Я вскочил с кровати, опередив свой биологический рассвет часов на шесть – в четверть девятого. Сердце долбилось в ребра: сегодня должна решиться моя судьба. И теперь я уверен в счастливом решении. Я чувствую это, как может чувствовать только настоящий писатель – человек, живущий не мыслями, но интуицией, глубинным знанием космоса.
Мои первые девять романов были совсем не плохи, но каждый раз выяснялось, что похожий сюжет где-то уже всплывал. Буквально на месяц, на неделю раньше… Но теперь все по-другому. Моя десятая книга! Такого никогда, ни у кого не было.
Короче, парень 20 лет готовился к полету на Марс. Тренировался, сидел на диете, отказывал себе во всем элементарном, даже алкоголе и наркотиках. Не говоря уже про групповой секс. Вау! Круто! Ну и вот он, наконец, летит. Там, в космосе, куча (нет, я гений, гений!), просто куча бесподобных приключений! Корабль теряет связь, космонавты мрут, как мухи, кто от голода, кто от жажды, а двое просто исчезли. Мой герой остается один, но он уже мчится к земле. Обратный путь занимает годы, за окном корабля только звезды, они всегда стоят на месте. И вдруг – луч света! Он всматривается и видит двух марсиан с карманным фонариком, идущих по космосу, аки посуху. Они его тоже видят и из любопытства влезают в звездолет. Космонавт падает в обморок. А это были два водопроводчика. Оказалось, что «полет» был лишь последним этапом подготовки к настоящей экспедиции, но за эти годы космическое агентство разорилось и про корабль, расположенный в подвалах, нынче переданных муниципалитету, все просто забыли. Водопроводчики, оценив ситуацию, сдают изможденного и обессилевшего космонавта в психушку. Но это его не сломило. Он сбегает оттуда и убивает всех, кто виноват! Вау! Ге-ни-аль-но!
Нет, я не вхожу – я гордо вплываю в комнату издателя г-на Вагриусова. Когда-то он решал мою судьбу, но теперь я здесь ставлю условия. Он уже все прочитал, смотрит на меня скромно: «У вас, Григоров, очень хорошо прорисованы детали! Молодежи нужно у вас учиться».
- Ну ладно уже тебе сопли жевать, – я решил сразу брать быка за рога. – Давай обсудим тираж и мои гонорары.
Тут он вдруг замялся, будто его тяготит что-то: «Извините, Григоров. Мне нужно отойти на пятнадцать минут. А вы тут располагайтесь, чайку попейте. Киношку вот посмотрите, я сейчас вам поставлю, чтобы не скучно было. Занимательная, знаете ли, картина»…
Трудно сосредоточиться на кино, когда упоен своей победой. Я постоял у окна, гордо обозревая огромный город, лежащий у ног небоскреба. Глотнул чаю, выкурил пару сигарет. Когда, наконец, бросил взгляд на экран, увидел картинку, которая очень напоминала мое представление о космическом корабле. А вот и пилот: заросший, небритый. Любопытно…
Я не сразу понял, что вижу, а когда понял – почувствовал давно знакомое… Лет 15 назад я, сержант Григоров, подвернул ногу и отстал от взвода в зеленке. Своим не стал подавать даже знака: с хромым их бы всех перебили как куропаток, мы и так драпали. Я просто лежал под кустом, сначала слушая, как уходят наши, потом – как меня ищут не наши. И я понимал, что найдут непременно, вопрос только: через пять минут, или через двадцать… И вот сейчас повторилось все то же: пот, холоднее которого не бывает, и сладковатая на вкус безысходная досада, которая хуже любого страха.
Кадр за кадром, кадр за кадром, кадр за кадром я понимаю, что кино ничем не отличается от моей книги. Вагриусов давно уже сидел рядом, положив руку на мое мокрое плечо, а я все смотрел и смотрел кино, будто не знаю, что будет дальше.
- Мы не обвиняем вас заимствовании, - мягко начал издатель. – Иначе мы говорили бы совсем в другом месте. Более того, милый мой Григоров, я глубоко убежден, что вашу книгу написали именно вы сами. Просто вам опять немножко не повезло. Но не терзайтесь, друг мой. Ну, ну… Я сейчас вам скажу то, что стоило бы сказать, когда читал ваши прошлые книжки. Раз уж вы про космос писали, то примите такую аллегорию, друг мой. Представьте себе спутник, который крутится на орбите. Сколько человек его видят? В иной день – никто, иногда кто-то один заметит, а иногда сразу несколько тысяч. Тогда того, кто первый крикнет: «Смотри, ..., спутник!», и будут считать истинным ньюсмейкером… Да, друг мой… Вот так и мысль, которая витает в ноосфере. Иную мысль никто не подхватит, или кто-то один. Тогда его назовут гением. А на другую сразу многие набрасываются. И вот в один и тот же день и час сотни писателей садятся писать одну и ту же книгу. Кто успел первым – тому честь и хвала. Остальные сосут. А вы, друг мой, всегда остаетесь в числе остальных. Бросайте вы это занятие, Григоров. Идите к нам редактором, будете поправлять молодых борзописцев. У вас такой хороший стиль…
С этими словами Вагриусов по-отечески похлопал меня по щеке и заглянул в глаза. Но, я полагаю, увидел в них нечто, поскольку резко отшатнулся и почти сразу подошел к телефону: «Сата Наиудович! Здравствуйте, дорогой, здравствуйте. Есть у меня один кадр для общего дела»…
После звонка Вагриусов стал говорить со мной сухо и даже официально:
- Вас ждет министр культуры. Он обычно тему сам заказывает, так что вам свою голову ломать не придется. Подойдите к нему в бар через полчаса. Все.
Но я был раздавлен горем:
- Зачем это… Все пропало…
- Ох, ох! Поймал мысль, носил на руках, а она оказалась не девственницей. А она уже была у всех! Удавиться можно! – Вагриусов резко прекратил меня утешать и начал издеваться: – Да с этим все сталкивались по сто раз! Слабаки вешаются, а сильные идут дальше - к Сата Наиудовичу. А ты кисни, если хочешь!
…В баре министр культуры сидел один, я подошел и вытянулся в струнку. «Садитесь, батенька, садитесь скорее, - он энергично замахал руками, - Не люблю, когда надо мной стоят».
Я сел.
- Все, что вы написали до сих пор, было, батенька вы мой, совершеннейшее говно! – Сата Наиудович запрокинул голову и расхохотался. – Ну просто полное говнище! - он ударил ладонью по столу и зашелся в хи-хи - истерике. Когда я решил его убить, он вдруг стал серьезным: - Начинайте писать новую книгу. Берите аванс, и: работать, работать, работать!
Он швырнул на стол немыслимую для меня пачку денег и отвернулся к окну, забыв о моем существовании.
Я мялся, а когда он удивленно констатировал: «Как! Вы еще здесь!», решился переспросить:
- А… о чем писать-то?
- О чем хотите, еще вопросы? – он энергично отвернулся к окну, всем видом давая понять, что я его отрываю от важного созерцания.
- Так ведь… ну все, что я пишу… уже написано миллион раз. Я не знаю, что писать, как писать, зачем писать?
- Зачем? (Сата Наиудович хитро прищурился и почесал свою расцарапанную ногтями лысину): - Скажите, батенька, вы тгахались когда-нибудь?
Я удивленно посмотрел на него, а он, выдержав хитрую, ленинскую паузу продолжил:
- И не только тгахались, батенька, но и ебались. А зачем же? Вы спрашивали себя: зачем? Ведь миллиарды людей уже делали то же самое до вас. Ага, вы, милейший, не задумывались об этом! И правильно! Хотели и тгахались. Потому что это вам нравится. И вы не боялись повториться, ха-ха. Вот так же, батенька, и с творчеством. Хочешь писать – пиши. Нравится писать – пиши. И не думай о том, что это уже делали другие. Все, батенька, забирайте деньги и немедленно идите …то есть, тьфу, писать. Писать, писать, писать!
В гардеробе я опять наткнулся на Вагриусова. «Ну что ж, могу вас, любезный мой друг, искренне поздравить», - сказал он.
- С чем? – раздраженно выдохнул я, хватаясь за карман с огромной для меня суммой.
- Ну не с авансом же, это мелочь… С тем, что вас приняли в гении, душа моя! А деньжат вам еще подкинут, сколько надо. Кстати, не забудьте прочесть завтрашние газеты. Там сообщат, что вас решено наградить Государственной премией.
- За что? Я же НИЧЕГО НЕ НАПИСАЛ?
- Да неважно, счастье мое. Вся литература давно написана, осталось только вставить нужный фрагмент в вашу обложку. Но об этом мы сами с Сата Наиудовичем позаботимся… А к вам такая просьба. Вы ведь уникум в своем роде… Ни одному гению такого не поручишь – новаторствовать начнут… Халтурщикам - тоже давать нельзя. А если отбросить всех гениев и халтурщиков, то остаетесь только вы – как добросовестный не гений. Вам нужно написать к выборам серию статей. Спокойно, в вашем стиле, то есть – банально, без новшеств, и - про нашего вождя. И не пугайтесь, эту кране важную для страны халтурку мы издадим под другой фамилией. А ваш новый роман, роман великого Григорова, будет революционным. Обещаю: зачитаетесь!
Так началась моя новая жизнь. Слава революционного новатора Григорова росла. И мне искренне нравились эти загадочные, но подписанные мной книги, как и полученные за них премии… Сам же я делал то, что мог сделать только я. Писал в своем стиле за некоего Сергеева. Этого от меня ждала родина и лично Сата Наиудович… Он щедро платил мне за новые романы Григорова, а то, что делал настоящий Григоров, называл «добросовестной самозабвенной дристней», так необходимой постиндустриальному обществу.
