В средние века детей, отданных в цирк, держали в бочках, чтобы кости, деформируясь, приняли уродливые формы. В бочку современной культуры поместили всё общество, атрофируя коллективное мышление.
– Читала Куэльо, – говорит сорокалетняя женщина. – Замечательно!
– Я слушала его аудиокнигу, – соглашается другая. – А как вам Дэн Браун?
Двадцать лет дебилизации не прошли бесследно. Стало хорошим тоном обсуждать третьеразрядные произведения. Смотреть картонные киноленты, больше похожие на нарезки компьютерных игр. Посещать выставки, экспонаты которых не говорят ничего ни уму, ни сердцу. Достаточно назвать это бестселлером или блокбастером, раструбить, что это – модно. Мнение, как глаза, если нет своего, верят чужому. Неужели прав Писатель из «Сталкера» Тарковского, говоря о публике: «Они жрут, жрут… Гадость из себя вынешь, мерзость – жрут мерзость!» Но, похоже, сегодня, в канун двадцатилетия антикультурной революции в России, рефлексирующие интеллигенты отошли в прошлое, произведение как повод, как приглашение к диалогу умерли, и публику откровенно насилуют, сводя отношения с ней к чистому фрейдизму. Современные менеджеры от искусства видят свою задачу не в том, чтобы возвысить массы, как трактовали духовный прогресс пастыри прошлого, а, наоборот, опустить. Культура всего лишь бизнес. Это коммунисты вслед за эпохой Возрождения и русскими классиками провозглашали целью гармоническое развитие личности, раскрытие её эстетического потенциала, нынешние лидеры демократических режимов пошли по американскому пути, не приветствуя общегуманитарного образования, играя на понижение. Приземлённый центр тяжести делает общество устойчивым, ведь осознание своей личностной значимости расширяет список претензий, удовлетворить которые государство не в силах. Но ограничение художественных запросов, замыкание их на комиксах, криминальном чтиве и Голливуде привело к девальвации вкуса, его плебеизации, когда шоу довлеет над истиной.
Каток масскультуры утюжит сильнее пролеткультовского, Маяковский, предлагавший сбросить Пушкина с корабля современности, сегодня отдыхает. «Если ты хочешь прославить своё имя, разрушай всё, что другие построили, ибо ты не можешь строить выше, чем строили твои предшественники, и нет подвига более прекрасного для обретения славного имени», – в V веке наставляла мать короля-варвара. Не этому ли следуют творцы новояза и самозваные глашатаи российского «постмодернизма»? Они подменили собой весь пласт русской классической литературы, в результате Золотой и Серебренный век сменились веком злата и серебра. К чему морализующий Толстой, страдающий Достоевский? А тургеневские девушки? И антоновские яблоки Бунина далеко не золотые. Выворачивая наизнанку прошлое, которое сегодня одновременно замалчивают и забалтывают, привычные понятия наполняют новым смыслом, точно старые мехи молодым вином. Под удавшейся жизнью надо понимать судьбу нового русского, под любовью – замужество на Рублёвке, под честным словом – офисный договор. Больше себя из себя не выжмешь, чему могут научить книги сегодняшних властителей дум? Они сделаны по одной схеме, их населяют плоские персонажи, вычерченные, будто по лекалу, и кочующие из одного сенсационного шедевра в другой. Но если отбросить ангажированность критиков, рекламу СМИ, непритязательность вкусов, то за очередным творением проступает голое, как король, авторское «я», в котором – пустота.
Советскую ценцуру сменила куда более жёсткая. В современном искусстве царит полнейшая свобода от всего, кроме банковского счёта. У хозяев московских ресторанов и торговых фирм модно быть писателем. А чего проще? Пишется как слышится, издаётся как платится, покупается как пиарится. Отношения менеджеров, будни топ-моделей, проблемы бизнесменов заполнили книжные полки и толстые журналы. При этом «производственную тематику» вполне бы искупал талант, эротические сцены – погружение, как у Набокова, в глубины подсознания, навязывание себя – богатство лексики, образовательный и художественный ценз. Но, увы! Бедный язык, которому бы позавидовали и спартанцы, стилистические и орфографические ошибки, авторы точно соревнуются, кто сильнее исковеркает литературный язык, начинив его матерщиной, жаргоном, американизмами, смешав в словах латиницу с кириллицей. И эти книги можно встретить в библиотеках Германии и Франции, в букинистических магазинах Израиля и США, они представляют сегодня страну Чехова и Шолохова. Постоянные участники круглых столов, эти авторы входят в писательский интернационал, становясь членами пен-клубов, лауреатами многочисленных премий, созданных для внутреннего пользования. Тесен их круг, попасть в него невозможно ни за какие литературные заслуги, не усвоив нехитрую истину: кто продаётся, тот и издаётся!
Живописцев сегодня зовут картинщиками, «творчество» переместилось в инсталляции, перфомансы и боди-арт. А миллионы молчат из опасения выглядеть невежами, сметённые тотальной пропагандой безвкусицы, пав жертвой шарлатанства. Велика сила внушения! А стоит только возвысить голос о здоровом начале, трезво взглянув на вещи, как свора крикунов-критиков обвинит в недоразвитости вкуса, отсутствии чутья на запросы эпохи и непонимании современного искусства. Интересно, кто кроме ангажированных искусствоведов его понимает? Что бы сказал Рембрант о чёрном квадрате Малевича, или Пракситель о скульптурах Церетели?
«Культурный» слой носит корпоративно-замкнутый, кастовый характер, напоминая феодальный ремесленнический цех. Пропуском в него служат связи и денежные вложения, а в России, с её табелем о рангах и традиционной, неискоренимой семейственностью, ещё и происхождение. Со временем эти наследники Герострата превращаются в икону, их индекс цитирования взлетает до небес, и посмертно они входят в историю, отражая эпоху. Печальную эпоху деградации.
Причины культурного упадка коренятся в самом общественном устройстве, духовная болезнь нашей цивилизации носит системный характер. Стоит только положить в основу культурной жизни экономический принцип, включить искусство в товарно-денежные отношения, ориентируясь на прибыль, как всё остальное придёт автоматически, точно тумблер повернули к вырождению, включив программу самоуничтожения. Деньги, не поставленные под контроль, разъедают, как метастазы, их огненная стихия, укращённая в камине, служит очагом, а разбушевавшаяся на ветру превращается в пожар.
Под светлыми лозунгами свободы и комплиментарной аргументации, мол, люди сами разберутся, что читать и смотреть, расцветает невежество. Без воспитания народ, как заброшенный ребёнок, превращается в маугли. И закономерно, что сегодняшнюю культуру олицетворяет группа проныр, демонстрирующих себя. Их ряд будет удлиняться, это только кажется, что дальше некуда, однако приходят всё глупее, пошлее, развязнее.
У регресса и прогресса нет предела, как у неба – крыши, а у ада – дна.
