Ярые критиканы обрушились сегодня ночью на блогера и общественного деятеля Алену Попову. Шквал негодования вызвало интервью, которое Алена дала мне накануне («Оппозиции для меня больше не существует»). Но эта история не обошлась без занятного казуса. Больше всего Алене досталось за последний абзац статьи, который написала я... Я не грешу дописыванием чужой прямой речи, просто вслед за интервью идут несколько авторских предложений:
«Между тем, политические страсти вокруг наводнения продолжают бурлить. Лидеры протеста, едва успевающие отбиваться от обвинений в бездействии по отношению к задержанным за беспорядки на Болотной, пока не комментируют свое отсутствие на Кубани. А волонтеры, принимавшие участие в протестных митингах, слышат в свой адрес обвинения в том, что их эффективная работа по устранению последствий наводнения подняла рейтинг неугодной партии власти. Чего-чего, а пиара оппозиционеры на развалинах Крымска точно не получили, зато самоорганизовавшийся лагерь добровольцев, которые в отличии от участников „оккупая“, не занимаются лишь вытаптыванием газонов и поглощением бутербродов, может перерасти в политическое и, главное, конструктивное движение».
Оппозиционеры разделились на два неравных лагеря. Одни обратили внимание лишь на заголовок и «роковой» последний абзац и обрушили гнев на Алену, другие (меньшинство) удосужились прочесть текст целиком и гневались на автора (то есть на меня), развернув микробаталии в своих макроблогах (и даже в моем заброшенном твиттере). Посему я считаю нужным еще раз представится в качестве автора треклятого мною в ночи абзаца. Топите в болоте, душите меня белыми ленточками!
А теперь серьезно, поскольку о твиттер-баталиях я могу иронизировать, а о протестном движении — нет. Так получилось, что в «МК» я освещаю тему оппозиции. Более того, неоднократно признавалась и прописывала это в текстах, что сама (не формально, а по личному убеждению) состою в протестном движении. Журналист не имеет право числится в партии, но Болотная партийной принадлежности не имеет, она распространяется гораздо дальше сцены митингов, территории конкретной площади, смердящих тюремным запахом камер, в которых сидят без суда и следствия сотни политзаключенных. Болотная — это воздух, которым дышат сейчас люди (а не дышат — нелюди).
Самым вопиющим некоторые оппозиционеры нашли кусок про жеваный оккупаевский бутерброд и вытоптанную травку. Обвинять тех ребят в ничегонеделании — подлость. Но только для тех, кто не проводил сутки напролет, вытаптывая тот самый бренный газон, не смотрел сначала со скепсисом, потом с удивлением, а потом и с восхищением на то, как воплощается в жизнь эфемерное понятие «самоорганизация». Знаете, там мальчик был такой (здоровенный детина лет под 25), Спартаком звали. Трудился дружинником, выгонял пьяных, провокаторов, следил за порядком. Загар цвета жухлой листвы, подвыбитые зубы... Как-то прихожу на оккупай, а Спартак с гордостью заявляет, что ему на общественные деньги вылечили все бородавки, улыбается беззубым ртом и протягивает мне для пожатия крепкую ладонь в зеленке.
Не любить тех ребят было невозможно, со всеми их склоками на ассамблеях, разборками, кто у кого коробку с деньгами увел, и, да, бесконечным жеванием бутербродов. Когда оккупай рассеялся, как мираж утопического самоуправления, было больно. А потом оказалось, что многие из ребят, неприкаянно коротавших ночи кто у памятника Окуджаве, кто на Гоголевском и на обомжатившихся после разгона лагеря на Чистых, осиротевших без своего Абая, поехали расхлебывать последствия кубанской трагедии. Именно тогда я поняла, что ничего для них не закончилось, а перерастет в «политическое и, главное, конструктивное движение».
У них-то перерастет, а у нас, господа статусные оппозиционеры? Мы выходили на митинги в дождь и в мороз, мы не спали сутками на оккупае, мы нюхали слезоточивый газ
