Раннее утро. Один не дописал письмо, положил в конверт, свернул его и засунул в приклад видавшей виды войны М-16. Дождь. Вылезать из палатки не хотелось совсем. Далеко, почти на краю ночи, гулко затарахтел автомат. Калашников. Прислушался. За последний год он привык к этому звуку, но все равно вздрагивал. Кашлянул, потом отогнул полог и шагнул в Сайгон 1964 года.
Прошло двадцать лет. Другой, потея в душной палатке посреди аравийской пустыни, чистил свой автомат. М-16, полученная от американцев в рамках каких-то там соглашений, была бережно разобрана и заняла почти половину кровати. Аккуратно протер затворную раму в виде цилиндра и отложил в сторону. Потом полез в гнездо затыльника приклада, достал шомпол и вдруг нащупал еще что-то. Старый и тусклый конверт смотрел на него, чуть подрагивая в руках неровными строчками. Он откинулся на кровать и вытащил письмо. За стенкой было темно и пыльно, а в воздухе плавал вкус металла. В Израиле шел 1984 год, а через три тысячи километров в морозной Москве умирал очередной генсек.
Прошло еще тридцать лет. Двое шли по очень старому городу. Одному было меньше сорока, другому больше. Они подошли к стене. Стена была древняя, вся в паутине морщин, из которых виднелись маленькие записочки. Тот, что помладше, достал свернутую в комок бумажку и усилиям пальцев ввинтил ее в камень.
— Что пожелал-то? — поинтересовался тот, что постарше.
— Дочка попросила написать, чтобы все счастливы были и все было хорошо, это и написал,— улыбнулся в ответ молодой.
Второй засмеялся и сказал: "Хорошее пожелание, почти как у Обамы, когда он к нам приезжал. Тоже записку написал и в стену ввернул. Как он полагал, незаметно, а может и специально заметно. Но, в общем, наши евреи достали ее и текст куда-то в газету передали. Скандал был, я вам скажу!
Американцы обижались для приличия, хотя текст-то у президента хороший был такой, за мир во всем мире, наши для приличия конечно тоже поизвинялись. Весело было", — он помолчал немного, потом добавил: "Записки эти дело такое, странное. Судьба, одним словом, а может случай, бог его знает. Я помню давно, когда еще в армии служил здесь, записку в прикладе нашел. Представляешь, американец, пацан молодой в шестьдесят четвертом под Сайгоном ее написал и забыл в винтовке. Я его отыскал, его письмо ему же на адрес с конверта и отправил. В Айову. Встретились потом с ним, смешной такой, белобрысый, типичный янки, то ли Джек, то ли не Джек, не суть важно. Он про письмо-то свое, неотправленное, и не помнил, его ранило тогда крепко. Госпиталь, тыл, герой, все дела. А винторез его дальше жить начал и путешествовать. Вот так и познакомились. А ты говоришь, судьба. Случай!"
Двое шли по очень старому городу. Такому старому, что никто не мог сказать точно, сколько ему лет и скольких богов он повидал.
Одному было меньше сорока, другому больше. Шел багровый две тысячи четырнадцатый год от Рождества Христова. Мир не изменился.
