Он убрал декорации, нарисовав их мелом на полу. Снял камеру со штатива. Повесил Бьорк. Даже придумал машину, которая в произвольном порядке вместо оператора выбирает крупность и фокусное расстояние. В общем, сделал все, чтобы публика заглушила его воплями возмущения. Пришла в себя. Одумалась. И оставила его, наконец, в покое. Но публика не молчала. Она неистово аплодировала. Принимая все за чистую монету, любила Триера и его фильмы с каждым годом только сильней.
Наигравшись вдоволь в идиота и вытянув из рукава чуть ли не последний козырь – нервный срыв и намек на психическое расстройство (остается только самоубийство, которого мы от Ларса, тем не менее, никогда не дождемся), - Триер от радикальных экспериментов перешел к монументальности. Самонадеянной, напыщенной, многомудрой брехне, бесконечно удобной для умных трактовок и толкований.
Больше всего удовольствия от Триера теперь получаешь не во время самого фильма, маскирующего двухшаговый сюжет и копеечную философию черно-белым софт-порно, снятым в рапиде, или ржавыми ножницами, отрезающими клитор на крупном плане. По настоящему начинаешь его ценить, когда смотришь, как поклонники режиссера обсуждают между собой, какой смысл несут корни деревьев, оборачивающиеся совокупляющимся людом, или, например, говорящая лисичка. Это созвучно с тем удовольствием, с которым наблюдаешь за опытным наперсточником, дурачащим людей. Разумеется, если дурачат не тебя.
Нет, правда, это особый, уникальный талант, самой наглядной метафорой которого выступают как раз азартные игры и реклама с маркетингом. Подобно классному рекламному ролику или ударному слогану (главное, не вложить в него смысл, а сделать максимально запоминающимся), Триер словно вытаскивает хребет из выдающихся актрис, будь то Бьорк, Кидман, Генсбур или Кирстен Данст, заставляя их принимать сколь неестественные, столь завораживающие позы. Как и модели со страниц глянцевого журнала, женщины Триера никогда не существовали и никогда не появятся на свет. В них есть весь спектр необходимых эмоций, но нет абсолютно никаких чувств. Это манекены, визуальные концепции, великолепно выполненные иллюстрации в многостраничной презентации проекта режиссера перед самым главным клиентом – зрителем. Название этого проекта полностью созвучно с титром одного из ключевых фильмов автора – «Идиоты». И это не просто название, это обращение Триера к своей аудитории. Которая с преогромным удовольствием на него отзывается. Призывая делать из них идиотов еще и еще.
Триер не режиссер в значении «художник». Он - шарлатан. Один из величайших за всю историю и уж точно самый главный из тех, кто живет с ним в одно время.
Шарлатан от начала до конца. В том, как на заре карьеры приписывал себе приставку «фон» и таскал чужой смокинг, чтобы походить на аристократа. Как разыгрывал сумасшествие, приходя на площадку голым или стучась в три часа ночи в дверь артиста Пола Беттани, чтобы одолжить у того трусы. Да хотя бы в том, как искусно он присваивает себе звучные слова «Антихрист» и «Меланхолия», не имеющие никакого отношения к озаглавленным ими фильмам.
Триер делает все, чтобы каждый человек, попавший к нему в зал или, не дай бог, на съемочную площадку, почувствовал себя соучастником великого таинства, чего-то необычного и значительного. Оставаясь при этом абсолютно заурядным небритым мужчиной средних лет, недалеко ушедшим в своих шуточках про Гитлера и Израиль от песочницы детского сада.
Его фильмы как спам про выигранный вами миллион – он никогда не исчезнет, потому что никогда не исчезнут люди, искренне верящие в то, что именно они и есть – избранные самой судьбой. Конечно, было бы здорово, чтобы Триер вдруг оказался гением, а все мы – истинными ценителями кино. Но его, безусловно, выдающиеся способности, ограничиваются талантом успешного рекламщика, обладающего не только превосходным нюхом на скандал, безупречным вкусом в подборе исполнителей, но и владеющего всем инструментарием для подогрева интереса аудитории к своему товару. Красивому и мертвому.
Его последний и уже один из самых скандальных фильмов, «Меланхолия» - не исключение. Полуживой персонаж здесь только один – мама главных героинь (младшую дочь, выходящую замуж, играет Кирстент Данст, старшую сестру, организовывающую свадьбу, Шарлотта Генсбур) в исполнении Шарлотты Рэмплинг. Она хоть и произносит самые правильные, просящиеся в душу слова о том, как ее достал весь этот цирк, делает это в такой превосходной актерской манере, на сверхкрупном плане, усиленном гуляющим фокусом и массовкой из болванов в смокингах на заднем плане, что впору самому заворчать: «Ларс, ну нет, ну не так же в лоб». Мигом приобретая раздраженно-взвинченное состояние духа – точь-в-точь такое, какое ему от тебя нужно в данный момент.
Вы не дождетесь от Триера сумасшествия или какой-либо ярко выраженной ненормальности. «Меланхолия», при всей напускной аморфности, четко разлинована, как лист А1 чертежной линейкой. Вот Данст улыбается в свадебном платье, застряв за рулем белого лимузина на горном серпантине по пути в роскошный замок, где гости уже заждались молодоженов. Вот она в растерянности, выслушав у всех на виду нелицеприятную отповедь от собственной матери о лживости самого понятия брак. Вот она в отчаянии, оставшись одна на собственной свадьбе. А вот и в бешенстве. Уже на подходе ключевая фраза, сказанная Генсбур и отделяющая первую часть от второй: «Иногда я тебя так ненавижу!» На этом месте Данст окончательно определяется с судьбой человечества: ему не жить. Отдав все силы на изменение траектории планеты Меланхолия, которая через пять дней должна была пройти мимо Земли, подарив ее жителям небывалое по красоте природное явление, бедная невеста в сомнамбулическом состоянии добирается до дома сестры. Она так опустошена, что не может самостоятельно задрать ногу, чтобы залезть в ванну, но приближение смертельной планеты день за днем наполняет ее новыми силами. Она даже питается, как растение, вместо еды (на вкус ей она кажется пеплом) ночным голубоватым светом Меланхолии. В это время как раз совершенно обратный процесс – впадения в панику и выбивания из сил – переживает ее старшая сестра. И когда их эмоциональные пики снова достигают максимально противоположных значений, в фильме во второй раз из уст Генсбур звучит фраза: «Иногда я тебя так ненавижу!»
Но время для эмоций прошло. Механизм запущен. Уже слишком поздно. Земля – источник жизни, но люди ее не достойны. Все ужасно, все плохо и прочие бла-бла-бла из «Пятого элемента». И инопланетянка Данст (оператор выдает просто божественные ее крупные планы) – вылитая Лилу Даллас, если бы той посчастливилось родиться аристократкой. Только никакого Брюса Уиллиса здесь не будет.
Как ловкий наперсточник, Ларс заставляет весь зал два с лишним часа любоваться на бессмысленные метания богатой семейки, не отличающейся ни от одной другой ничем, кроме некоторого набора излишеств, вроде поля для гольфа на восемнадцать лунок. (Ладно, на одну Данст успела пописать в свадебном платье, рядом с другой – потрахаться с дебиловатым коллегой. Остальные шестнадцать, и правда, ни к чему.) Все это ради одной искренней сцены в самом финале, во время которой Меланхолия полностью накрывает Землю за какие-то десять секунд. И то – единственное новое, что несет конец света в интерпретации Ларса, это ангельское спокойствие и абсолютное удовлетворение его героини пришедшим Апокалипсисом. Оказывается, это действительно выход: если нельзя стереть идиотов с лица Земли, можно постараться стереть Землю.
Два часа экранного времени ради десяти секунд в финале – это ли не надувательство? Да, конечно. Но какое красивое.
Триеру ничего не мешало и на этот раз услышать в свой адрес слова о том, какой шедевр он снял. Но, черт подери, разве можно получать удовольствие от признания толпой идиотов, которая не в силах адекватно отреагировать даже на одну дурацкую шутку про Гитлера?
Вот и Ларс, судя по всему, получает удовольствие совсем от другого. Потому с такой легкостью и согласился покинуть каннский дворец. И потому его следующий фильм наверняка будет еще более наглым и красноречивым свидетельством человеческой глупости. Отражающейся сполна в наших восторженных глазах во время просмотра, в гневных рецензиях после, в каждой букве этого текста – от начала до конца.
В мире, в котором все – ложь, властитель дум тот, кто умеет дурачить лучше остальных. Не зря же копирайтер Кирстен, прежде чем сообразить, как уничтожить Землю, сначала дослужилась в рекламном агентстве до должности пиар-директора.
