А после дождь смыл все ее следы...
Ему в тот год пятнадцать было зим,
Ей двадцать пять прекрасных, шалых весен.
Топилась печь, расслаивался дым,
А в окна к ним смотрели шапки сосен.
Готов был чай, и старый самовар
Пыхтел, потел на красочной скатерке.
Скрывала свой она ведьмачий дар,
Венец лежал его на тайной полке.
Она в луга ходила погулять,
И травы там искала жадным взглядом,
А волховать ее учила мать,
Чтоб точно знать, что милый будет рядом.
Он был так чист, так светел, так силен,
Что зелья все считал к еде приправой,
Любил, что есть не счесть ему имен
В устах ее, и плащ до пола алый.
Родился сын, пошел для дочки срок.
Она за ним везде ходила тенью,
Он счастлив был в семье и одинок,
И знака ждал, и сам варил варенье.
А в тридцать три ему открылся путь.
Ей сорок лет, чуть больше. Первый волос
Седой в косе. Ну да не в этом суть.
Он плащ не взял, прощаясь, дрогнул голос.
И на века остался приговор:
"Он свят, он Бог, он холост, он бездетен".
Она всю жизнь свой берегла позор,
Как сон, как явь, как главный долг на свете.
А после дождь смыл все ее следы...
