1979 г.
Теплый, красно-желтый октябрьский день. Мы качаемся на качелях между школой и винным магазином. Со мной одноклассница, тоже почти отличница. Мы, вроде бы, понимаем, что именно нас должны первыми из класса принять в пионеры. По крайней мере, это было бы вполне справедливо. Но все-таки нервничаем. Об этом должны объявить перед самыми каникулами, а 7 ноября счастливчиков повезут в мавзолей. Им повяжут красные галстуки, и они увидят Ленина.
- А вдруг все-таки не примут? Помнишь мы тряпкой от доски кидались и попали… Ну… туда, где нельзя… В его портрет…
Мой голос в этот момент показался мне низким и надтреснутым, как у Высоцкого. И Наташку тоже всю передернуло от страшного преступного воспоминания. Но она быстро взяла себя в руки и сказала беспечно:
- Ну и что. Никто не видел. Пусть хоть никогда не принимают, подумаешь… С этим галстуком одна морока. Завязывать его…
Ее последние слова услышала идущая в магазин учительница. Она нависла над нами откуда-то сзади и сверху, из-под облаков и была громоподобна:
- Так ты, девочка, не хочешь завязывать пионерский галстук? Тогда ты его никогда не завяжешь!!! И ты, мальчик, тоже. Потому что сидишь с такой на одних качелях.
И пошла дальше, позвякивая пустым стеклом.
Нет, мы не плакали. Потому что мы были молоды и еще верили в чудо. Ведь это не наша учительница. Она ничего не решает, да и нас не знает по именам.
Но она, выходит, знала.
На классном собрании объявили имена тех, кто поедет 7 ноября в мавзолей. А потом наша учительница объяснила, почему среди счастливчиков нет Наташи. Она была жестока, но правдива. Наташа рыдала от чувства неискупимой вины перед родиной.
Меня учительница пощадила, не уделив мне ни слова. Ну, типа, не приняли и не приняли. Не знаю, благодарить ли ее за это. Все равно было страшно больно. Это, наверное, было первое большое горе в моей жизни. Мне предстояло не увидеть Ленина. Как оказалось – до апреля.
1988 г.
Отборочный тур конкурса на поступление в Щепкинское театральное училище. Я уже отчитался и вполне доволен собой (требовался стих о родине или Ленине, любовная лирика, драматический отрывок и басня). Слушаю следующих.
Некто Владислав Маленко решает начать с басни:
- Басня, - говорит он. – Ленин и печник.
В комиссии стыдливое недоумение, председатель, застенчиво:
- Вы ошиблись, это не…
Но странный юноша с проблемной для советской власти внешностью его не слушает и начинает делать то, что в годы СССР еще не имело названия. А сейчас это называется выносом мозга:
- Но печник - душа живая: знай меня, не лыком шит. Обхамить еще желая: «Как фамилия», - кричит. А прохожий улыбнулся, расстегнулся, кепку снял: «Хорошо ругаться можешь», - только это и сказал… Но печник - душа живая: знай меня, не лыком шит. Обхамить еще желая: «Как фамилия», - кричит. А прохожий улыбнулся, расстегнулся, брюки снял: «Хорошо ругаться можешь», - только это и сказал… Но печник-душа! Живая! Знай! Меня! Не лыком! Шит! Обхамить еще желая: «Как фамилия», - кричит. . А прохожий улыбнулся, расстегнулся, брюки снял (и тут Маленко перешел на имитацию ленинского произношения по советским фильмам): «Хогошо гугаться можешь, как поэтические пгоститутки тгоций, угицкий, каменев)…
Тогда еще почти никто в советской стране не верил в Христа и не знал эффекта еврейских анекдотов о нем: когда одновременно очень смешно и очень хочется дать в морду. Тогда был Ленин. Члены комиссии рыдали, абитура была в шоке и в восторге, граничащем с желанием позвонить, куда следует.
Но в итоге эффект от одного короткого выступления был таким, на который не могли рассчитывать Бзжезинский, Новгородцев и ЦРУ вместе взятые за десятилетия своей службы. Святыня оказалась порушенной и стала вызывать смех.
Маленко, конечно, ни в какую Щепку не взяли, а отправили в армию. Но куда и кем!!! Конферансье в ансамбль Александрова! И он гастролировал по провинциальным клубам и военным частям, со знанием дела и импровизацией переплавляя веру в бога-Ленина в истерический смех. А потом, поняв, что за это больше не расстреливают, репризы Маленко стали слизывать классики присутствия на государственных каналах.
Влад, ты убил страну и лично мою веру в Ленина. Спасибо тебе за это.
