История России – это цепь бесконечных метаний, извечный выбор между розгами и смутой, терпением и погромом, беспределом и беспредельной подчинённостью. Русским чужда мера, кризис власти для них равносилен краху отечества. Вероятно, так проявляется монгольское наследство: сквозь покрывало византийской иерархичности проступает бунчук белого ханства.
Пёстрое лоскутное одеяло, сшитое из разных народов, религий и обычаев, сегодня Россия трещит по швам. Её распад для многих – очевидность, ведь когда судьба страны в руках тех, от кого ничего не зависит, она обречена. Пытаясь угадать будущее, мы оглядываемся по сторонам. Но, быть может, грядущее лежит в истории государства, отражаясь в нём, как небо – в озёрной глади?
Чтобы правильно видеть прошлое, нужно опровергнуть фальшь мелочей и рисовать его крупными мазками. Оставляя в стороне поиск славяно-киевских корней, рождением московского государства будем считать эпоху Грозного, а собирательство земель предыдущими эпигонами Калиты — лишь бурным прологом. Именно при Грозном сбываются пророческие слова Филофея Псковского, и Москва становится Третьим Римом, именно при нём закладывается фундамент здания, которое существует уже половину тысячелетия, формируются отношения, повлиявшие на мораль последующих веков. Началом его пятидесятилетнего царствования было взятие Казани, разгром Астраханского ханства и укрепление внутреннего положения страны. Этим был дан разгон, это была пора блестящих надежд, которые осуществляли адашевы, серебряные, висковатые – дьяки и воеводы, дворяне и разбойники, пришлые и туземцы. Герои сражались со всеми – татарами, шведами, поляками, границы стали сплошным фронтом. Но постепенно центр тяжести смещается, энергия поступательного движения сменяется энергией дележа, боярской сварой и кошмаром опричнины. Сибирь покоряется уже по инерции; пока разоряют опальные города, Девлет-Гирей сжигает столицу. Русские вязнут в Ливонской кампании, и царь уже держит парусник для бегства в Англию. Но от посеянного не уйти: склоки, раздоры и слухи сопровождают его гроб.
На закате правления Рюриковичей титанов сменяют карлики, всё тонет в кровожадном безумии, бездействии и оцепенении. Фаза надлома необратимо приближает государство к Смутному времени, от которого Россию не смогло уберечь даже разумное правление Годунова. Фрагмент исторического орнамента, эта картинка с удивительной периодичностью повторяется в мозаике российского паралипоменона. Россия, как запойный мастеровой, устав от обыденности, срывается в бездну разгула, чтобы потом неимоверным напряжением наверстывать упущенное. В тёмные минуты праздности проматывается накопленное, расхищается добытое потом и кровью, на бескрайних просторах царят воровство и мерзость запустения. Но затем погружённого в дым вакханалии будто встряхивают, и поколение разрушителей, опомнившись, впрягается в общественное тягло. При Михаиле Фёдоровиче, потеряв в усобицах половину населения, страна ещё зализывает раны, но при тишайшем Алексее Михайловиче житницы уже ломились, а переселение голодающих из Южной Руси заканчивается воссоединением с единоверцами Украины. Что бы ни говорилось, преодолевается церковный раскол, кажется, что впереди ждут процветание и благоденствие. И опять провал – династические распри, правление Софьи, неудачный поход на Крым, стрелецкие бунты… Казни и посулы больше не приносят желанного результата, идёт медленное погружение в бездну, из которой Россию предстоит вытаскивать гению Петра. Но, как и столетие назад, мы видим биение её пульса: Россия сжимается в кулак, народ закабаляется, при этом часть его, не выдержав ужесточения власти, бежит за старообрядцами в Сибирь и на Дон, зато другая порождает плеяду пассионариев – меньшиковых, шереметьевых, репниных. Они совершают новый рывок, и феникс вновь восстаёт из пепла. Сужаясь на выдохе, Россия каждый раз расширяется, приобретённые территории перекрывают утраченные. Отвоевана Прибалтика, прорублена дорога на Кавказ, получен долгожданный выход к морю. Всё кончается со смертью самодержца. Накопившиеся усталость и изнурение дают о себе знать, безразличие к судьбам Отечества растворяют пышные речи и роскошь балов. Слова затирают слова, война за мировые вершины сменяется войной челяди, начинается эпоха дворцовых переворотов, грызни и мелких интриг, которую венчает бездарное правление Анны Иоанновны. Кажется, что диктатуре регентов и веренице бесталанных фаворитов не будет конца. Децентрализация власти приводит к отпадению земель и предательству. Но возрождение не за горами. Образуя извечный российский цикл, падение чередует взлёт: десятилетие Елизаветы – предтеча блестящего века Екатерины.
Свобода никогда не была на Руси осознанной необходимостью. Не будучи сверхценностью, она понималась как вольница и всегда кончалась анархией. «Звание несвободного не тяготило москвитянина, — пишет Костомаров, — оно было естественно там, где все, до самого родовитого князя, были холопы царя». Генетически закреплённая ось «Бог-царь-народ», узаконивает прямое подчинение, отвергая его иные формы как лицемерные. Русский воевода ХVII века, слушая разглагольствования о свободе в Речи Посполитой, так сформулировал эту мысль: «Лучше терпеть одного царя, чем сотню панов». Но от кабалы до бунта полшага. Тройка Русь нуждается в крепких вожжах и железной узде, иначе её кони сбиваются с дороги и летят без разбору по рытвинам и ухабам. России сопутствует удача, когда в её воздухе витает плаха. Либерализация Сперанского и реформы Александра Первого терпят фиаско на Сенатской площади, безумие Чаадаева глубоко символично. Бесконечно долгое царствование Николая, когда день был похожим на день, навевало уныние: России легче перенести тяжелейшие испытания, чем скуку относительного благополучия. Наше вселенское предназначение в спокойные времена ноет комплексом неполноценности, вынужденное бездействие прорывается отчаянием, требуя опровержений, доказательств бытийности, историчности своего существования. Начавшееся окостенение разражается трагедией Севастополя. Оно продолжается и при слабовольном Освободителе, чьё миротворчество обрывает бомба Гриневицкого. С тех пор борьба единоначалия и разгосударствливания ведётся под личиной борьбы с демократами. Курс Победоносцева и реакция Александра Третьего были лишь кратковременной передышкой в этой битве, которая кончается сломом монархии и великой смутой. При этом поражение трона не в последнюю очередь обязано мягкому нраву августейшего.
Дальнейшие события – яркая иллюстрация всё того же закона – ещё слишком свежи в памяти. Сталинскую империю периода застоя, изнемогавшую от унылого однообразия, завораживают саги демократических сирен: запретный плод сладок, а железный занавес доносит райское эхо. Россия инертна, её трудно раскачать, остановить – невозможно. Скальпель реформ здесь превращается в топор революций. Это свойство славянской психики, склонной к жертвенности и жестокости, чувственному проникновению и разнузданности, материалистическому буйству и метафизической тоске. А людям крайностей от суицида показан режим. Когда приходится засучивать рукава — не до хандры, и сегодня, сменив клетку на джунгли, мы по крайней мере на время избавляемся от разрушающего самоедства, болезненной самокритики и беспочвенного самоуничижения.
Меняются условия, формы, идеология, технический прогресс заворачивает суть вещей в новые одежды. Между слюдяными окнами опричного Кремля и витражами екатерининского Эрмитажа пропасть не меньшая, чем между ленточным телеграфом и Интернетом. Но российский стержень остается неизменным. Под личиной благородного реформаторства здесь прячутся верховенские, о свободе слова болтают те, для кого Россия – недоразумение, ошибка эволюции. Сегодня они торжествуют. Развал СССР – это крах, падение в пропасть, апокалипсис. Или необходимый этап очищения, отступление, таящее импульс очередного толчка? Ведь чтобы оценить, надо потерять. А мы, похоже, преживаем историческое дежавю: нас, как сто лет назад, царь, жандармы, черносотенцы, попы и серый, забитый народ. Но если появился царь на троне, появится и Ленин на броневике. Кто знает, быть может, глухое недовольство масс предвещает нам новое возрождение?
