Мне понадобилось минут двадцать, не меньше, чтобы придти в себя.
За это время я успел досмотреть титры и выйти в фойе «Зимнего театра», в зале которого проходил показ предпоследней конкурсной картины на фестивале «Кинотавр». Показывали фильм Игоря Волошина «Бедуин». Я встретил режиссера сразу после просмотра. Он стоял в углу, как будто наказанный, рядом с окном и подальше от выходящей на улицу толпы. Глаза скрывали темные очки. Точно такие же хотел и я себе в тот момент, когда шел по дороге от «Зимнего театра» к гостинице «Жемчужина». Чтобы никто не отвлекал от увиденного только что. Я делал вдох, а потом медленный выдох, и чувствовал, как с каждым таким выдохом по спине бежит холодок.
Я пришел в себя уже в номере, выйдя на балкон и уставившись на треугольник моря, блестевший по правую руку. Море загораживали торчащие на крыше ресторана объемные буквы, из которых складывалось его название — «Хрустальный». Ну как ресторана — обычной такой советской столовой, в которой едят простые гости «Кинотавра», не из числа очень важных персон. Буквы эти обращены лицом к морю, а ко мне, стоящему на балконе номера, обратной стороной. Изнанкой. В такую же изнанку, но уже меня забрался Игорь Волошин и его фильм «Бедуин».
Он начинается медленно и скромно. С нищих пейзажей Петербурга в районе доков. С серого взгляда замученной главной героини. С длинных волос седеющего гомосексуалиста и узкого разреза глаз его более молодого любовника. Тот, что седой, обстоятельно торгуется за своего будущего ребенка, которого она, замученная и с серым взглядом, согласилась выносить как суррогатная мать. Седой подчеркнуто брезгливый, узкоглазый — подчеркнуто вежливый, а женщина вообще не здесь, не с ними. Сдав анализы, по которым она выходит полностью здоровой, и получив аванс согласно подписанному договору, она первым делом бросается к телефону. Узнать, как сдала анализы ее дочь, которую она оставила на руках у бабушки в родной Украине. Там, конечно, все очень плохо. Врачи из районной поликлиники проморгали лейкоз, от неправильного лечения вымыло почти весь кальций из костей. Теперь специальный медицинский корсет, дорогостоящие лекарства, которые, во-первых, запрещено ввозить в страну по закону, во-вторых, ни черта не помогают. Врачи предлагают надеяться на лучшее и уверяют, что шанс есть всегда. Именно так они и говорят, когда шансов на самом деле нет совсем.
Не подозревая, что все бесполезно, суррогатная мать призраком шатается по окраине Питера, безрезультатно клянча деньги вперед договора, со злости трахаясь с соседом и в отчаянии затягиваясь сигаретой, пока на том конце провода без остановки охает ее мать. Иногда главная героиня ходит в интернет-кафе, чтобы поговорить по «Скайпу» с лечащим врачом своей дочери. У того почему-то лицо Сергея Светлакова, но не делающего рожи, а что-то серьезно бубнящего по медицинской части и оттого выглядящего еще смешнее. Самой собранной и благоразумной здесь выглядит девочка — лысое, инопланетное создание, тихим голосом рассказывающее маме, как прошел ее день, кого она нарисовала, какой хороший доктор с лицом Светлакова и что она устала и ей надо немного отдохнуть.
Большинство тех, кто толпой мимо режиссера рвался на выход сразу после просмотра, посчитали отвратительным наличие в фильме о девочке, умирающей от лейкоза, кадров с девочкой, умирающей от лейкоза. В воздух летели такие слова, как «спекулирование». «Подлость». «Заигрывание перед фестивалями». Кое-кто даже грозился отрезать Игорю Волошину весьма полезную часть тела. Между тем именно эти кадры с умирающей девочкой — единственное, что неумолимо возвращает тебя в реальность.
Какие-то геи, решившие завести ребенка. Какая-то женщина, одинаково страдающая от необходимости заработать много денег и отвращения к чужому ребенку в себе, глушит его — и отвращение, и ребенка — водкой и сигаретами. Какой-то частник, подвозя беременную женщину, рассказывает между делом легенду о бедуинах, которые живут в Иордании и лечат рак верблюжьим молоком. Какой-то сосед с пистолетом, пообещав достать денег на лекарства, сигает под пули на бандитской разборке с китайцами. Кто все эти люди? При чем тут Иордания? Да что тут вообще происходит?
Это могла бы выйти очередная темная сказка о том, как страшно и идиотски жить на Руси. Но на экране вновь появляется изможденное личико умирающего ребенка, от которого отказались все: и врачи, и сама жизнь, но только не родная мать. Эта девочка смотрит ей в глаза, а вместе с ней — всему залу. И тихо произносит, лежа в шатре у тех самых бедуинов где-то в Иордании: «Мама, я устала. Не надо больше переезжать». Наконец-то останавливается этот бешеный калейдоскоп из серых лиц и серых улиц. Все геи убились об стену. Все китайцы сгинули вместе со всеми бандитскими разборками. Украина и ее районные поликлиники остались далеко позади. Мать и дитя, слившись с пустыней в одно целое, начинают новую жизнь, опрокинув старую, как горизонт. Заодно опрокинув и меня, вжавшегося в кресло с холодной от пота спиной на финальных титрах.
***
Наверное, это должно было случиться. Вышло так, что это случилось именно с Леной. Мы были знакомы давно, но никогда не были знакомы по-настоящему. Просто встретились в 2004 году в одной очереди в 101-ю поликлинику, куда отправляли всех студентов МГУ сразу после зачисления на первый курс. Лена сказала, что до поступления работала в журнале «Б@шня», а тогда это был мой любимый журнал, и я смотрел на Лену, как на инопланетянина. Одновременно с завистью и восхищением. На этом и закончилось наше общение на долгие годы. Я занимался своими делами (плевал в потолок и уговаривал себя сдать хвосты, чтобы не вылететь из университета). Лена — своими (участвовала в конкурсах красоты, помогала маме, работающей с детьми, выигрывала грант на учебу в США). А потом я точно так же, как и всегда, открыл свою страницу «В контакте» и прочитал, что врачи поставили Лене диагноз: лейкоз.
С тех пор о Лене Садиковой узнало очень много людей. Вообще все, что происходило вокруг нее последний год, напоминало чудо, кинофильм. Но не русский дремучий арт-хаус, в котором из тебя сначала вынут все кишки, а в финале заживо закопают в землю, а голливудскую душеподъемную историю, в которой есть большое испытание и большой герой, который это испытание преодолевает.
Героем была Лена.
Для начала она превратила студентов журфака (эту напыщенную, самовлюбленную, разобщенную толпу людей, тем вернее мечтающих свалить из этой страны, чем благополучнее складывается их жизнь, устроенная стараниями хороших родителей; в этой толпе как в зеркале отражается весь масштаб социального расслоения современной России) в единый, сочувствующий и сплоченный коллектив. Информация о личной беде Лены и ее мамы по цепочке передавалась из газеты в газету. Появлялись сюжеты на телевидении. Статьи в блогах. Группы «В контакте». Люди, которые никогда друг с другом не разговаривали, а кое-кому при встрече и руки бы не подали, одинаково не спали по ночам, чтобы создать и наладить систему оповещения и сбора средств. Огромных, неподъемных денег, необходимых сразу на все: лечение, содержание стационара, поиск донора, который усложняло отсутствие в России национального регистра доноров костного мозга. Перелет за границу, операцию, реабилитацию. Совокупность огромного количества факторов привела к тому, что эта сумма перевалила за 450 тысяч долларов. Такие деньги никто и никогда не собирал в России для одного человека. Эти деньги удалось собрать Лене и ее близким.
Фильм Игоря Волошина зря обвиняют в фестивальном расчете. Просто его герои существуют в такой вселенной, в которой жить — невыносимо. Вокруг подлость, грязь, безмерный цинизм и безбрежная серость. В таких обстоятельствах выбор матери и ее дочери выглядит счастливым финалом, долгожданным избавлением от тесноты стен и медицинского корсета. Больная девочка, успокаивая мать, уже все знает про себя и про жизнь. И в том, что надо умереть, нет никакой трагедии.
Лена Садикова — героиня совсем другого кино. Она так же страдала от отсутствия у нас национального регистра доноров костного мозга, из-за чего уже погибло большое количество людей, не дождавшихся сложной операции. Но в отличие от девочки с экрана Лена тянулась к жизни — изо всех сил. И жизнь изо всех сил ей помогала. Все успехи и встречающиеся на пути проблемы Лена описывала на своем сайте, рассказывала о них в многочисленных интервью или озвучивала в своей речи перед участниками благотворительного бала, который сама же помогала организовывать. Она неделями мучилась от болезни, лежа в полной изоляции в Гематологическом центре, чтобы исключить любой риск подхватить инфекцию в периоды обострения. Но на людях всегда — только улыбалась. Организм не сдавался. Друзья не оставляли. Все должно было закончиться хорошо.
Лена ведь действительно могла выжить. Совместными усилиями с лучшими учеными и журналистами, с которыми она наладила контакт, изменить систему здравоохранения. Стать главным символом новой России, в которой люди уже не ждут милости от апатичной власти, а своими силами тушат пожары, лечат бездомных, присматривают за сиротами, выбрасываемыми из интернатов на улицу по достижении 18 лет. И вообще, чуть ли не впервые здесь искренние усилия тысяч людей могли увенчаться чем-то очень и очень хорошим.
Вместо этого Лена, упустив момент очередной ремиссии, собрав огромные средства на операцию, но так и не дождавшись своего донора, просто умерла в одной из израильских клиник.
Я не знаю, родится ли еще такой человек. Не знаю, как долго теперь нам придется ждать, чтобы орфанные лекарства стали не только доступными, но и легальными на территории нашей страны. Чтобы молодые и сильные люди не умирали от лейкоза только потому, что живущий в соседнем подъезде донор не был занесен в единый регистр. Чтобы «скорые» не запирали на дороге лихие водители, делающие из двух полос четыре, а очень занятые люди не использовали «скорые» как экспресс-такси, опаздывая в аэропорт.
Жизнь Лены была для многих из нас примером. Вообще существование таких людей, как она, всегда немного успокаивает. Как бы дает тебе внутреннее оправдание: зачем лезть из кожи вон, все равно лучше, чем у Лены, у меня не получится. Так вышло, что на этот раз не получилось и у нее. Лены больше нет, а значит, больше нет оправданий. Все, как и прежде, зависит только от нас.
В эту субботу Лену похоронили в Санкт-Петербурге. Ее кино закончилось совсем не так, как хотелось бы, и я понятия не имею, что чувствую по этому поводу. Хочется верить, что она нас изменила, но ведь ничто и никогда не сможет нас изменить.
До свидания, Лена. И спасибо. Тебе больше не надо переезжать.
