Они живут обособленно. Свой мир. Своя культура. Своя жизнь. Но мне все-таки повезло, и я к ним попала. Вот что я вынесла из вторжения в их среду…
- Мой прадед до прихода к власти большевиков уже успел жениться, деньги, конечно, у нас водились и даже золотишко. Но в армии служил, тогда всех подряд брали, им все одно, что человек двумя перстами крестится, что тремя. А за то, что грамотен назначили кормить служивых и доставать продукты, всё ж привилегия. Но он никогда не мордовал солдат, как водилось в то время и разрешалось уставом. Служил себе, как и все – в белой армии. Понятно, когда началась заварушка, все остались при своих делах. Вернулся домой, живой и даже целёхонек.
Началась гражданская война, революция. Приходилось ему оружие в руки брать. То тут, то там возникали вооруженные отряды, формирования, если на языке коммунистов, то банды. В одном селе «красные» начнут расстреливать, в другом мужики собираются и уходят в леса грабить и убивать уже коммунистов. Потом их находят, вылавливают, разгоняют. Кого в тюрьму, кого на расстрел, кого высылают куда подальше. А прадеда при малейшей подозрительности потомят-потомят да отпускают восвояси.
Но тут очередь до него дошла. Записали, что особо опасен для советской власти, арестовали и отправили по этапу. Сначала его самого, потом всю семью. По дороге их везли в окружении отряда милиции. А у наших кроме семьи нянька жила, бойкая девица лет восемнадцати. Её-то не тронули, как представительницу низшего сословия вроде. Она припрятала, что смогла в лесу и направилась за хозяевами, ох, и помогла же она! Каждый божий день приносила передачи, без неё бы не выжили. Потом собрали всех мужиков, и староверов, и кулаков, и белогвардейцев, и просто подозрительных и направили по этапу в Екатеринбург. Не доезжая города, поезд остановился на станции Баженова. Милицейское начальство получило приказ отвезти партию ссыльных на торфяники, что за селом Камышево. Каторжан погрузили на телеги, помолились и тронулись в путь. Доехать до деревни не смогли, плотину размыло, пришлось делать круг – в обход по лесу до старого моста, а там дорога давно заросла деревьями и стала чуть видна. Мужики начали лес прорубать, тут подоспели их семьи, которых тоже этапировали по этому адресу. Прибыли на торфяник, а там – сплошное болото. И всё! Никаких условий. Мужики сразу же за работу, кто лес рубить, кто ямы копать под жилье. Строили землянки, чтобы, значит, по двадцать семей в каждой. Постоянная сырость, вода течет со стен и очень голодно. Прадед работал на коленях, от голода отказали ноги – но, кто будет кормить детей? Вскоре переселились в бараки, организовали колхоз, зажили, стали сытнее есть. Собирали в лесу грибы, ягоды, выращивали огурцы, помидоры, картошку. Так сильно, как раньше, уже не охранялись. Кто хотел сбежать – сбежали. Вернулись, а в нашем доме контора ОГПУ. Они поселились у кого-то из знакомых. Через пару дней приглашают главу семьи на допрос. Кто-то донёс что он порочит советскую власть – не хочет признать налог «на бездетность», который взимался тогда с молодых, предложили на выбор: или стать внештатным агентом НКВД или десять лет тюрьмы. Выбрал второе.
Только в 1956 году мы узнали, что его расстреляли в Омске седьмого июля 1937 года…
- Мирон, а как же ваша семья пережила Великую Отечественную войну?
- Дед не подлежал призыву по старости, отец по малолетству. Призвали только дядю Митю, он согласен был воевать с врагом, но ему предложили вступить не то в комсомол, не то в коммунизм. Он отказался. В общем, на следующий день нашли его повесившемся в казарме.
- Вот так крест…
- Да, крест. У каждого свой. С креста всё начинается. Вот, посмотрите на наши кресты, они особенные, восьмиконечные, как и тот голгофский. Точь – в – точь. Это у обычных христиан крест может быть и четырехконечный, и с крышей. Загляните на кладбище, сколько вариантов одного и того же креста. А у нас всё строго по канонам. Как было в семнадцатом веке и раньше.
- И иконы Ваши отличаются. У Вас Николая Чудотворца можно и не узнать. Непривычно суровый лик, большие глаза и высоко приподнята правая рука со сложенными вместе указательным и среднем пальцами, как бы осеняющая всех.
- Этой иконе больше двести лет.
- У Вас всё сурово, я не видела на ваших женщинах даже серёжек, не говоря о других украшениях.
- А зачем украшения? В чем их практическая ценность? У моей матери был праздничный сарафан строгого покроя и темно-синего цвета, вот по нему и шьют мои снохи себе сарафаны, охотно носят и говорят удобно. У нас даже пасхальные богослужения особой пышностью не отличаются. Двери, если вы заметили, не закрываем на замки. Подпоры и те не ставим, свои ведь всё равно не возьмут, а от воров хоть на семь замков запирай – взломают. А потом, если украл кто вещь, не зачем горевать, стало быть, ему нужнее, нам же остается, только помолиться за него. Вы даже не представляете, какую силу имеет молитва. Она заклятых врагов способна превращать в друзей.
…Вы, наверное, еще хотели спросить, почему цивилизация в наши дома проникает с трудом? У нас есть всё, что нам нужно чашки-ложки, электричество. Воду черпаем по - старинке «журавлем», не за чем ей по трубам пробегать. Мебель сделана вручную, но зато на века. Умывальник вон в форме кувшина, так у нас мастера балуются. Красиво, правда? Дом, видите, как устроен, посередине коридор, а из него вход отдельный в каждую комнату. Вы – первая журналистка в нашем селе и в моем доме. Я сразу поверил, что ни одного слова лишнего не напишите …
