День сумрачен, строг и шершавен,
Нерукотворен, как Спас.
По улицам бродит Державин
И Пушкина ищет средь нас.
И орден на шее заржавлен,
И в пятнах придворный камзол.
Гневится Гаврило Державин
На правнуков зело он зол.
“Пандора про вас говорила,
Что чахлы в поэзии вы”.
Гневится Державин Гаврило
На улицах града Москвы.
“Ваш город богат, но вульгарен,
А в строе пиитских полков
Кого не спрошу — то Булгарин,
А то и Сергей Михалков.
День сумрачен, строг и шершавен,
Нерукотворен, как Спас.
По улицам бродит Державин
И Пушкина ищет средь нас.
Но…
Над неграми крутятся беды
И вертятся адским огнем.
Его линчевали скинхеды
На площади Пушкина днем.
И вот президент как и прежде
Берет под высокий контроль
Дела об убийстве в надежде
Сыграть позитивную роль.
Но сыщики ищут Дантеса —
Такой вот получен приказ
Цинично-густого замеса,
Без всяких виньеток-прикрас.
И мочат не только поэтов
В сортире, схватив за кадык.
И новые жертвы скинхедов —
Тунгуз и степей друг калмык.
И вновь президент как и прежде
Берет под верховный контроль
Дела узкоглазых в надежде
Сыграть позитивную роль.
Но не зарастают тропинки
(По оригиналу — “тропа”)
Без пауз убийств, без заминки.
И грузят гроба на гроба.
Но вдруг на ищеек скрижалях
Возник подозрительный тип
Нет, он не скинхед, а Державин —
Гаврило в историю влип.
Шепнула мне мышка-норушка,
С которой я вечность на “ты”,
Что, мол, за Гаврилой наружка,
Что, мол, за Гаврилой хвосты.
Доносят наверх, что Державин
Поэта убил с калмыком,
Что он диссидент, как Коржавин
И урка с ножом-каблуком.
Что платный де граф цэрэушник,
Использует графа Моссад,
Что он Пентагона наушник
И курит табак-самосад.
Что в гневе своем он неистов.
В ход часто пускает тесак.
Взрывает и жгет журналистов,
В подъездах лупцует писак.
Что он беспощаден и страшен —
Пытает, ломает, трубит.
Что Кашин им в кровь разукрашен
И Холодов зверски убит…
На арест тут выдали ордер,
Хоть небо, как сокол, сизо.
И дали Гавриле по морде
И тащат Гаврилу в СИЗО.
Но тут, как всегда, возмутилась
Вся правозащитная рать.
В могучую кучку сплотилась:
“Державина надо спасать!
Он стар, у него есть заслуги,
Он Пушкина благословил.
Возьмем мы его на поруки,
Пока он в Аид не свалил”.
Задействовали президента
И Эллу Панфилову тож.
И тычут они в прецеденты,
Что хилым в СИЗО невтерпеж.
У барда расквашена морда,
В крови и подтеках она,
Но держится стойко и гордо
И требует он Лукина.
Лукин наш уже на подходе
К СИЗО, где веревочки вьют.
Он старца на волю выводит
И “Эху” дает интервью:
“Державин ни в чем не повинен.
Он просто от жизни отстал.
И мылом не тем он намылен,
Не тот выбирал пьедестал.
Казалось бы, мелочь, но это
Мыслишек причина кривых:
Ведь Пушкина нет средь поэтов
И нет его среди живых.
Искал он лицей Царскосельский,
Ну как Диоген с фонарем.
У нас же лицей Царедворский,
И Пушкин не учится в нем.
Не ведал об этом Державин
И вот очутился в СИЗО.
Он граф, но не этим он славен,
Он вышел, как мы, из низов.
Его пресечения мера
Скорее наглядный там-там.
Она тем послужит примером,
Кто ищет не то и не там.
На всякий пожарный подписку
Дает о невыезде он.
(В Москву малолеткой-подпаском
Державин был крепко влюблен)…
День сумрачен, строг и шершавен,
Нерукотворен, как Спас.
По улицам бродит Державин
И с ужасом смотри на нас.
Мэлор СТУРУА.
Москва—Миннеаполис,
