Со вчерашнего дня Дзеффирелли - 90! Сколько же за эти 90 лет он подарил миру прекрасных образчиков юности, которая никогда не постареет! Однако не будем забывать, что огромная заслуга в этих "подарках" принадлежит его "Пигмалиону" – учителю и интимному другу Лукино Висконти.
Наивысшее достижение мировой цивилизации – античная красота и ее воплощение в искусстве подарили нам эпоху Возрождения. В кинематографе идеалы этой красоты были сформулированы великим Лукино Висконти. Дзеффирелли – это прилежный ученик, который многое взял у мастера. Ромео в интерпретации Дзеффирелли – это эхо Антиноя императора Адриана, а Антиной – обратная проекция Тадзио из «Смерти в Венеции» Томаса Манна и Лукино Висконти. Леонард Уайтинг и Бьерн Андерсен – лишь вариации на тему «музыки» легендарной Эллады. Между двумя эпохами нет и доли секунды временного зазора – ибо красота, любовь и искусство – вне времени, они синхронны, и здесь голос – производное своего эха. Давид Вероккьо – современник Тадзио не только как зримый экспонат музея, но как бессмертная идея совершенного.
Несколько лет назад были изданы мемуары Дзеффирелли на русском языке. Этому событию, а так же секретам его биографии и загадкам творчества я посвятил статью, которую, уверен, будет уместно сегодня вспомнить. Итак:
«Незаконнорожденный законодатель Франко Дзеффирелли».
В мае была впервые опубликована на русском языке «Автобиография» прославленного режиссера Франко Дзеффирелли. Публикация очень умных и откровенных мемуаров создателя таких шедевров, как «Ромео и Джульетта», фильма-оперы «Травиата», замечательных картин «Чай с Муссолини» и «Каллас – навсегда» (а главное – автора эталонных постановок оперных спектаклей), можно назвать настоящим событием в наш век неутешительных происшествий и частых, но пустяшных премьер.
Известный, но непонятый философ Ницше верно сообразил, что изначально бог все же был (конечно – я не имею в виду дурацкую страшилку из разного рода древних еврейских баек: я говорю о художественной аллегории), но в процессе нас в этом мире оставил, однако мне думается, что все же не одних, а со свидетельствами своего существования – то есть вроде как дал стимул к работе над собой. И эти «свидетельства» - люди, про которых с разной степенью уверенности можно сказать, что их бог действительно «создал по своему образу и подобию» (ибо совершенно очевидно, что большинство «создано по подобию» чего-то другого и это просто неприлично – но речь не о них). И плоды таких «свидетельств» – их произведения («узнаешь о древе – по плодам его»). Сразу оговорюсь, что под «богом» я подразумеваю не конкретный конфессиональный образ, а некую изначально творящую великую сущность. Так вот я говорю о художниках, о творцах, которые доносят до этого мира чудесные весточки высшей субстанции – то есть то, что мы называем истинным искусством.
Но любой бог по природе своей ревнив (ведь же «по образу и подобию» – а эта черта свойственна человекам), поэтому он сразу заявил, чтобы мы тут себе кумиров не создавали – это конкретно наказуемо. Но я бы предложил читателю задуматься: а разве сам бог не становится кумиром (причем еще и в антропоморфном образе!) – но уже на правах монополиста? Однако гений – соратник парадоксов, поэтому в Его «царствие» первыми, как изречено, войдут грешники, а значит, необходимо нарушать запреты – и вот лично я уже насоздавал себе кумиров, среди которых почетное место занимает и Дзеффирелли.
Вы знаете, когда человек одарен – это всегда приятно, но как же приятно, когда ты воспринимаешь этот его дар на фоне бездарной эпохи! Ну, да черт с ней. Я о другом: я о том, что, однажды увидев его «Ромео и Джульетту» с музыкой Нино Роты и с ренессансной утонченностью исполнителя главной роли, в тебе не может не возникнуть восторга перед красотой гармонии этого творения. Это как любовь – много в жизни бывает разного, но юношеское чувство, эту чистоту не забыть. А для меня, как для режиссера – это еще и планка, мера вкуса (ибо он в искусстве очень важен, а сегодня – дороже золота). И вот этот человек (или как мы договорились «свидетельство существования бога») рассказал о своей жизни (ну, в странах «загнивающего Запада» – чуть раньше, а для гнилой интеллигенции нашей феноменальной родины только вот перевели – и на том спасибо). Причем рассказал весьма откровенно – в том числе и о личной жизни, но не все сразу.
Дзеффирелли – незаконнорожденный сын торговца тканями Отторино Корси (мать Франко была вынуждена дать сыну выдуманную фамилию: в любимой ею опере Моцарта «Идоменео» есть упоминание о «зеффиретти», порывах легкого ветерка, иначе говоря, греческого Зефира, но переписчик из муниципалитета ошибся последними буквами). Таким образом, законодатель меры и веса в искусстве в глазах общества с самого рождения был вне закона – и это, я уверен, метафора.
При всей «незаконности» своего появления и даже при том, что его мать покинула этот мир, когда Франко был еще совсем ребенком, его смело можно назвать феноменально везучим человеком. Ему повезло, как никому: судите сами. Он родился в сердце европейской красоты – во Флоренции, в эпоху, когда в мире еще существовали и ценились личности (с которыми он работал и имел счастье общаться или просто питаться сознанием единовременности существования: Висконти, Каллас, Доминго, Теннеси Уильямс, Коко Шанель, Карлос Кляйбер, Караян, Де Сабата, Анна Маньяни, Де Сика, Феллини, Андре Жид, Лоуренс Оливье, Роберт Кеннеди, Тэтчер, Жан Марэ, Ориана Фаллачи, Элизабет Тейлор, Владимир Васильев, Екатерина Максимова, Елена Образцова и другие). Настоящее чудо спасло его во время участия в «Сопротивлении»; Франко учится в Академии изящных искусств (и таким образом впитывает в себя духовную генетику Возрождения); его наставницей становится англичанка, которая прививает ему любовь к Шекспиру. И как итог везения – встреча двадцатилетнего бедного театрального подмастерья с первым режиссером Италии, а главное с гением и аристократом, представителем герцогской фамилии, ведущей свой род от Карла Великого – с Лукино Висконти. Он делает Франко своим любовником, учеником, переселяет во дворец, открывает все двери в профессию, а главное в метафизику творчества, знакомит с высшими кругами политики и искусства, после чего в 25 лет дает возможность свободного плаванья. Дзеффирелли – это скульптура духа, работы мастера Висконти.
Именно от Лукино Франко получил эту невероятную планку эстетики. Более того, если Висконти приходилось идти методом проб и ошибок, то Дзеффирелли получил продукт в очищенном виде. Видите ли, неореализм пробивался к изобретению велосипеда красоты через заросли бурьяна современности, но в этом преодолении была ценность того искусства, а Франко сразу встал на рельсы классического канона, который уже познал прелесть золотого сечения. Но это вовсе не означает отсутствия новизны, наоборот – имея такую базу, Франко успешно позволял себе переосмысливать и изобретать форму (начиная с драматического театра в 1960-е), понятную современным видам искусства и зрителям. Уж не хочется мне марать этот возвышенный текст, но все же замечу: это вам не «новая драма», не Серебренников из Ростова-папы и не гофмановский тролль Черняков, который позволяет себе Аиде дать в руки автомат, Радамеса нарядить в семейные трусы и приставить к фонарному столбу в окружении грузовиков, надругавшись над откровением Верди (и получив еще за это «Золотую маску»).
Нельзя не сказать, что значительная часть критики (но не публики) всегда третировала Франко за его приверженность к чистоте форм. Он не извращал автора, а интерпретировал. А критика любит воздействовать. Понимаете, критики ничего сами не могут, они бесплодны, поэтому они корпоративно решили фабриковать ручных режиссеров, которых провозглашают авангардом и пиарят несколько лет, ставя в зависимость от себя, после чего выкидывают. А с такого масштаба творцами, как Франко, это сильно сложно проделать. Вот хоть ты каждый день во всех газетках пиши, что он ретроград, но у всех на полке его записи, и все на его премьерах. И в истории останется именно он. Висконти было еще сложнее – он был аристократ. Свой среди чужих, чужой среди своих. Его класс считал его занятие недостойным своего представителя, а критика и коллеги плебейски завидовали человеку «белой кости». Об этом присланного Висконти в Париж юнца Франко предупреждала Коко Шанель (кстати, влюбленная в Лукино): «Ему всегда будет трудно, потому что он настоящий аристократ, и этого ему не простят до самой смерти, зато устроят пышные государственные похороны».
Вообще в своей книге Франко, в отличие от своих коллег (таких, как, например, Антониони, Бергман или Брук) не сильно углубляется в теорию, методологию творчества, и этого, кажется, несколько не хватает. Но с другой стороны, его произведения столь красноречивы, что объяснения – просто излишни. И потом – сейчас любая критикесса из мелкой газетенки в рецензии на три абзаца столько терминов и структурализма нагонит, что мало не покажется, а вот так что-то самой/му создать – так нет. Одна моя приятельница – известная поэтесса и художница (в смысле инсталляции делает) тоже все говорит, что Дзеффирелли, все его эти кринолины и цветочки – отсталая пошлость, но без его «Травиаты» жить не может. Даже я минутами думаю: ну, вот немножко супрематизма бы или подпрыгиваний каких-нибудь ему в свои работы ввести (или там, может, действие из замка на помойку перенести). Думаю, думаю – и понимаю, что ни в коем случае!
Но и у таких мастеров бывают разные нюансы. Вот, к примеру, его мини-сериал про Иисуса Христа (сделан по заказу и одобрению Ватикана). Это же теория: все, что сериал, а тем более официоз – уже не может быть сильно здорово, даже, если это делает мэтр, и у него снимаются все звезды мирового кино. А там, что получилось: понимаете, сюжет проверенный, сценаристы отменные, пустыня, песок натуральные, костюмы исторически достоверные, живые пальмы, ослы, уверовавшие – ну, все как положено. Но, очевидно, нельзя о чуде сообщать в реалистической манере (получилось лишь качественное кино про трудную судьбу одного незаурядного человека) – все как-то прилизано, все для семейного просмотра, есть поверхностность. Вот вам и Мария со взглядом девы, и благостный лик Иисуса с вымытыми шампунем волосами, и совершенно замечательный Иоанн Креститель (Майкл Йорк – с бритыми подмышками), и дантисты у всех героев первоклассные, и от ангела свет фонариком сделан (слава богу самого ангела не отсняли). Но таинственности, атмосферы проникновения в сокровенное здесь нет. Для этого очевидно необходима условная, метафорическая форма – что-то в стиле Жана Кокто и его символизма. Вообще, тайна не хочет становиться фактом с доказательствами, она бежит прямого света. Возможно поэтому Христос, Рембрандт и Шекспир жили в эпоху, когда не было технических средств записи и анализа. Вы можете себе представить прямой телерепортаж с Голгофы, или апостолов, снимающих на мобильники, или Бетховена с телефоном (Россини, кстати, можно представить)? Так что в том сериале убедительными были только Ирод (его с юмором сыграл обаятельный Кристофер Пламмер) и Пилат (ну, Род Стайгер – это актер от бога).
Тем не менее, мне представляется, Франко не так прост – он хитрее, чем кажется, и хороший тактик. Дело в том, что, сняв подобное, он смог себе позволить высказываться прямолинейно и от своего лица. Что он и сделал, например, в малоизвестном, но совершенно изумительном фильме «Воробей». Можно только диву даваться, как этот друг Ватикана (а ныне еще и официальный имиджмейкер не скрывающего своей гомофобии Папы Римского – сплошные парадоксы) бичует саму идею монастыря и церкви как корпорации. Вообще Франко тот еще хитрец: какое откровенное (но оправданное всеми признанным сюжетом) любование красотой нагого тела молодых людей! Например, в его культовом фильме «Брат Солнце, сестра Луна» (про святого Франциска) - сцены отказа главного героя от одежды и его проходки перед горожанами (красотой перещеголяет любого античного бога); сцена с отдыхающими после жаркого дня в поле крестьянами с соблазнительными торсами и красивыми лицами (его актеры на эпизоды – это просто отдельная история!); или сцена на балконе в любовной истории «Воробья», когда девушка (а ей ведь «можно») смотрит на юношу, который любуется луной с противоположного балкона; или обнаженный Ромео, лежащий рядом с целомудренно прикрытой прической, им самим и краем одеяла Джульеттой (все это отнюдь не означает принижения метафизической роли избранных женщин, которым подобно, например, Каллас или матери Терезе, открывается сокровенное). И в итоге – в «Каллас – навсегда» главная сюжетная линия построена на романе продюсера (в образе которого, как известно, Франко вывел самого себя) и юноши-живописца (за которого для фильма режиссер сам нарисовал картины – ведь Франко еще и великолепный театральный художник).
К слову сказать, об этой ленте многие спорят: есть мнение, что Дзеффирелли не имел морального права выдумывать историю про то, как потерявшая голос Каллас согласилась на экранизацию «Кармен» (к примеру, Кабалье заявляет, что этот красивый и мудрый фильм Франко сделал, чтобы просто заработать деньги). Но я должен сказать, что, во-первых, художественный вымысел – основа любого искусства, во-вторых, Франко сыграл важную роль в творчестве Каллас; в-третьих, режиссер имеет право режиссировать за актера, а в-четвертых, не Кабалье (хотя она действительно великая певица) упрекать Франко в любви к деньгам: он с вульгарными псевдо-певцами дуэтов не исполняет.
Только очень ограниченные люди полагают, что физическое и духовное в человеке должно существовать раздельно: смысл земной жизни в единстве этих категорий. Поэтому умный Франко создал весьма органичный рассказ о своей профессиональной деятельности, которая питалась, вдохновлялась, а иногда и откровенно пользовалась интимной сферой.
Я еще раз подчеркиваю, что «Автобиография» написана Франко архиоткровенно. Я приведу несколько примечательных выдержек (без особой системы, просто как артефакты). В шесть лет он переезжает жить к своей тетушке Алаиде и вот так вспоминает ее любовника Густаво (за которым подглядывал): «необычайно привлекательный мужчина с атлетической фигурой. …Затаив дыхание, я смотрел на них, совершенно обнаженных, и видел налитый желанием член Густаво – с экипировкой у него все было в порядке» (с. 114). А вот какой замечательный пассаж о природе секса (с. 117): «Совершенно не могу понять, почему секс не принято считать самым настоящим шестым чувством наряду с пятью другими. Только когда ты, наконец, открываешь его, тебе становится понятно, почему он оказал столь огромное влияние на развитие нашей цивилизации, на историю человечества и все творение. Так или иначе, все и всегда крутилось вокруг секса. …После моего первого оргазма я почувствовал соблазн пережить его не одиночку, а с другими. Для нас с друзьями мастурбация в парке была своего рода игрой…» После вполне удачного сексуального опыта с женщиной, когда Франко было шестнадцать, он все же обращается к гомосексуальным контактам, что связывает «с великой культурой Возрождения, которая окружала меня с младенчества. В XV веке, в эпоху Ренессанса, однополая любовь была очень распространена во Флоренции. Каждый третий житель мужского пола в возрасте от четырнадцати до сорока лет имел опыт однополой связи… Вот я и предавался фантазиям о сексе, мастурбировал, испытывал во сне оргазм или постоянно думал своих приятелях» (с. 118).
Однако духовный аспект любовного чувства дает еще больший восторг: «Кармело Бордоне, наверно, был самой большой любовью моей юности. Мы учились в одном классе в художественной школе и сходили с ума друг по другу. Вели себя как влюбленные, устраивая сцены ревности и демонстрируя друг другу любовь и нежность» (с. 119). Затем Франко много говорит о традициях однополой любви в Древней Греции (вообще стоит задуматься: именно классическая Греция и эпоха Возрождения даровали миру наивысшие достижения в искусстве и в общественном устройстве – и оба периода базировались на мужской любви), о том, что терпеть не может слово «гей», и переходит к целой главе, где описывает свой роман с Лукино Висконти. Вообще надо отдать мемуаристу должное: он не просто не скрывает, или лишь намекает, или как-то вуалирует – он подробно рассказывает о многих своих любовниках, вплоть до шоферов, ассистентов (или шоферов, которые стали ассистентами режиссера) и прочих – причем, называя даты, места, обстоятельства, паспортные данные и характер акта (пассивного или активного). В этом чувствуется принципиальность философа и озорство большого художника. Вообще Дзеффирелли, конечно, хулиган: вот только он описывал встречу с юношей, как тут же переходит на религиозную тематику и начинается месса. В этом есть шик и шарм (а здорово было бы написать слитно: «шикишарм» - забавное новое слово). А сколько юмора: в разделе фотографий он, например, объединяет снимки своих любовников и своих любимых собак!
И в частных беседах (я тому свидетель), и в интервью, и в книге Франко смело признается, что «влюбился с первого взгляда» в юного Леонардо Уайтинга (одного из сотен претендентов на роль Ромео). Он называет его «прекрасным образом юного итальянца эпохи Возрождения, из тех, что, кажется, появились на свет, чтобы внушать любовь, страсть и… создавать массу неприятностей» (о, как это мне знакомо!). Кстати, давайте сразу и расставим точки над «и»: когда речь заходит о любви – вот все табуном приводят в пример эту веронскую сагу; но надо помнить, что какие бы реальные факты в сюжетной канве ни лежали, мы восхищаемся творением (чувствами и формами) мужчины Шекспира, который, как известно, писал в эпоху, когда женские роли играли мужчины, а окончательно все потеряли голову, посмотрев фильм, поставленный Франко, который влюбился с Леонардо (да Винчи, который в 1490 году на полях 15-й страницы записной книжки с черновиком трактата о свете и тени (Кодекс С) оставил потомкам антисоветско-антибуржуазную запись: «Джакомо пришел жить со мной… Ему десять лет»). А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо. Кроме того, что самого Франко создал полюбивший его Лукино Висконти, а подарил мелодию любви его фильму поклонник «греческой любви» Нино Рота. Нет, вы только не подумайте, чего такого – я чту УК, но мне страшно представить, что было бы, если б не Франко показывал исполнительнице роли Джульетты (Оливия Хасси) все позы, взгляды и мизансцены, а она бы этим занялась сама (тут бы никакой Леонардо с музыкой Роты не помог) – в меру своей ангельской женственности.
Создание Висконти своего творческого наследника – это ярчайший образец идеи Христа о «рождении от духа». Но, должен подчеркнуть, что с точки зрения творческого проникновения, художественности, работы Лукино отмечены не то что бы большей глубиной, но большей выстраданностью и какой-то особенно утонченной философией. И, конечно, бескомпромиссностью. Но ему было легче: когда театр Ла Скала стоит на земле, принадлежащей твоей семье, можно себе позволить не рваться за успехом. Да, Франко не без оснований пресса всю его жизнь обвиняла, пардон, в б…ве с церковниками (особенно после фильма о Франциске, который показан, как бунтарь в своей деревне, но верным почитателем Папы). Зато, какая комбинация: со всеми своими интимными и художественными устремлениями он умудрился не стать аутсайдером, но наоборот – приобрести статус первой величины. И потом – у всех разный характер. Мне, например, обязательно громко заявить, что, как говорится в известном монологе нашего юмориста, «в зоопарке тигру не докладывают мяса!» Ну, не докладывают, ну, может, после крика этому одному для вида и доложат (а другому хищнику доложат, кто поднял крик). А Франко так не кричит, зато, имея доверие «дирекции зоопарка», на глазах у всех выпускает зверей из клетки. Да, что там на родине – он и от Путина получил премию «Лучший итальянский друг России», и вот мы наслаждаемся регулярными гастролями его постановок и книгой, в которой он со сладострастием высказывает антиобщественные вещи. И потом, Франко прав: на сетование отечественных журналистов, что Путин авторитарный лидер, проницательный флорентиец верно отвечает, что дело в нашем рабском народе, а не в одном лишь президенте.
И в то же время, Дзеффирелли друг парадокса: он всю жизнь был в громкой оппозиции левацкими правительствам и кругам интеллектуалов, которые правили Европой все послевоенные годы. Более того! Бывший член Сопротивления состоит в крайне правом политическом движении «Forza Italia» (ее возглавляет внучка Муссолини). Он вполне обоснованно объясняет, что это «от антикоммунистической безысходности». И действительно: именно левые, коммунисты в Италии и социалисты во Франции, поставили экономику Европы на грань коллапса и напустили варваров, которые все жгут и крушат (получая еще на это по шесть денежных пособий). Франко не жалеет ругательств в отношении коммунистов и мусульманских экстремистов, базирующихся «на культе смерти, которая еще опаснее коммунизма». Дзеффирелли вспоминает о тех счастливых встречах с его другом Робертом Кеннеди, когда они с актером Ричардом Бартоном могли цитировать сонеты Шекспира наизусть, причем Роберт мог легко прочитать сонет наоборот – с последней строки до первой. «Я вспомнил о том эпизоде, когда вскоре Роберт Кеннеди был убит так же варварски, как и его брат Джон. Пуля арабского фанатика разнесла ему мозг, потрясающий кладезь мудрости и знания, настоящее сокровище для всего человечества», - пишет Франко (с. 245). Все это происходило задолго, до сегодняшнего каждодневного состояния агрессии террористов.
P.S. После генеральной репетиции режиссерского дебюта молодого Дзеффирелли на оперный сцене (с «Золушкой» Россини) в ложу вошел Висконти, Франко вспоминает: «Одной рукой он держал меня, а другой отталкивал подбежавших друзей.
- Назад! Все назад! Отойдите от него, он мой! – возбужденно кричал Лукино. - Он принадлежит мне!»
