Глава 5. «Чтоб живы были дивные печали, ты превращен в мое воспоминанье...
В то прекрасное летнее утро я проснулась от сладковато-приторного аромата белых роз: ими была уставлена вся комната шикарной Димкиной квартиры, где мы провели нашу первую ночь.
С высокого потолка, украшенного лепниной, торжественными каскадами спускалась тяжелая хрустальная люстра с канделябрами. Лучи солнца, пробивающиеся сквозь щелку меж толстых бархатных портьер, обрамленных золотыми кисточками, играли своим огненным блеском с хрустальными капельками-слезинками, ниспадавшими с канделябров. Крохотные солнечные зайчики суетливо прыгали по стенам, даря необъяснимое ощущение того, что произошло что-то прекрасное...
А оно и произошло. По-моему, мы оба влюбились.
Димка спал, но при этом крепко держал меня в своих широких объятиях - словно боялся, что я исчезну - и сладко, совсем по-детски, сопел носом. С любопытством детектива я изучила его мужественное лицо - боксерский нос, видно, не раз сломанный, больше походил на то, что дети называют «пимпочкой»; вздутое ухо-пельмень тоже напоминало о суровых сражениях на ринге; волевой подбородок, слегка выдвинутый вперед; крепко сжатые ярко очерченные губы; жесткий пролесок суровой щетины... И неожиданно для этого воинственного портрета – вдруг длинные черные ресницы, непрерывно трепещущие, словно крылышки бьющегося о стекло мотылька. Он такой милый!
Аккуратно выскользнув из Димкиных объятий, я тихонечко, стараясь не разбудить того, кого, кажется, уже полюбила с первого взгляда, отворила тяжелую створку старинного бельевого комода - в надежде найти рубашку хозяина и надеть ее на себя. Ведь это так сексуально! А еще это дивное послевкусие — хочется продолжать чувствовать Его запах, ощущать Его присутствие.
Однако тщетно. Гардеробчик моего нового возлюбленного оказался, увы, аскетичен - и абсолютно не вязался с этой шикарной обстановкой. Несколько спортивных костюмов, столько же пар кроссовок - и штук двадцать абсолютно одинаковых черных футболок, сложенных в ровную стопку.
Ну ладно, футболка тоже сойдет, - решила я и, нарядившись в нее, отправилась на поиски сначала ванной, а потом кухни - сварить кофе.
Почему-то я была уверена, что до меня никто не приносил кофе в постель этому брутальному мужчине с такими добрыми глазами, и мне захотелось его удивить.
А ремонт-то какой - добротный, мужской, - машинально отметила я. Темнозеленые кожаные диваны в просторной гостиной, разбросанные там и сям шелковые подушки горчичного цвета, огромные ковры на паркете из дорогого дерева, картины на стенах — великолепные пейзажи, наверняка подлинники.
А вот и кухня. Ты же знаешь, каждое утро я смакую свою чашечку кофе. Когда-то это была чашка обычного растворимого кофе, сейчас это элитный колумбийский кофе — но ритуал остался прежним. В эти священные для меня минуты утреннего кофепития я размышляю о дне, который уже прошел, и строю планы на тот, который еще только начинается.
В приготовлении кофе можно совершенствоваться бесконечно. Мое мнение: испортить его можно только кофемашиной, которые сейчас, увы, везде и повсюду. Потому что это быстро – насыпал зерна, выбрал программу - и через минуту ваш кофе готов. Но для меня этот технологичный процесс абсолютно не романтичен – пропадает вкус таинства. Для таинства приготовления кофе нужна турка - обязательно медная и с деревянной ручкой.
Позже у меня будет очень правильная турка, а тогда на Димкиной кухне я нашла старую, советскую. Насыпала туда на глаз кофе, найденный в кухонных ящиках, поставила на плиту и через минуту бодрящий напиток был готов. Судя по запаху, молотый кофе из запасов моего мужчины был совсем неплох.
Еще бы приготовить что-нибудь вкусненькое, чтобы хозяин совсем оторопел от нежданной заботы! Но в огромном холодильнике этой холостяцкой кухни оказалось практически пусто - кусок сыра, десяток яиц, несколько сосисок в морозилке да упаковка сливочного масла.
Надеюсь, есть хотя бы сахар! А может, и приправы найдутся? В студенческие годы я полюбила класть в кофе корицу и кардамон, а Юлька утверждала, что с имбирем, мускатным орехом и тмином еще вкуснее. Мы с ней часто экспериментировали на тему кофе. А один раз даже решились продегустировать кофе (о, ужас!) с чесноком, такой напиток был в меню модной московской кофейни. Мы рискнули — но, сделав по глоточку, вернули это произведение кофейного искусства назад смелому барриста, со словами, что мы, видимо, до таких изысков еще не доросли.
Ура, сахар у нас есть! Бросаю в крохотную фарфоровую чашечку сладкий кусочек, аккуратно отодвигаю тяжелую портьеру и проскальзываю на балкон.
Боже, какой вид! Вот это красотища! Высокий этаж, внизу деревья, все в зелени…
Лето стало моей любимой порой с тех пор, как я перебралась в столицу. В моем родном городе за Полярным кругом климат жуткий - или слишком холодно, или слишком жарко.
А в Москве хорошо. Вот сейчас середина лета, а температура не выше и не ниже +22, солнышко ласкает меня лучами, нежный ветерок перебирает волосы... Хорошо!
С Димкиного балкона была отчетливо видна Шуховская башня. Став москвичкой, я с удивлением отметила, что далеко не все коренные жители столицы знают, какая именно башная называется Шуховской. Хотя название находят смутно знакомым. А при слове «телебашня» вспоминают исключительно более молодую и высокую родственницу Шуховской - Останкинскую. Но та живет в спальном районе, а старшая из телебашен — почти в самом центре старой Москвы, на Шаболовке. В моем детстве отсюда вещались детские передачи, и добрая тетя Валя говорила на прощанье: ждем ваших писем, наш адрес — Шаболовка, 37...
Позже, когда я уже жила с Димой в этой самой квартире, я узнала, что и сам его дом знаменит и даже является памятником культуры: после революции он стал домом – коммуной, осуществлением одной из самых утопических идей молодой советской России.
Да, странное ощущение – просторная квартира, классический интерьер, дорогая мебель из массива, роскошные портьеры , изящное убранство и посуда, произведения искусства - и Димка, который абсолютно не вписывается в этот колорит! Будто в гости сюда зашел.
Ой, кофе уже остывает, а он еще спит!
Вхожу в спальню, вижу его спящего и невольно тянусь к его лицу, почему-то ставшему мне родным всего за одну ночь - едва касаясь губами, целую его в нос-пимпочку. Почему мне кажется, что я знаю его всю жизнь?
Димка приоткрыл глаза - и в тот же момент сгреб меня в объятия и стал нежно осыпать горячими поцелуями. Я замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям. Было какое-то удивительное чувство внутреннего счастья — оно будто зародилось где-то в недрах моего существа и росло, ширясь, и заполняя меня всю — переполняя сердце и приятно щекоча внизу живота. Каждое прикосновение Димкиных теплых мягких губ к моему телу проникало куда-то вглубь меня обжигающим потоком, кружило шипучим водоворотом в теле - и с новой силой ударяло в голову. Я даже не ведала, что у меня могут быть такие шальные мысли! Мне страстно хотелось принадлежать ему — без страха, без упрека и без лишних слов. Я чувствовала полное и безраздельное, какое-то глубинное, доверие к этому человеку — к его запаху, к его прикосновениям и будто сканировала его мысли.
Просто чудо какое-то!
Но, быть может, именно так и бывает, когда половинка встречает половинку?! Не об этом ли вопит и стонет вся мировая литература о любви?
Я не знала, что однажды мне будет не стыдно сказать мужчине «Я тебя хочу!» Потому что это будет правдой. Потому что принадлежать мужчине — естественно для каждой женщины. Об этом тихонечко шепчет нам природа — и мы слышим ее подсказки. Слышим всякий раз, когда не глушим искусственно ее зов навязанными социумом условностями.
Мне казалось, что это не Димка овладел мной в какой-то бессчетный раз за эту ночь любви, которая уже стала солнечным утром, а будто мы оба растворились друг в друге, проникли один в другого и теперь разъединиться будет очень трудно.
Странно, странно — твердила я себе. Раньше со мной такого никогда не было! Я старалась доверять людям (и мужчинам в том числе) и думать о них только хорошее (пока они не сделают что-нибудь плохое:)) - и у меня получалось. Но больше разумом — как в презумпция невиновности: человек не виноват пока не доказано обратное. А к Диме у меня возникло доверие мгновенное, физиологическое, будто на клеточном уровне.
А тем временем этот удивительный Димка смотрел на меня из-под своих неожиданных на волевом анфасе бойца девчачьих ресниц:
- Малыш, куда же ты подевалась на все утро? Не делай так больше, хорошо?! Я испугался, что ты ушла! Что я тебя упустил, проспал! Что ты мне вообще приснилась! А знаешь что? Я тебя никуда вообще не отпущу, вот! - Димка пристально посмотрел мне в глаза, по-хозяйски убрав теплой ладонью с моего лба прядь упавших волос. - Слышишь? Я не отпущу тебя ни-ког-да! Хочу жить с тобой долго и счастливо и умереть в один день!
Мне показалось, что колодец его изумрудных глаз отражает мое улыбающееся лицо. Дима прижался колючей щекой к моей груди и прошептал:
- Теперь не смогу без тебя! Умру за тебя!
Это звучало бы пафосно и ненатурально из любых других уст, но только не от Димки. Он произнес это так твердо, что у меня не осталось и тени сомнения, что именно так и будет! Он уже все решил. А он из тех, о ком говорят: мужик сказал — мужик сделал.
Я задумчиво накручивала себе на палец его густой темно-русый локон и с упоением вдыхала какой-то неуловимо родной запах его волос... Да, правду, видно, говорят: любовь — это химия.
И снова, совершенно забыв про остывающий кофе, мы слились в упоительных и словно живительных объятиях. Мы словно пили друг друга — маленькими глотками и большими, то смакую, то жадничая, напиваясь — и тут же снова испытывая непреодолимую жажду...
Время будто остановилось для нас.
И я понятия не имела, что там на часах, когда в дверь позвонили. Димка нехотя оторвался от моего тела и направился к двери - обмотав махровым полотенцем бедра и что-то недовольно бормоча себе под нос. А через минуту вернулся с огромной охапкой красных роз, она едва умещалась в его руках и он усыпал меня этими пахуче-колючими кущами прямо в постели. Мое сердце затрепетало и онемело от восторга. Ноя всегда была разумной девочкой, потому вскрикнула:
- Дима, куда же в постель? У них же шипы! Мы поранимся!
И мой родной, милый Дима, словно опомнившись, стал хватать огненные розы прямо за шипы и, рискуя исколоть в кровь пальцы, убирал их с простыней — лишь бы я не поранилась. Я стала ему помогать — и в итоге мы снова слились в экстазе, забыв и про розы, и про шипы. Верно говорят: влюбленным ничего не страшно, их даже шипы не колют — ни от роз, ни от злых людей.
И только после очередного раунда невероятной страсти я нашла в себе силы слегка охрипшим, но старшно счастливым голосом, прошептать ему в ухо:
- Милый! Это так приятно! Спасибо! Теперь я твоя Кармен! - на журнальном столике лежал перочинный нож и я, боковым зрением отмечая, с каким восхищением Дима следит за каждым моим движением и жестом, подняла с пола одну из роз и решительно обезглавила ее ножом — отрезала бутон «по третий шейный позвонок». На испанский манер воткнула бутон в волосы (так мы делали на выступлениях в школьном кружке танцев), соорудила присущее случаю страдальческое-трагическое лицо (его мы тоже репетировали для концертов) и громко запела:
«У любви нравы дикой птицы,
Она в неволе не живёт,
Ни к чему нам за ней стремиться,
Она на зов наш не придёт.
Бесполезны мольбы, угрозы
И сладкий шёпот жадных губ,
О другом все мечты и грёзы,
Он всё молчит, но мне он люб.
Любовь, любовь, любовь, любовь.
Любовь, цыганское дитя,
Бессильны все законы перед ней,
Не любишь, но тебя люблю я,
Так берегись любви моей.
Не любишь ты,
Зато тебя, зато тебя люблю,
А коль люблю я, то берегись лююююбвиииии моей...»
Тираду я закончила профессионально — с правильным театральным жестом, выражением лица, а последние ноты вытянула прямо по-оперному! В театральной студии за такое педагоги по вокалу и драме поставили бы мне пять с тремя плюсами, а благодарные зрители отбили бы себе все ладоши, вызывая меня на бис.
Но зритель у меня был всего один. И такого концерта он, судя по всему, не ожидал.
Ошарашенный Димка замер на краешке кровати - с приоткрытым ртом и сияющими глазами. Сначала мне показалось, что сейчас этот суровый, потрепанный в боксерских поединках и уличных разборках боец свалится в обморок. Может, у него культурный шок?
И Дима упал — но не в обморок, а на колени, взял мою руку и прижался к ней горячими губами. А потом сказал?
- Моя сеньорита, я готов сгореть в вашей любви заживо! Готов быть растерзанным стаей злых собак ради вашей любви! Моя принцесса, карета подана и ожидает вас уже битый час. Позвольте вынести вас на руках?
И он снова припал губами к моей руке — так жадно, будто черпал из нее саму жизнь. А поймав мой вопросительный взгляд, пояснил:
- Едем одеваться! Сегодня твой день - и я буду твоей золотой рыбкой. Исполню любые желания!
- Вот прямо любые-любые? - я лукаво улыбнулась и снова почувствовала эту горячую, всепоглощающую волну желания, меня притягивало к этому мужскому телу словно магнитом. Не узнавая себя и удивляясь, куда делась моя обычная стеснительность и некоторая холодность в делах постельных (в этом упрекали меня бывшие бойфренды), я стала медленно и с удовольствием стягивать полотенце с разгоряченного Диминого тела. Одной рукой лаская его, другой освобождала наше ложе от благоухающего цветника. Потом скинула с себя его черную футболку.
Выражение Диминого лица менялось с каждым сантиметром моего оголяемого тела и с каждой секундой моих ласк. Его зеленые глаза смотрели с таким истовым вожделением, что я поймала себя на мысли: до него ни один мужчина на свете не смотрел на меня ТАК!
- Что ты делаешь со мной? - сдавленным голосом прошептал мой любимый (теперь я уже точно знала, что это так) — и наша любовная история в виде фееричного слияния тел повторилась в энный раз за это утро. Глаза Димки сияли и искрились как северное сияние в моем родном городе. Я и не знала, что он умеет говорить такие вещи:
- Малыш, стоит тебе до меня дотронуться, я тут же таю, как свеча! Что делать? Что делать? Я повержен и разбит — вдребезги! И у меня нет иного выхода, как оставить тебя себе. Я же не могу ходить и работать разбитым? А склеить меня можешь только ты. Итак, решено: я не хочу с тобой расставаться - ни на минуту, ни на секунду!
И снова я отметила, что из любых других уст такие слова показались бы мне бесцеремонными и наглыми. Почему он решает за меня? Разве он спросил мое мнение?
Но Димкины щеки при этом заявлении налились таким маковым румянцем, за который даже самая строгая училка простила бы устыдившегося школьника. Мой Дима трогательно и чудесно смущался. Он правда не имел привычки к таким выспренним словам и признаниям. Но он правда хотел меня — хотел навсегда. И, как честны парень, хотел сказать мне об этом как можно вежливее. Старался выразить охватившие его чувства — и выражал их, как умел.
Видя, что он окончательно смешался и застеснялся, я закрыла его рот страстным поцелуем. Это сочетание внешней брутальности и трогательной детской наивности рождало во мне целую бурю чувств, противоречивую и от этого еще более сокрушительную — он возбуждал меня как мужчина, но при этом мне хотелось прижать его груди, защитить его от невзгод внешнего мира, как матери защищают своих детей, хотелось подарить ему себя, и забрать себе его всего — от макушки со смешной кудряшкой до самых пяточек. Всего целиком — включая его бессмертную душу.
Он снова исследовал губами все мое тело, забираясь в самые тайные его уголки... и мое тело послушно отвечало его ласкам каждой своей клеточкой, стремилось и раскрывалось ему навстречу.. Мы снова забыли о «карете» и вообще обо всем мире.
То летнее утро 1998-го было вечностью. Оно и стало вечностью — потому что будет вечно жить в моей памяти и в моей любви к тебе, Дима.
Как писала любимая мною моя тезка Анна Ахматова:
«Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращен в мое воспоминанье...»
* * *
Димкин новенький черный джип “Ранглер” (он был жутко модным в то время среди «деловых») стоял под подъездом уже битых два часа. Шофер – широкоплечий коротко стриженый парень-шкаф, в белой рубашке и черном галстуке, со скучающим видом сидел за рулем, пуская в открытое окно серые колечки дыма.
Солнце уже было в зените: в жаркий летний выходной столица, казалось, дремала - улицы были пусты — ни машин, ни пешеходов. Как всегда, в пятницу вечером или в субботу с утра пораньше все счастливые обладатели дачных участков рванули на свежий воздух, на природу.
Завидев нас, парень-шкаф ловким щелчком пальцев отстрелил дымящий окурок в сторону и стремглав выскочил из машины. Было видно, что он искренне рад нашему появлению — и потому что замучился ждать, и потому что очень предан своему хозяину.
Водитель услужливо распахнул перед нами пассажирскую дверь - и мы с Димкой, с удовольствием нырнув в кондиционированную прохладу, устроились на прохладной коже пассажирского сиденья и спрятались за широкой спиной водителя. В то время шутили, что пассажирские места в подобных двухдверных джипах «сафари-стайл», больше всего подходят для перевозки трупов, образовавшихся после разговора серьезных людей — и красивых женщин. Там с ними можно делать все, что угодно — без указания хозяина с заднего сиденья не выбраться и даже задние окна там не открываются. Но мне всегда нравились «Ранглеры» - в них было что-то невыразимо сексуальное. А летом с них можно снять крышу, повязать элегантную косынку от Hermes - и мчаться с шиком, наслаждаясь теплым ветерком. А назад можно со спокойным сердцем сажать детей или домашних любимцев — самовольно выскочить оттуда нет никаких шансов.
И с тех пор, как они появились на дорогах Москвы, я мечтала именно о черном. Позже Димка мне его подарит, а сама пересядет на «традиционный» 600-й мерс.
А в тот день меня не смущала ни моя заблокированность на заднем сиденье брутальной машины, ни намерение мужчины, которого я знаю менее суток, оплатить мои покупки — я была счастлива! Что-то внутри меня подсказывало, что рядом — мой человек!
Димка положил свою мозолистую ладонь мне на коленку и кончиками пальцев стал легонько ее поглаживать.
- Куда едем, Дмитрий Валентинович? - повернувшись к нам, спросил шофер - и повернул ключ зажигания.
- Игорь, давай для начала на Тверскую, - ответил Димка. - И будь добр, выруби кондей и открой окно - как хорошо-то сегодня! - и с удовольствием втянул всей грудью ласковое дыхание летнего денька, повеявшее из тут же открытого водителем окна.
Вместе с зажиганием заработала магнитола и зазвучал «Владимирский централ» - забавно, но эта песня до сих пор в топах в караоке. Наверное, кому-то она дорога как память.
Димка любил шансон, особенно Розенбаума. Не мой, конечно, репертуарчик, - подумала я, - но это всегда можно исправить.
Димка отвлек меня от этих мыслей, положив руку мне на плечи. Притянул к себе и поцеловал. Казалось, мы просто не можем перестать прикасаться друг к другу, пожар тактильных ощущений захватил нас обоих с головой.
Игорь был абсолютно сумасшедшим водителем: казалось, знаков дорожного движения для него не существует вовсе, а еще он летел так, будто был не за рулем довольно громоздкого джипа, а за штурвалом истребителя. Во всяком случае, до Тверской мы домчались минут за 10. Димка соблюдал полное спокойствие, и я поняла, что его так возят всегда.
Тверская. Легендарная улица – буржуйка. Улица – признак благополучия. В серые советские времена в здешних подворотнях прятались фарцовщики, валютчики и путаны - «призраки» красивой жизни «за бугром». А когда свобода бурным и не очищенным половодьем затопила Москву, именно здесь открывались самые дорогие магазины. Тут же был и первый клуб, где проститутки смогли работать вполне официально – легендарный «Night Flight».
Мало кто знает, но «Найт Флайт» существует по сей день и ровно на том же месте - и неплохо себя чувствует, никакие кризисы не помеха основным человеческим инстинктам — хлеба, зрелищ, секса...
А в тот роскошный, ласковый летний день я забегала в магазины, снимая с вешалок самые невообразимые наряды. Российские девчонки в конце 80-х бредили фильмом «Красотка» с Джулией Робертс — и я не была исключением. Вернее, не фильмом, а самой Джулией. И даже не столько Джулией, сколько удачей, которую ухватила за хвост ее героиня. И вся эта невероятная, почти магическая удача достигала своего апофеоза, концентрировалась и извергалась в наши неокрепшие умы и души в главной для нас сцене — в магазине, где Ричард Гир одевает свою избранницу. Все мы в то время хотели стать такими «красотками». И именно ею я и стала в тот день — благодаря своему собственному Ричарду Гиру - Диме.
С каждой минутой он становился мне все ближе. Границы между нами стремительно таяли — а может, их никогда и вовсе не было. Никогда раньше так быстро не сокращалась дистанция между мной и мужчиной, который еще вчера был мне совершенно посторонним.
- Димуль, а поехали к Наде в «Метрополь»? Она недавно открыла шоурум, приглашала, а я все никак не выберусь! Я на показе у нее работала: у нее все дорогое и шикарное, сплошные Versace и Cavalli, слегка разбавленные Gucci.
- Любой твой каприз, моя девочка! – с довольной улыбкой на лице ответил мой Ричард Гир - и захватил мою руку в свою большую, теплую и уютную ладонь. Моя ладошка с тонкими пальчиками выглядела кукольной по сравнению с Димкиной, похожей скорее на боксерскую перчатку.
Пока ехали, Димка дурачился и смешил меня. Ему нравилось, как я смеюсь. Он потом часто это повторял.
Продолжение следует...
