Хотя мне и было всего 13 лет, но я чувствовал. Мы с другом говорили родителям, что идём играть в футбол, а сами ездили поглазеть к Белому дому, и я чувствовал там, что происходит что-то важное - поэтому, собственно, и ездил.
Ещё я чувствовал что-то совсем трудно формулируемое, назовём это подвохом, потому что я видел, что за всё происходящее болеет моя родня, но она, при этом, ни в чём никак не участвует. 20 августа как раз был очередной день рождения моей бабушки, собрались все близкие и дальние, человек тридцать, наверное, все переживали за Ельцина, но за пределы стола так и не вышли. Уже позже я узнал, что у Белого дома, в самый решающий день, из всех тридцати близких и дальних под дождём мок только один человек. К этому соотношению я вернусь чуть позже, а пока - дядя Юра, человечище, я вас очень люблю и уважаю.
Ещё я чувствовал тревогу, внутри меня было огромное количество тревоги, я не мог дышать. Только потом я понял, откуда она взялась. Из выключенного телевизора. У нас дома их было два, и оба всегда работали на полную мощность - вне зависимости от времени суток, от того, какие программы шли и смотрит ли их кто-нибудь. Телевизоры излучали привычный уклад жизни. А тут смотреть было нечего совсем - и их выключили, и дома воцарилась зловещая, сжимающая горло тишина. Впоследствии подобное происходило ещё только один раз - когда умер дедушка.
А 22 августа телевизоры включили, голоса ведущих были особенно торжественны, и я, конечно, радовался вместе со всеми, а бабушка моя, будучи самой политизированной в семье, и вовсе плакала от счастья.
А сейчас мне 37 - и я не чувствую. Натыкаюсь в ленте на воспоминания, очерки, фотографии Ельцина с подписью "спасибо деду за победу" - и ничего.
Ведь не было никакой победы, зачем вы себя (или кого?) обманываете? Десять тысяч человек в решающий день в девятимиллионном городе - сколько это? Каждый девятисотый? Капля. Чтобы смыть её в море истории достаточно было одного плевка. И если "спасибо", то вовсе не деду, выросшему в той же поганой среде, что и его предшественники, а измученному Афганом, лицемерием и нищетой спецназу, отказавшемуся стрелять, а ещё импотентной партийной элите, всё богатство которой заключалось в льготах, дачах и персональных "Волгах". Это я уже не чувствую, а знаю, спустя двадцать с лишним лет.
Примерно в эти же месяцы, во время той самой массовой эйфории, Михаил Жванецкий напишет: "Всё хорошо в сегодняшних переменах. Одно плохо: нам их дали".
Жванецкий - гений, он всегда чувствовал больше, чем все мы вместе взятые.
