Каждый вечер невидимое большинство смотрит на ярко освещённое меньшинство. Телевизор – это религия, он заставляет молиться на попавших в луч его прожектора, а иконы заменили политики и шоумены. В телевизор помещается не больше тысячи, а по ту сторону – миллионы. Кто их замечает? В СССР практиковали интервью с пастухами и доярками, косноязычию которых умилялась вся страна. Однако для огромного большинства они были своими. Сейчас голоса народа не услышишь, лишенное эфира большинство безмолвствует, его не существует. Агрессивное меньшинство ежедневно осуществляет телеинтервенцию. Оно навязывает свои вкусы, мировоззрение, мораль, ее отсутствие. Смысл ток-шоу сводится к тому, чтобы показать себя, политические обозреватели, критики и искусствоведы, словно возродив древнегреческое искусство, состязаются в риторике, сначала доказывая, что черное – белое, потом – прямо противоположное. Сегодняшняя Россия – это страна для богатых, которые, как иностранцы в чужой стране, не стесняются говорить громко. Они рассуждают о своих проблемах, делясь новостями своего круга, им не ведомо стеснение, как римским матронам, обнажавшимся при рабах. Они ведут себя, как веселые туристы на пикнике, отводя остальным роль безмолвных наблюдателей. За ширмой развивающейся демократии у нас осуществилась власть подавляющего меньшинства, которое существует, как вещь в себе – для себя живет, в угоду себе правит, под себя принимает законы. «Элита» процветает, об остальных нет и речи. Им оставляют лишь иллюзорную возможность пробиться наверх, вероятность меньшую, чем выиграть состояние в лотерею. О каком возрождении можно говорить, когда вместо Гагарина эталоном для подражания стали абрамовичи и дерибаски? О какой борьбе с коррупцией? Коррупция – болезнь духа, победа над ней напрямую связана с оздоровлением общества. А пораженное метастазами безнравственности, оно демонстрирует во власти все признаки вырождения. Впрочем, Россия не исключение, во всем западном мире на верхних ступенях – мелкие приспособленцы, демократия фильтрует харизматические личности. Все эти чиновничьи съезды ЕС, ассамблеи ОБСЕ и слеты бизнес элиты в Давосе напоминают об интернационализации буржуазии, о сближении высших классов под лозунгом: «Богатые всех стран объединяйтесь!» Так что иногда кажется, будто опять звучит клятва благородных родов враждующих древнегреческих полисов, заключавших тайный союз: «Обещаю вечно быть врагом народа и вредить ему, сколько хватит моих сил!»
Сегодня семейная клановость стала нормой, в массовом сознании укоренилось, что сын миллионера – миллионер, сын режиссера – режиссер. Почему бы и нет, если ребенок талантлив? Но сегодня экран заполонили детки, на которых природа отдыхает. Какой родитель не желает пристроить отпрыска? Но почему в ущерб остальным? Должно ли государство подавлять родительский инстинкт? Должно ли оно идти наперекор природе или надо пустить все на самотек? Платон в своем идеальном государстве, допуская разницу между бедными и богатыми не более чем в два раза, призывает уравнивать стартовые возможности, воспитывая детей в общих интернатах. Спартанцы, смягчая эту радикальную меру, начиная с семи лет, ограничивали общение ребенка с родителями. Крайняя форма обратного, базирующегося на либеральном попустительстве биологии – наследственное обожествление фараонов, абсолютная монархия, феодализм. На протяжении своей истории человечество колеблется между этими принципами общественного устройства, и сегодня мы, похоже, склонились к последнему. В сущности, Россия вернулась к дореволюционному положению вещей. В ее общественном устройстве все явственнее проступают знакомые атрибуты самодержавия, и даже возникшая из небытия церковь служит традиционной опорой сложившейся власти, как повелось на Руси еще с Иосифа Волоцкого. В социальном плане мы переживаем безусловный регресс, попрание общественных институтов, подмену их кровным родством, принципом утробы. При разглагольствовании о свободе сегодня торжествует животное начало – что естественно, то не запрещено: проституция, гомосексуализм, семейная протекция. Но в СССР, где они преследовались в уголовном порядке или порицались, общество в целом было здоровее.
Олигархи порождают микроолигархов, те – челядь из менеджеров, клерков, юристов, несущих взятки чиновничеству, вирус наживы выстраивает пирамиду, в основании которой - миллионы нищих. И они навсегда останутся таковыми, при любых заоблачных ценах на нефть, иначе пирамида рухнет. Конечно, люди по природе не равны, Господь или природа изначально награждает их разными талантами, но зачем закреплять неравенство в денежном эквиваленте? Зачем передавать по наследству? А ведь малейшие попытки ограничить права «хозяев жизни» тиражируются СМИ как посягательство на священный принцип частной собственности. Даже мертвый СССР вызывает ужас, осквернить его память стало хорошим тоном. И дело вовсе не в ГУЛАГе и Голодоморе, нынешние правители отнюдь не сентиментальны, - здесь кроется страх возрождения идеи социального равенства. В семнадцатом году большинство обобрало меньшинство, в девяностых меньшинство взяло реванш. Нас пугают смутными временами, бунтами, при которых станут «отнимать и делить». Но пролетариям (кстати, в Риме так называли тех, у кого, как у среднего россиянина, не гарантирован завтрашний день) нечего терять. Им предоставляют наблюдать, как испанцы, «пытаясь очернить Россию», отбирают виллу у зарвавшегося российского депутата, их призывают болеть за английский футбольный клуб, приобретенный на их же деньги, им осталось следить за адюльтером «великосветских» нуворишей, восхищаться их роскошными яхтами и дворцами. Им дозволяют прикоснуться в «красивой» жизни с той стороны экрана, помечтать, посудачить, чтобы на мистическом уровне питаться их завистью и тайным поклонением. Их презирают даже не как плебеев, у которых были в защитниках выбранные, неприкосновенные трибуны, а как бессловесных, бесправных рабов.
У самовыдвиженцев девяностых нет сдерживающих начал, а ждать, что их дети обретут аристократические манеры, превратившись в Мамонтовых и Морозовых, вряд ли приходится – генетика, если исправляется вообще, исправляется не одно поколение.
