последний пункт нашего путешествия, село Красный Яр. Это место компактного проживания народа удэге. Мы здесь, чтобы выяснить, как вырубка лесов сказалась на традиционном укладе жизни удэге.
В начале тридцатых годов несколько десятков удэгейцев свезли туда из становищ по реке Бикин и другим рекам Сихоте Алиня, организовали колхоз и постепенно народ стал жить оседлой жизнью, уходя в тайгу только на несколько месяцев в году, на охоту. Но еще Дерсу Узала говорил, что удэгейцы – народ, «знающий реку», поэтому все село, конечно, еще и рыбаки.
Дорога идет до села, а потом уже только пробитые в тайге просеки. Не так давно дорога даже не доходила до села. Она останавливалась на берегу Бикина перед селом. Дальше надо было переплавляться на лодках через два рукава, на которые здесь разделяется Бикин. Бывало до села не докричишься - и приходилось ночевать на берегу. Мосты построили только недавно, лет двадцать назад. До этого двери в домах не запирали, а с приходом транспортной доступности появилось и воровство. Бывает, что и моторы лодочные пропадают.
В тридцатых годах еще и дороги-то толком не было. В начале войны работники военкомата приплыли в село на лодках. Собрали всех мужчин, погрузили в лодки и уплыли. Большинство мобилизованных попало на фронт. Многие стали снайперами, что неудивительно. Все они были охотниками и поэтому отличными стрелками. Вернулись немногие. Один из вернувшихся, как предполагают односельчане, от пережитого на фронте, вскоре после возвращения стал шаманить. Сначала тайно, а потом и не особенно скрывался.
Вернувшись в Москву, я рассказал о своем путешествии одному из наших преподавателей, старому этнографу и фольклористу Виктору Григорьевичу Смолицкому. Он воскликнул: «Так я же был там!».
В конце 50-х – начале 60-х годов он был в Красном Яру во время одной из своих экспедиций и встречался с этим самым шаманом. Виктор Григорьевич просил его показать ритуал камлания. Тот вначале заявил, что отошел от дел шаманских и послал этнографа к своей жене, которая тоже шаманила, но жена отказалась. Тогда шаман согласился сам показать. Перед ритуалом он потребовал водки, чтобы войти в нужное состояние.
Уже подружившись с этнографами, шаман рассказывал им, что к нему приходят разные люди, обычно больные, а, бывает, и с какими-то другими проблемами. Как-то его попросили найти пропавшую корову. Он вошел в транс, камлал, видел разные миры, но коровы не было, ни среди мертвых, ни среди живых. Так и не нашел. А потом выяснилось, что корову застрелили солдаты из ближней части. Застрелили и съели, поэтому ее и не было ни среди живых, ни среди мертвых.
(Что касается выпивки, то беда пьянства для удэгейцев, в отличие от многих коренных народов, живущих на Дальнем востоке, - это не самая большая проблема. Они, если и пьют, то немного, и пьянеют не быстро.)
Уже при жизни шамана стала шаманить и жена, но осторожно, не на публику. Скажем, для этнографа Смолицкого и его экспедиции, она отказалась камлать. После смерти мужа местное сообщество признала ее в качестве шамана, что называется «для своих», ведь официально шаманство было под запретом вплоть до перестройки. Конечно, все всё знали, и, когда надо, пользовались услугами: у нее была «сила». Умерла она несколько лет назад, в возрасте 90 лет. Умирая, говорила, что внук ее, Володя, будет шаманом, но сначала он будет долго болеть.
Так случилось, что мы остановились в его доме. «И вот, болеет!»- показывала на Володю, тяжело дышащего от приступов астмы, его жена. Заболел он после того, как несколько лет назад, потеряв работу связиста, пошел в леспромхоз. А лето выдалось засушливым и с частыми пожарами. Вот на тушении пожаров, отравившись газами, он и заработал астму.
Самому Владимиру около 60 лет, он совсем не хочет быть шаманом. У шамана тяжелая жизнь и плохая смерть. Дед его замерз на реке, упал на лед, в 200-х метрах от дома, и примерз. Когда его, уже мертвого, отдирали от льда, было слышно, как трещали и ломались кости. Да и бабка умирала тяжело.
Но шаман сегодня в Красном Яру все же есть. Мы его не видели, он, то ли был на охоте, то ли на отдыхе. Некоторые его не признают за «настоящего» шамана, а кто-то говорит, что «сила» у него есть.
Русская православная церковь тоже пытается окормлять жителей. Правда, последний опыт был малоудачным. В село прибыл новый миссионер, молодой, активный, поселился на окраине, стал собирать деньги на церковь. Миссионер стал активно убеждать жителей выделить землю под церковь рядом с Центром удэгейской культуры. Деликатность ситуации заключалась в том, что рядом на поляне в дни ежегодного праздника народной культуры, происходили публичные камлания шамана. Появись тут церковь, возникло бы искусственное противостояние двух духовных систем. В общем, сельчане не загорелись идеей ставить церковь рядом с центром. А потом и к самому миссионеру стали предъявлять претензии, сначала в разговорах между собой, а потом и в лицо.
Он прибыл в село «в одной рясе», а через год уже стал «рассекать» на джипе; часто бывал сильно навеселе, даже во время треб. Вскоре выяснилось, что он бывший уголовник, подался в миссионеры после отсидки, выращивал «травку», за которой к нему постоянно наведывались местные бандиты. Кончилось это плохо, то ли забрали миссионера органы, то ли еще хуже.
Приезжало в село церковное начальство, извинялось перед жителями, обещало быть более разборчивым в посылке миссионеров. Пока же приезжий священник венчает в сельсовете, а другие требы служит по домам.
Центр удэгейской культуры появился сравнительно недавно. Просторное деревянное двухэтажное здание, на первом этаже небольшой музей, т.е. он не такой уж и маленький. (Много ли у нас вообще сельских музеев!). В музее разместилась с любовью и тщанием подобранная коллекция реальных предметов быта, воссоздана обстановка типичного жилища удэгейца, от одежды и обуви, праздничной и повседневной, до орудий охоты, приспособлений для выделки разных кож, детской люльки, оберегов, культовых фигур, шкур животных и т.д.
При центре создана мастерская по пошиву традиционной одежды и изготовлению традиционных поделок-сувениров. Создан музей на американский и на немецкий гранты. Помощь от российского правительства состоит, например, в том, что удэгейцам выделили квоты на валку и распилку леса, и, что особенно важно, этой области придан статус охраняемой территории, в окрестностях перестали валить лес крупные компании. Местным жителям выделяют квоты и на отстрел зверя, но на каждого соболя и вообще на каждого убитого зверя надо писать особую бумагу и получать разрешение еще до охоты. Время от времени представителей удэге вызывают в Москву, где они демонстрируют на ВВЦ, и других центрах национальные блюда, одежду и другие образцы их культуры.
В музее до некоторой степени восстановлен быт народа-рыбака, народа-охотника. Некоторые детали этого быта живы и по сей день. Взять хотя бы охоту. Вот, например, охотничьи лыжи. Их делают из дерева бархат, или черного дерева (акации), или березы, а скользящую поверхность покрывают шкурой с голеней изюбря. Некоторые охотники до сих пор ходят в тайгу на таких лыжах. Большинство, конечно, ездит на снегоходах, но лыжи берет с собой.
От села Красный Яр до ближайшего городка – Лучегорска – 200 км. Дорога идет, главным образом, по тайге и сопкам. Но из села не уезжают, наоборот, некоторые уехавшие в города и выучившиеся на разных специалистов, на склоне лет собираются вернуться в село. В Красном Яру ждут местного уроженца-врача в свою маленькую больницу. В ней пять медсестер, а врач приезжает раз в неделю из соседнего поселка. Дело остановилось из-за отсутствия квартиры, но решение о переезде врачом уже принято.
Местные жители привыкли, что они вызывают интерес окружающих, главным образом, тем, что в селе компактно проживает более 600 человек, относящих себя к народу удэге, т.е. интерес, так сказать, этнографического характера. Я уже говорил про музей, государство регулярно вызывает делегации на различные национально-этнографические выставки в Москву.
Люди приезжают посмотреть на ежегодный национальный праздник в августе, встретиться с шаманом. О последнем уже появилась книга. Кроме того, конечно, тайга, охота, лес, рыбалка. Несколько лет подряд, когда еще действовал маленький аэродром (ностальгия по советским временам здесь подкрепляется воспоминаниями о работавшей «малой авиации»), сюда прилетали японцы отдохнуть от цивилизации.
Но в этом селе, в самой глубине уссурийской тайги, есть удивительное явление высокого искусства, общечеловеческого по своей природе.И, если о некоторых "интересностях" Красного Яра можно прочесть в интернете, то о гениальном строителе и художнике Юрии Марцинюке, поставившем в селе десяток удивительных домов, Вы нигде ничего не найдете. Посмотрите этот материал, фотографии этих домов, Вы не пожалеете.
(см. http://www.mk.ru/social/article/2013/01/10/796169-otkuda-na-taezhnyih-izbah-zagadochnyie-litsa.html)
Заметки из экспедиции. Красный Яр - удивительное село в сердце Уссурийской тайги
