– Нет, ничего, не волнуйся, пройдёт, – успокаивал он Ольгу, держась за левую сторону груди.
– А если не пройдёт?! Потерпи, у метро должен быть аптечный киоск.
Но вместо аптечного киоска здесь появился теперь ларёк «Косметика».
– Тьфу! – она не могла сдержать досады.
Зато на площадке у входа в метро стояла «Скорая». Ольга подошла к водителю:
– Человеку плохо с сердцем…
Она услышала себя как бы со стороны – умоляющие, жалкие интонации.
Водитель сонно взглянул на неё и с раздражением выдал:
– А я причём?! Бригада в отделении милиции, их вызвали.
– Пошли, пошли, – безнадёжно махнул рукой Илья.
В смятении она вошла на станцию метро «Баррикадная». И тут – о счастье! – в углу справа, возле пункта охраны общественного порядка, Ольга увидела врачей «Скорой» – в синей униформе, с оранжевым чемоданчиком.
– Человеку плохо с сердцем, помогите, пожалуйста! – с надеждой бросилась она к ним, показывая на Илью.
Бригада состояла из маленькой, миловидной женщины с усталым, измученным лицом (медсестра) и высокого, костистого парня, некрасивого, с прыщами, с серьгой в ухе.
– Что случилось? – дежурно спросил парень и стал щупать пульс. – Да, стучит! – почти радостно подтвердил он. – Здорово стучит!
– Ну так делайте что-нибудь!
– А мы не можем, – весело объяснил парень. – У нас наряд не закрыт. Мы сейчас вам бригаду вызовем по «маячку», – и парень действительно стал жать на кнопки рации: – 28-й, 28-й, мужчина с сердечным приступом, тахикардия – сколько лет? – обратился он к Ольге. – 52 года, пульс – 180 ударов в минуту. Возле пункта охраны порядка, на станции…
Илья сидел на подоконнике, прижав руку к груди.
– Можем, мы пока кардиограмму снимем? – нерешительно спросила у парня медсестра. Он досадливо махнул рукой – мол, иди, не указывай.
Илья держался за сердце.
– Стучит? – заботливо спросила Ольга.
Он кивнул.
Парень тем временем рассказывал, что они торчат здесь уже два часа, что один чудик разбил голову в «обезьяннике», но от госпитализации отказался, что вызывали конвой, а потом ещё бабушка в обморок упала… Ольга слушала вполуха, не понимая половины из его стрёкота.
– Послушайте, – сказала она парню. – А если у вас на глазах человек умирать будет, вы что, без наряда ничего не сделаете?
– Ну, тогда, конечно, мы начнём реанимационные мероприятия. Но он не умрёт, не переживайте, – парень бросил короткий взгляд на Илью и продолжил трёп.
– А если его сейчас инфаркт хватит? – Ольга вклинилась в короткую паузу. Она чуть не плакала – от страха и жалости.
Парень взял Илью за руку, пощупал пульс. Вздохнул:
– Да, стучит…
– Стас, давай пока кардиограмму снимем, они приедут, а у нас всё готово, – медсестра была умней и милосердней.
– Ну, ладно, – нехотя согласился парень. – А где?
– Да вот тут, – медсестра махнула в открытую дверь опорного пункта. – Проходите, – она взяла Илью за руку.
Ольге казалось, что она смотрит страшный сон со своим участием. Роль её в этом «кино» жалка донельзя, но она не в силах повлиять на ход обыденной драмы, где есть главный герой, эпизодические персонажи и убогие декорации. Душа её отошла от тела, висела где-то вверху, под сводами вестибюля «Баррикадной», и оттуда, с высоты, она видела Илью. Художника милостью Божией, которому, может, суждено умереть здесь – рядом с бомжом; тот, скрючившись, лежал в «обезьяннике».
В милицейском закутке стоял кошмарный запах мочи, затхлого тела, кислое «амбре» от грязного тряпья, в которое был облачён бомж. Пол возле клетки был залит алой, праздничной кровью, тут же – застарелые пятна грязи на стёртом линолеуме. Два милиционера сидели возле узкого окошка и смотрели в мониторы, за спиной у них стояла голая кушетка, здесь, наверное, они поочередно спали на дежурствах. Вместо подушки лежала черная форменная сумка – как для противогаза; и вот на эту кушетку медсестра стала укладывать Илью, предварительно сняв с него пиджак, ослабив галстук и расстегнув рубашку. И то, что этот человек, только что вышедший из роскошного зала, где сияли зеркала и звучала музыка Бетховена (они были на приёме в посольстве), умирал сейчас рядом с вонючим бомжом, – в этом было что-то грозно-страшно-несправедливое!..
Медсестра заботливо ставила прищепки от аппарата на запястья и лодыжки, «груши» на сердце. Из зева умной машинки беззвучно поползла лента с огромными тупыми зубцами. Ольга видела, как Илья грустно-отрешенно смотрел на бомжа, на унылые милицейские спины, на кардиограмму… Она поняла, что сейчас разрыдается, и что это – лишнее, потому что ему будет больней и хуже. Она вышла из закутка, смахнула слёзы, вспомнила старый его наказ: «Ты должна быть сильной!», внутренне собралась.
Вовремя: подъехала, наконец, вызванная костлявым парнем бригада. Через пелену горя, туманящее сознание, Ольга мысленно выдохнула: «Слава Богу!»
Усатый врач, похожий на умного леща, сразу взялся за дело.
– Ставь катетер, – велел он напарнице. Медсестра, работающая с ним в паре, была медлительная, полусонная клушка, долго ладила иглу, и, в конце концов, проткнула вену насквозь. Тотчас взбух синяк.
– Ничего, ничего, – успокоил её Илья.
Ольга закусила губу, чтобы не закричать. Её уже несколько раз – и милиция, и врачи – выпроваживали из закутка, но она всё возвращалась. И теперь она увидела, как смертельная, восковая бледность стала заливать лицо Ильи. Ещё чуть-чуть и… Она лихорадочно стала припоминать слова молитв – в голове носились несвязные обрывки церковнославянских слов – секунды росли, стали огромными-огромными. Она держала время – как могла. Ей казалось, что весь небесный свод – на её плечах, ещё чуть-чуть – и небо её расплющит, раздавит, уничтожит.
Долго, сонно, медсестра сбивала колпачки у ампул с лекарствами. Ещё дольше удаляла пузырьки воздуха из шприца. «Поживи, пожалуйста, поживи», – мысленно твердила Ольга. «Не оставляй меня, пожалуйста!»
Наконец, клушка начала вводить лекарство.
– Вы что-то чувствуете? – озабоченно спросил врач.
– Пока нет, – Ольга видела, как Илья измотан, отрешен.
Снова включили аппарат, полезла лента кардиограммы. Зубцы стали пониже.
Врач кивнул, клушка добавила ещё несколько миллилитров в вену. Держа Илью за запястье, врач смотрел на часы.
– Сто ударов.
– Да, полегче, – сказал Илья слабым голосом. Кровь прилила ему к лицу, оно стало бронзоветь, стареть.
Ольга вышла из будки. У входа стоял милицейский подполковник, милицейский капитан и женщина из низших чинов с крашеными чёрными волосами в пилотке, в мешковатой форме, делающей её грузную фигуру тумбообразной; ещё тут был старшина с животиком, без фуражки… Это были «люди подземелья», все, даже подполковник, с серыми землистыми лицами, люди-функции. Жизнь их проходила здесь, в вонючем закутке, где они сутками наблюдали одно и то же «кино» – турникеты с прыгающими «зайцами» и бредущими пенсионерами да бомжей в клетке. Ольга видела, что явление Ильи для них раздражающе – как привет из другого мира, им непонятного и потому враждебного.
Аппарат сняли, первая бригада наконец-то могла ехать. «Спасибо вам большое», – с чувством благодарила Ольга миловидную медсестру. Костлявого парня с серьгой она демонстративно «не замечала».
– Медленно поднимайтесь, садитесь, – говорил тем временем «лещ» Илье. Клуша, со слов Ольги, заполняла лист оказанных услуг. («Мы всё вносим в компьютер, – вспомнила Ольга трёп костлявого парня. – У нас всё под контролем».)
– Поезжайте наземным транспортом, никаких метро, – наставлял врач. – Вам надо бы обследоваться хорошо. – Он покачал головой и бросил понимающе-горький взглянул на Ольгу.
Наконец они могли уйти из опорного пункта. Илья благодарил милицию: «Спасибо, ребята. Извините, что мы вам помешали». Бомж всё также лежал, скрючившись, беззвучно. У клетки по-прежнему алела кровь. Всё осталось прежним, только они отсюда уходили – смерть отступила.
Они вышли на площадь у метро. Клубился народ. Бродячий ансамбль из барабанщика, гитариста и вокалиста пел и гремел – невозможно понять что. Машина «Скорой» выворачивала с площадки – водитель, высунувшись в окно, говорил им: «Посторонитесь, пожалуйста».
– Надо было, наверное, им денег дать! – Илья всё ещё держался за сердце.
– Да они тебя чуть не угробили!.. – у Ольги от напряжения стучало в висках.
Ансамбль колотил в барабаны. Бибикали машины. Медленно, в потоке авто, катил троллейбус.
– Возьмём такси.
– Нет, – Илья, как всегда, был прав. – Мы будем ехать по пробкам часа четыре. Пошли в метро.
В вагоне толпился народ – час пик. Они проехали одну остановку, прежде чем Ольга догадалась согнать молодого кавказца с места. Тот, впрочем, охотно вскочил. Сосед его встал сам, уступая место Ольге. Она села, и тут, наконец, горько заплакала, закрыв лицо руками, не в силах больше сдерживаться. Она всё переживала пережитое и ужасалось пропасти, в которую заглянула – жизнь без Ильи. Умереть вот так, от чужого непробиваемого равнодушия, в том числе, и Ольгиного – теперь она поняла, что могла быть понапористей, потребовательней, и что в ней тоже жила доля равнодушия – мол, «так пройдет». Теперь было ясно, что чисто случайно Илья пережил этот приступ, по воле Божьей. А, может, в этот вонючий закуток на ментовскую жесткую кушетку присел белоснежный, с искрящимися крыльями Ангел-хранитель?! Настанет время, и там, за порогом жизни и смерти, она всё узнает, да только захочет ли она этой правды?!
– Не плачь, не надо, – мягко утешал её Илья, и мысль о том, что она всхлипами и слезами причиняет его сердцу боль, заставила её сжаться и утишиться.
Они вышли на «Кузнецком мосту», сделали пересадку на «Лубянку», тут, к счастью, вагон был полупустой, и они поехали к «Фрунзенской» спокойно.
– Хорошо, что ты была со мной, – сказал Илья.
– Да, – она кивнула.
А сама подумала: хорошо ли? Может быть, без неё он сразу бы вызвал «Скорую», а не ходил бы с бешеным сердцебиением! Они молчали, держась за руки, переживая произошедшее.
И тут она вспомнила: много-много лет назад, когда она ещё и не подозревала о существовании Ильи, она ехала в метро с «Юго-Западной», прислонившись к дверям. В углу напротив стоял немолодой мужчина с красивым, благородным лицом. Он смотрел на неё внимательно, не отрываясь. Во взгляде его не было ничего грязного или оценивающего, но от настойчивой пристальности Ольга чувствовала себя неловко. Она смутилась, опустила глаза. Потом подняла – мужчина всё смотрел, теперь уже радостно, узнавающе, будто она ему была дальней родственницей, которую он наконец-то вспомнил. Он шагнул к ней:
– Вы извините, что я вас так изучаю. Я – художник, реставрирую иконы. У меня возникла трудность: никак не мог уловить одну тонкость – выражение глаз… Вы очень похожи на ангела – с южнорусских икон.
Услышанное было так неожиданно, что Ольга потеряла дар речи. Она? На ангела? Целый рой страшных, непростительных грехов пронесся в её сознании, таких, что она бы никогда не рискнула в них признаться. Никогда!
– Я? Ну что вы… – Она смешалась.
Поезд подъехал к «Фрунзенской», и художник, улыбнувшись, вышел. Под мышкой у него был плотный свёрток ватмана.
Вернувшись домой, она долго рассматривала себя в зеркале. Чёрные брови, карие глаза. Черная галочья стрижка «перьями». Оливковый цвет лица. Нежные губы.
Она прочно забыла об этой встрече. И вот теперь вспомнила – так ярко, ясно. Это было… Когда же это было?.. В 93-м году, она ехала с собеседования – в глубокой нужде. Искала работу. Осенью. Был или не был уже расстрелян Дом Советов? Трудно сказать. Боже мой, в стране что творилось, а тут иконы, ангелы!..
И вот теперь поезд мчал к станции «Фрунзенская». Правда, с другой стороны.
Она взяла руки Ильи и прижалась к ним губами. Она любила его! Этим всё было сказано.
*
Поздним вечером того же дня она звонила со служебного телефона (на мобильнике кончились деньги), с пункта охраны.
– Александр Изотович?
– Да-да.
– Это Ольга Муромова вам звонит, добрый день.
– А, Оля, рад, рад, мне Илья Николаевич говорил…
– Александр Изотович, вы хорошо меня слышите? – Ольга старалась, чтобы голос её звучал доброжелательно.
– Сейчас, я выключу телевизор. Да, я слушаю.
– Александр Изотович, я внимательно посмотрела ваше интервью по «Культуре», где вы говорите о том, что Илья Николаевич – тщеславный человек, коньюнктурщик. Так вот, я хочу вам сказать, – Ольга глубоко, как перед погружением, вдохнула, – Вы – обыкновенный мерзавец.
– Ой, ну что вы, я же Илье звонил, я ему сказал, чтобы он этим словам не придавал значения, это моя дипломатия, я его хочу вывести на новый уровень, чтобы его имя звучало на федеральных каналах…
– Слушайте дальше, не перебивайте меня, – голос её звенел от волнения. – Второе. Сегодня, после вашего интервью, у Ильи Николаевича на станции метро «Баррикадная» случился сердечный приступ. Его спасали две бригады «Скорой помощи». И я дала себе слово, что если он умрёт, я куплю пистолет и пристрелю вас. Я бы убила вас и ни секунды не жалела бы.
На другом конце трубки установилась мёртвая тишина.
– Третье. Когда меня стали бы судить, я бы сказала, что убила вас совершенно сознательно, потому что знала, что за вас много не дадут – не больше, чем за бомжа, который подбирает куски у помоек.
– Но я же… – Ошарашенный собеседник попытался вставить словцо.
– Вы ничего не поняли! – Ольга волновалась, но говорила твёрдо и чётко. – Тогда возвращаемся к пункту первому. Вы – обыкновенный мерзавец, напишите это на бумажке, прикнопьте к стене, и каждое утро начинайте с перечитывания этой истины. А телефон Ильи Николаевича забудьте. И никогда больше к нему не приближайтесь ближе, чем на два километра. Всё, пока, – и она с облегчением повесила трубку.
– Чётко! – воскликнул охранник Андрей, светлолицый улыбчивый парень, который слушал разговор, открыв рот.
– А как быть?! – она картинно развела руками. – Зло следует карать немедленно.
Она вышла на улицу. Всё вроде бы пришло в равновесие. Но тяжесть пережитого на «Баррикадной» давила на сердце. Ей всё казалось – даже теперь – она что-то «не дотянула», не сделала, как нужно. И от этого чувства она морщилась, глубоко вздыхала, и мысленно обещала этому ласковому, сияющему богатыми огнями вечеру, – стать лучше, чем сейчас.
2014
