Сразу извинюсь за очень длинный текст.
Общественная жизнь, российский дискурс — как широкая, медленно текущая река, то она разливается на километры, то вовсе не движется, зацветает в затонах, а то вдруг попадает в жесткое, узкое ложе и несется, бурля на поворотах. В наступающие бурные времена попытаться сказать что-то определенное, охарактеризовать состояние общественной жизни — занятие едва ли не бесполезное и едва ли имеющее какую-либо познавательную ценность: только скажешь что-то о состоянии общества или языка, так они либо уже изменились, либо мы на них глядим с другой точки зрения. А ведь еще, надо признать, максимум, что мы можем — это заметить какие-то две-три черты, скорее всего случайные, быстро меняющейся действительности.
Вот, примерно, такие мысли возникали у меня, пока я пытался осмыслить свое же замечание, вырвавшееся у меня в споре: да нет уже никакой у нас оппозиции, диссиденты есть, а оппозиции нет. Но мотор уже заработал, наблюдения начали складываться в картинку, и — пришлось писать нижеприведенный текст.
Слово «оппозиция» до сих пор остается в активном словаре. «Демократы», «демократия», «разделение властей» — исчезли, а «оппозиция» остается. Вот и в последнее время приходится слышать: «оппозиция проводит марш», «оппозиционеры были задержаны» и пр.
И хотя в языке это слово еще в активном употреблении, но означает оно уже нечто иное, чем раньше, что-то близкое к «стоящим в позе» (оп-поз-и-ция), позе бесполезной и, как некоторым кажется, даже глупой («позеры», «позерство»?). Слово «оппозиция» еще не обрело похабного значения («либералы — либерасты»), и даже до «демократии» «дерьмократов» ему еще далеко. Но некоторый язвительный смысл уже слышится. И это не случайно. Мы повторяем зады нашей истории.
В России середины 19 века так принято было называть фрондирующих дворян, а потом и бюрократов-прогрессистов, и интеллигенцию, — «наша оппозиция», «наши оппозиционеры». И тоже, с некоторых пор, с отчетливыми значениями уничижительности или/и иронии, насмешки. Причем ирония М.Е. Салтыкова-Щедрина была не менее зла, чем у почвенника Ф.М. Достоевского и консерватора М.Н. Каткова. Конечно, эти язвительные смыслы не пережили 1 марта 1881 года. После рокового убийства Александра Второго «оппозиционеры» исчезают из дискурса — при жестко-консервативном правлении сына убитого царя для «оппозиции», даже в ироничном смысле, места не было. Понятие «оппозиционеры» уступает место другим: «революционеры», «бомбисты», «консерваторы», «патриоты», «прогрессисты» и т.п.
В современной России «оппозиции» в политическом смысле нет
Оппозиция — это институт демократического общества. Это легальные политические группы, или группа, которые претендуют на власть и имеют для этого реальные и законные инструменты: честные выборы, свободную прессу, свободу собраний и организаций, независимый суд, разделение властей, готовность общества контролировать власть. Обычно оппозиция — это часть парламента, это партия или партии, находящиеся в оппозиции к правящей партии или партиям. Само собой разумеется, что оппозиция не подконтрольна власти.
Но у нас еще почему-то принято считать оппозицией («несистемной оппозицией») партии, не входящие в парламент, не участвующие в легальном политическом процессе. Наша «несистемная оппозиция» включает партии либеральные, а также революционные и находящиеся вне правового поля националистические и экстремистские группировки. Поэтому у нас до сих говорят о митингах, маршах, проводимых партиями РПР-Парнас, Солидарность, сообществами избирателей и др., как о «митингах оппозиции».
На Западе, вопреки заявлениям некоторых наших политологов, нет понятия «несистемной оппозиции», такие группировки там называют: революционерами, радикалами, маргинальными группами и др. терминами. А не прошедшие в параламент партии («маленькие партии» или «маленькие группы») оппозицией не являются. Оппозиция — это те, кто имеет парламентские инструменты борьбы за власть.
Пока эти институты и инструменты работают, оппозиция есть, когда они разрушаются, то и оппозиция блекнет и уходит в небытие.
Даже если включить в понятие «оппозиция» партии, не вошедшие в парламент, региональные советы и т.д., мы можем утверждать, что сам факт их тотального отсутствия в легальных органах власти, говорит либо о том, что лидерам этих партий никто не верит, за них и их программы никто не голосует, либо о том, что у нас проблемы с «оппозицией», что ее попросту нет.
Но ведь понятие «оппозиция» вовсе даже не исчезло. Мы говорим: оппозиционный митинг, организаторы шествия оппозиции. Но, по сути, мы говорим не о политической оппозиции, борющейся за власть, а, в широком смысле, о «противниках режима». Продолжая называть «оппозиционными» митинги протеста, мы как бы стараемся сами себя обмануть. Идти на «митинг оппозиции» не так стремно, как на «митинг протеста».
В существующей у нас системе «властной вертикали» для оппозиции места — нет.
Институты, партии и правила политической борьбы исчезли. Вместо трех ветвей власти осталась администрация президента, вместо правил — беспредел. А если исчезла политическая борьба, то исчезла и оппозиция.
Когда я говорю, что партии исчезли, я, конечно, помню, что по-прежнему есть «Единая Россия», коммунисты, жириновцы и «Яблоко». Остались партийный аппарат и даже активисты. Но партийные программы перестали быть четкими и конкретными, а, самое главное, исчезла реальная борьба за власть. Лояльный электорат остался только у коммунистов (пенсионеры) и единороссов (чиновники). И все они, по сути, лояльны режиму.
Партия — это инструмент борьбы за власть
Партия — это, буквально, «часть», часть общества. Партия, как понятие, по своему смыслу, противостоит тотальности, всеобщности, объединенности в одно целое. Часть общества объединяется в партию, чтобы та, путем борьбы за власть пробилась в парламент, и там смогла представлять интересы своих избирателей и добиваться соблюдения этих интересов. В нашем обществе с 1999 года шла активная пропаганда, направленная на дискредитацию политических партий и партийной борьбы. Партиям, «части» общества противопоставлялось «Единство» «всех со всеми» ради лучшей жизни. Парламентской борьбе, дебатам, оппозиционным настроениям противопоставлялась «работа» по быстрому принятию законов ради блага «всех».
В результате мы имеем парламент, голосующий по важнейшим законам в едином порыве. В этом парламенте нет оппозиции.
Партии, которые когда-то были оппозиционными, боровшимися за власть, с отчетливой позицией, лидерами, программой, лозунгами, эти партии исчезли. Трудно понять «колеблющуюся» стратегию «Яблока», не менее трудно уследить за трансформациями «правых» партий (Выбор России, СПС, РПР, Парнас, партии Рыжкова, партия Навального и пр.). Эти партии группировались вокруг более-менее либеральных и демократических ценностей. Сегодня этих партий в политической жизни нет, и мы про них вспоминаем даже не во время выборов (до них обычно эти партии не допускают), а во время митингов и маршей, когда активисты демонстрируют партийные флаги и символику.
Партий как инструмента борьбы за власть сегодня нет, но остались люди, разделяющие в целом демократические ценности. Эти люди составляют ядро, так называемого, «протестного движения» — тех, кто выходил и выходит на марши, митинги с протестом против действий власти.
Что же объединяет этих людей, выходящих на марши, митинги? Место прежних споров, разнообразных партийных программ сегодня занял набор самых общих либерально-демократических ценностей, к которым добавились ценности морального порядка: иметь смелость выйти и заявить о своем несогласии с несправедливой войной, о своей готовности противостоять несправедливым приговорам, о солидарности с преследуемыми за убеждения.
Людей объединяет общий набор лозунгов, которые мы все видим во время маршей, и которые одинаковы для симпатизантов всех прежних партий. В отличие от девяностых годов с их активной политической жизнью и политической борьбой, современные лозунги отражают только настроения и ценности, их создатели не отягощены необходимостью отражать партийные программы, быть идейно выверенными и т.д.
И эти люди (ранее разбивавшиеся по разным демократическим партиям и лояльные своим лидерам) сегодня руководствуются не правилами политической борьбы, а общим отвращением к Левиафану и этикой межличностной кооперации. (В этом смысле, позиция партии «Яблоко», которая продолжает делать вид, что «Яблоко» — «политическая партия», что она по принципиальным политическим и идейным соображениям участвует/ не участвует в митингах и шествиях, кажется странной.)
Лишенная возможности участвовать в реальной борьбе за власть, оппозиция в системе «властной вертикали» превращается, и отчасти уже превратилась, в неприятие, отвращение, в несогласие, в диссидентство.
Конечно, «диссидентов», то есть, людей убежденных и готовых отстаивать свои убеждения, меньшинство. Огромное же большинство — те, кого точнее было бы назвать «недовольные», и объединяет их прежде всего этическое неприятие тех методов, которые использует власть для поддержания своего доминирующего положения. Идеологически «недовольные» могут дробиться, хотя большинство — это сторонники традиционных демократических ценностей, демократических институтов. Так же, как в советские времена, «кухонные либералы», «недовольные» — это люди с общечеловеческим пониманием добра и зла, неприятием насилия и вранья. Они совсем не готовы и не хотят активно противостоять «злу», но все же оставляют для себя право на «либеральное ворчание».
В основе любого диссидентства — личный моральный выбор. Кажется, что в партийной жизни тоже есть личный выбор, но он другого порядка. Сегодня, вместо более или менее активного участия в политической борьбе, вместо приверженности разным идеологиям, программам, вместо поисков компромиссов, союзников и пр. и пр. мы погрузились вновь в кухонные, дружеские кружки и споры. Для одних в этих кружках вырабатывается платформа личной позиции и энергия противостояния, для других, более прагматичных и энергичных, формируются ядерные организационные структуры.
Бурлящая реальность политической борьбы в девяностых годах: противостояние идей, лидеров, программ, тиражируемое свободными СМИ, - в двухтысячных, постепенно охлаждаясь, на сегодняшний день превратилась в противостояние моральное.
Если лидеры протестного движения в России еще находят для себя поводы для разногласий, то между рядовыми участниками маршей и митингов протеста, идейных разногласий нет. Противостоят они не друг другу, не условному «Яблоку» или «РПР-Парнасу», а все вместе — власти. И чем дальше, тем больше это противостояние определяется не тем, что власть проводит неправильную экономическую, политическую, социальную политику, а тем, какими методами она правит.
Противостояние идеологий и программ сменилось противостоянием этических ценностей. Противостояние лидеров оппозиции и власти, политическое по своей природе, трансформировалось в противостояние моральное: противостояние силы духа и силы кулака, силы идеи и силы насилия. Политическое противостояние (оппозиция-власть) сменилось противостоянием инакомыслящих и власти, подавляющей инакомыслие, и это противостояние — моральное по своей природе.
То есть, противостояние само по себе не исчезло, лояльные активисты и сочувствующие не испарились, но оно трансформировалось.
В историческом плане, в плане эволюционной парадигмы, российская политическая система деградировала.
В 90-х огромное большинство нашего общества считало естественным, что у него есть право бороться за свои права, объединяться и поддерживать партии, которые борются за власть всеми легальными мирными способами. Потом мы стали откатываться назад.
Сейчас в этом откате мы остановились на ощущении своего права на иное, по сравнению с властным, представление, на иную точку зрения. Известное мнение: «от нас ничего не зависит», «мы ничего не можем изменить», по крайней мере, предполагает, что мы можем критически относится к существующим порядкам, к действиям властей.
Откатится ли наше общества еще дальше, станет ли общепринятым: «наше дело маленькое», «инакомыслие — это провокация», покажет ближайшее будущее.
Диссиденты и политики
Смысл существования оппозиции — политическая борьба за власть, смысл диссидентства — моральное противостояние: активное неприятие методов власти, честь, стыд, чувство справедливости. Диссиденты — не политики и политиками становятся в редких случаях. Логика политической борьбы, лежащая в основе оппозиционной деятельности, не имеет ничего общего с логикой морального суждения и выбора. А вот обратный процесс: от политического противостояния до диссидентства, превращение политиков в диссидентов, - оказался возможен.
Бывшие советские диссиденты, вошедшие в политику в 1990-х, часто стояли истуканами в то время, когда вокруг них кипела политическая жизнь, с ее временными союзами, договоренностями, соблюдением-несоблюдением принятых обязательств, большими и малыми компромиссами и пр. и пр. Сегодня немногие оставшиеся в живых диссиденты советского времени вновь оказались в знакомой стихии морального противостояния, когда вместо политической борьбы партий и идеологий вновь стало актуальным старое требование советских правозащитников в отношении властей: «Соблюдайте собственную конституцию!».
В основе сегодняшних действий «оппозиционеров», а, по сути, диссидентов, и их сторонников — не столько политический расчет (рассчитывать, практически, не на что), сколько моральный выбор, моральное неприятие, чувство правды и справедливости. Вот что я имею в виду, когда утверждаю, что бывшие оппозиционеры стали диссидентами.
«Властная вертикаль» — только переходный этап к новой политической системе
Но деградировала вся политическая система, исчезла не только политическая оппозиция. Изменилась и власть, институт власти. То, что нам предлагали в двухтысячных как новый тип властных институтов: «властная вертикаль, противостоящая анархии, своекорыстию и бардаку», оказалось лишь переходным этапом к новой политической системе.
Политическая реальность девяностых годов — это необходимость при принятии решений учитывать баланс интересов, помнить о необходимости соизмерять свои действия с конституционными нормами и принципами, подчиняясь им и выискивая щель между возможным и недопустимым. В этом была суть демократического процесса. Я уже упоминал, что, примерно с 1999 года, основные демократические институты были признаны ущербными, сама идея партий и партийной борьбы подверглась систематической дискредитации. Партийные разногласия представлялись как политическое своекорыстие, которому был противопоставлен «здравый смысл» одной, объединяющей всех партии и ее лидера.
Новый «порядок» (вместо «демократического бардака»), первенство идеи «управляемости» над равновесием властей и балансом сил, действительно, вначале напоминал «вертикаль власти».
На вершине стоял один человек, из верховного кабинета которого исходили приказы в низлежащие кабинеты. Это была обычная логика бюрократического управления: я — начальник, ты — дурак. Не нужно никаких «споров», «парламентского балагана». Есть «авторитетный лидер», вооруженный «здравым смыслом», и есть «опытные работники» на местах. Согласование действий с другими ветвями власти было объявлено глупой тратой сил и времени.
Но вертикальная схема оказалась лишь переходным этапом. Одно из возможных объяснений — наша историческая традиция. Не было в русской истории чисто бюрократического управления, не было просто «главного бюрократа», просто сидящего в «верховном кабинете».
Зато был Сталин, который совсем не был главным бюрократом. И сталинская система власти никогда не была «властной вертикалью». Были все Николаи, Иваны, Александры, и они тоже не были главными бюрократами. Петр иногда пытался быть просто «первым бюрократом», но и у него этого не могло получиться.
Сама по себе бюрократическая вертикаль внутри сталинской системы, конечно, была, но верхом ее был или премьер (его заместитель), или шеф госбезопасности.
И в нашем сегодня верхом вертикали является не президент, а администрация президента. А сам президент, как председатель партии, как «великий вождь всех времен и народов», как российские императоры, как Цари всея Руси, был и есть выше и вне любой вертикали.
Вертикаль — это здесь, на земле, а сталинская трубка — где-то на уровне облаков. По сравнению с этими облаками, с дистанцией между ними и «первым кабинетом», вся вертикаль, с ее верха до самого низа — ничто, почти незаметна. С уровня облаков — первый кабинет не сильно отличается от второго и даже от последнего. Перефразируя слова одного эксцентричного русского монарха: первый кабинет остается первым, пока я с ним говорю по телефону и ровно до того момента, пока я с ним говорю.
Вот и вертикали, которую воздвигали в начале двухтысячных, вдруг не стало. Многие даже не заметили, как и когда это произошло, но верхушка вертикали оторвалась, как воздушный шарик, и улетела куда-то очень высоко, где с надоблачных высот можно рассмотреть всю историю России, откуда видны судьбы цивилизаций и где таким простым кажется восстановление исторической справедливости.
Сегодня у нас вместо вертикали — шапка Мономаха, парящая где-то в облаках, а все остальное лежит где-то далеко внизу, во прахе: и первый кабинет в администрации президента и кабинеты в Белом доме, пытающиеся понять, чего хочет эта шапка, а затем транслирующие свое понимание вниз по вертикали, и огромный, неповоротливый аппарат, настроенный на то, чтобы выкачивать деньги из бюджета. В прагматическом смысле, убогая, плохо работающая система.
В заключение о «пятой колонне»
В этой системе, в ее политических институтах, нет места «оппозиции». «Недовольные» и «инакомыслящие», диссиденты у нас, вроде бы, есть, но уж точно нет никакой «пятой колонны», во всяком случае, либерально-демократической «пятой колонны», о которой, с легкой руки президента Путина, сейчас стали говорить.
Если кто-то не помнит, во время осады Мадрида войска генерала Франко наступали на столицу четырьмя колоннами, а осажденные республиканцы называли франкистов, затаившихся в городе, «пятой колонной», оправдывая этим постоянные поиски «предателей» в своих рядах. Именно так, «пятой колонной», назвал президент Путин инакомыслящих, то есть предателями, скрыто помогающими врагам.
Так вот, сообщество людей, не принимающих существующий порядок вещей, как бы они ни назывались, оппозиция или диссиденты и несогласные, — открыто. Они выходят на марши, их лидеры у всех на виду и открыты, и для преследований, и (к нашему общему ужасу) для убийств.
Открыто вышедшие на марш памяти Бориса Немцова — это не затаившаяся пятая колонна. Это инакомыслящие, диссиденты. Их мотивация — не экономическая, не желание получить кусочек Газпрома из рук Госдепа, и даже не политическая, их мотивация — моральная. Они не будут стрелять в спину, они безоружны и стоят лицом к лицу с вооруженным ОМОНом. И все же, для существующей системы власти они опасны, как опасен и их лозунг: «Россия будет свободной!». Опасны они не своей физической силой, а силой духа, морального авторитета. И любое их подавление вызывает негодование. Оно может не проявляться, но оно копиться и когда-нибудь прорвется наружу. А на сегодняшний момент, инакомыслящие едва ли более опасны для системы, чем парящая в облаках шапка Мономаха.
