Тем не менее интервью с Фетисовым стало бомбой: мировые агентства перепечатали материал (в наши дни воспользовались бы термином «перепостили»). Не осталась в стороне и главная политическая программа нашей страны «Время», не баловавшая телезрителей чрезмерным вниманием к спортивным новостям, но в тот вечер взрывно сообщившая о сенсационном интервью.
Фигура легендарного капитана знаменитой «Красной машины» (как называли сборную СССР) была слишком масштабной, чтобы проигнорировать публикацию в газете уже тогда с миллионным тиражом, которая привлекла к себе внимание людей даже очень далеких от спорта, от хоккея. Эти далекие от проблем Фетисова люди проецировали происходящее с ним на себя и на сферы, где они трудились.
История фетисовского бунта началась с того, что спортивное начальство за спинами хоккейных звезд стало сговариваться об их распродаже за рубеж, словно рабов или крепостных: с одной стороны, нужна была валюта, с другой — кое-кто хотел нагреть на сделках руки. Фетисова это возмутило до глубины души: великий спортсмен считал, что заслужил право распоряжаться своей судьбой. И не за деньги он боролся — с достоинством отстаивал свои права человека.
Словом, подоплека газетного материала была неизмеримо шире броского заголовка. Фетисов публично бросил вызов не только старшему тренеру Виктору Тихонову, не сдержавшему обещания отпустить хоккеиста в свободный полет после победной Олимпиады в Калгари, но, что важнее, самой казарменной спортивной системе, которую курировал партийный аппарат Старой площади. И вызов этот был брошен, как мне кажется, инстанции повыше, чем ЦК КПСС, — собственной судьбе.
Драма усугублялась тем, что официально Вячеслав Фетисов числился майором Советской армии, со всеми вытекающими последствиями. Фетисов согласился с предложением — несомненно, усугублявшим ситуацию — назвать интервью «Я не хочу играть в команде Тихонова». То есть действующий игрок публично восстал против своего тренера, который был и царь, и бог, и воинский начальник. Тренер Виктор Тихонов был полковник, а игрок Фетисов, повторяю, майор. Значит, нарушалась еще и воинская субординация, что в любой армии мира недопустимо. Читатель имел полное право воспринимать опубликованное интервью как знак неповиновения существующей власти вообще.
В годы советской власти печать и телевидение не выходили за рамки жестких цензурных рамок — и вдруг «МК» отважился это сделать. Появились статьи Евгения Додолева о «ночных бабочках», на ТВ стала выходить в эфир программа «Взгляд»… Но в структуре Минобороны, руководимого маршалом Язовым, даже в воспетое Виктором Цоем время перемен «потепление» еще не наступило.
Майор Советской армии, кавалер ордена Ленина, решивший, не дожидаясь, когда его выжмут как лимон, официально уехать за океан играть в НХЛ, воспринимался едва ли не перебежчиком к потенциальным врагам. Хотя Фетисов десятки раз мог остаться за рубежом, подписав контракт с энхаэловским клубом, для капитана сборной СССР бегство было категорически неприемлемо. Фетисов хотел все сделать по-честному, а ему врали в глаза, прятали документы «о передислокации» под сукно.
30-летний Фетисов осознавал: по советским хоккейным меркам он ветеран. Дальше верить пустым обещаниям Виктора Тихонова, могущественных генералов, высокопоставленных чиновников от спорта — что отпустят играть в НХЛ — равнялось обману самого себя. Слава понимал: над ним, знаменитым защитником ЦСКА и сборной СССР, глумятся. Такого Вячеслав Фетисов не мог позволить — ни Виктору Тихонову, ни маршалам.
«Сынок, может, ты извинишься»
В январе 1989 года, вернувшись в Москву после американского турне, Фетисов принял непоколебимое решение: закончить выступать за команду Тихонова.
Я предложил Славе объяснить свою позицию на страницах «МК». Слава согласился — терять, похоже, было нечего. Встретились в редакции поздним январским вечером, долго беседовали. На следующий день снова увиделись в «МК»: Слава внимательно прочитал материал, размашисто расписался — на память. Оба мы понимали: обратной дороги нет.
О том, что интервью готовится к печати, знал только главный редактор Павел Гусев: любая утечка информации могла повлечь грозный партийный окрик по «кремлевке». Когда вышла газета с фетисовским интервью, в киосках утром не осталось ни одного экземпляра, а на городских газетных стендах полосы с напечатанным материалом были вырезаны или просто оторваны. Руководитель нынешней «Новой газеты» Дмитрий Муратов как-то рассказал мне, что для него горбачевская гласность и перестройка начались как раз с фетисовского интервью и программы «Взгляд».
«МК» был тогда органом горкома комсомола. Поэтому и главный редактор рисковал, и я как инициатор интервью. И все же наши риски были несопоставимы с выпавшим на долю Фетисова «сожжением мостов» — разом потерять все завоеванное годами тяжелого хоккейного труда.
Не только спортивное, но и армейское начальство не могло оставить без немедленной оценки выступление в печати офицера и хоккеиста Вячеслава Фетисова.
В газетах развернулась полемика: одни взяли сторону Фетисова, но и у оскорбленного в тренерских чувствах Тихонова нашлись сторонники. Спор, конечно же, выходил за рамки хоккея — рождалось общественное мнение новых времен. И почему-то мне кажется, что сквозь толщу или линзу прожитых десятилетий то давнее интервью, ставшее резким поворотом в судьбе Вячеслава Фетисова, не потеряло актуальности и сегодня. Слава не раз говорил мне: тот конфликт, в котором он не отступил, сделал его личностью.
Мы не раз вспоминали те драматические времена: прославленному майору Фетисову приказали по ночам дежурить в армейском клубе. Врезалось в память: майорской формы у Славы не оказалось. «Дома висела форма старшего лейтенанта, — вспоминал Слава. — Мы ведь выигрывали все подряд — звания и награды получали стремительно». Майорскую форму, конечно, подобрали, политотдел прессовал восставшего игрока чуть ли не круглосуточно: «Может, передумаешь?!» Он кратко отвечал: «Нет!»
Тренировался Слава той зимой с командой старейшей в стране карандашной фабрики имени Сакко и Ванцетти, основанной Хаммером после встречи с В.И.Лениным. «У меня фанат был по имени Мансур — он занимался с фабричными хоккеистами на лужниковском «Кристалле», где у них был арендован лед, несколько раз в неделю», — потом объяснял мне Слава. На цээсковский каток, при всей любви и уважении народа, его не пускали: людей бы повыгоняли с работы.
Спустя годы, уже в Нью-Йорке, за столиком в «Русском самоваре» Слава неожиданно мне признался, что все-таки было страшно. «Приходил к родителям, мама все время плакала: «Сынок, может, ты извинишься, они тебя простят». Я говорил: «Мам, мне не за что извиняться». Она в душе, наверное, понимала сына, но боялась: на самом деле все будет плохо. Напомнить тебе, что у нас с Ладой тогда было? Однокомнатная квартира на «Речном вокзале» да подержанный «Мерседес». Но, бросая вызов системе, точнее говоря, государственной машине, думал о вариантах дальнейшей жизни. И возникла внутренняя вера: настало время, когда должен за себя побороться».
После интервью телефон онемел
На следующий день после выхода материала, когда на Славу надели военный мундир, мы с ним и Ладой отправились в Театр Маяковского к нашему другу, замечательному артисту Александру Фатюшину, блистательно сыгравшему хоккеиста Гурина в оскароносном фильме «Москва слезам не верит». Давали пьесу «Дети Ванюшина» — в кулуарах театра подшучивали, называя спектакль «Дети Фатюшина». Дружной компанией, захватив Сашину жену, актрису Елену Мольченко, отправились ужинать в не сгоревший еще ресторан ВТО на Пушкинской площади, где с шестидесятых завсегдатаями были Кобзон, Евтушенко, Высоцкий… На втором этаже гремела ночная дискотека. Директор ресторана умолил Фетисова выйти на сцену, сказать несколько слов. Когда Слава поднялся к микрофону, зал, забыв про танцы, завопил от восторга.
Искренний гул восхищенной публики в ресторанном зале напомнил мне раскатистый рев трибун, когда сборная выигрывала у канадцев…
Между тем телефон в квартире на «Речном» молчал, словно провода были обрезаны. Лада вспоминала: это был один из самых тяжелых моментов — беспрерывно звонивший дома телефон сразу после выхода интервью Фетисова просто онемел. Лада рассказывала: «Сначала думала — сломался или отключили. Потом поняла: многие от нас отвернулись, испугались за свое положение, карьеру, репутацию. Слава говорил: в ЦСКА народ старался не встречаться глазами, не поздороваться лишний раз. Но мы все равно общались с друзьями — с Сашей Розенбаумом, с Сашкой Абдуловым…»
Александра Розенбаума в программе, посвященной 80-м, телеведущий Леонид Парфенов назвал как-то «Розен-бум», подразумевая невероятную популярность Александра Яковлевича, собиравшего стадионы поклонников. После выхода статьи в «МК» Розенбаум на каждом концерте — в зале «Россия» или на других площадках — со сцены с болью рассказывал переполненному залу, как третируют прославленного хоккеиста. «Я помешан на справедливости, — сказал мне Розенбаум. — На сцене микрофон отключить не могли. Вот и пользовался своим правом голоса, рассчитывал донести до публики весь ужас и абсурд ситуации, когда у великого хоккеиста отнимали возможность прославить свою родину за рубежом. Ну и надеялся, что это Славе с Ладой прибавит сил.
Я, кстати, припомнил, что Слава тогда Ладе не сказал о том, что в газете готовится его интервью, несмотря на то, что всегда был с Ладой предельно откровенен. «Почему ты ей не рассказал? — спросил я Фетисова. — Не хотел нервировать?» — «Вспомни то время: до последнего момента непонятно было, как сложится с этим материалом, выйдет ли он. Вообще, за многие годы я убедился, как мне с Ладой повезло. Все удары судьбы она принимает с такой стойкостью, что немногие мужики смогли бы таким похвастаться. Конечно, тогда Лада поняла, что происходит не просто что-то серьезное, а судьбоносное. И нас это еще больше сблизило, сплотило. Именно в то время, когда мы никому, кроме близких, оказались не нужны, пошли 15 марта 1989 года в загс и официально расписались».
«Генералы и ее запугивали?» — спросил я.
«Грозили, что сошлют в дальний гарнизон командовать батальоном — без горячей воды, тепла и электричества. Лада спокойно отвечала: «Я на Урале выросла — в суровых условиях», — вспоминал Слава. — Говорила: «Мы живем не во дворце, скромно — в однокомнатной квартире. Гарнизон — так гарнизон, особо терять нечего». Я на одном Ладином дне рождения как-то назвал ее волчицей...» «Красавицу Ладу?!» — обалдел я. «С одной стороны, может быть, жестко сказал, но с другой — по сути, так оно и есть: за семью Лада перегрызет любого, — объяснил Слава. — И родители ее безоговорочно нас поддержали: «Ребята, мы рядом, мы с вами». Еще Ира Роднина и Гарри Каспаров нам много в ту пору помогали».
«Багминтон» и «Валидбол»
Незадолго до интервью в «МК», на награждении в Кремле, министр спорта Марат Грамов, произносивший «багминтон» и «валидбол», земляк Горбачева по Ставрополю, представил Фетисова Генеральному секретарю ЦК КПСС: «Михаил Сергеевич, познакомьтесь, хоккеист Вячеслав Фирсов», — перепутав с форвардом сборной СССР Анатолием Фирсовым. «Я не обиделся на него, — рассказывал Слава. — Посмеялся немного, да и забыл эту историю. Мы понимали, что руководство — чисто политическое, вот нас и не интересовало — кто министр: задача была выигрывать, что мы и делали. Но вся унизительная ситуация, в которой я оказался, как раз с Кремля и началась. После общения с Горбачевым ко мне подошел замминистра обороны и сказал: «Слава, мы договорились — отпускаем тебя, езжай». И вдруг в кремлевском предбаннике, куда я вышел уже с орденом Ленина, Виктор Васильевич Тихонов этому замминистра: «Я считаю, его рано отпускать». Хотя незадолго демонстративно подписал первым все документы как мой непосредственный воинский начальник».
Я спросил: «Слава, что ты почувствовал?»
«Стало ясно, что никаких документов не будет, — ответил он. — И тренер, которому ты верил безгранично, тебя подставил. Это был удар в спину». «А «Совинтерспорт», который позже пытался тебя ограбить с контрактом?» — напомнил я. «Кто только не пытался нагреть руки на наших контрактах, — кивнул Слава. — Как-то мне заявили: «Будешь получать тысячу долларов в месяц, остальное приносить нам». «Почему?» — спросил я. «Потому что у нас столько получает посол Советского Союза», — объяснили мне. «Ну, пускай посол тогда в хоккей и играет», — ответил я».
Фетисовы пятками вперед не ходят
Отец Славы Александр Максимович, с которым мы были соседями в финском Турку на чемпионате мира, любит повторять: «Фетисовы пятками вперед не ходят». Несмотря на все подтасовки и обманы, капитан спорной СССР играл только по правилам, объяснив в Америке по-отечески относившемуся к нему знаменитому энхаэловскому менеджеру Лу Ламорелло, что уехать за океан может только с парадного, а не с черного хода: менять принципы не будет ни при каких обстоятельствах.
Слава вспоминал, как Ламорелло с контрактом, не очень понимавший эти заморочки, прослезился и обнял его: «Буду звонить тебе каждый день». «Потом, когда с секретаршами его общался, — делился Слава, — они рассказывали: «Сидели целый день на телефоне, по очереди накручивали твои номера». Связь между Америкой и Союзом была проблемная».
«Как я понимаю, Лу мне уважение выказал: судьба человека решается, он остается ни с чем, но себе и Родине не изменяет. Извини, Петь, за громкие слова, но я в ладах со своей совестью остался, вернулся в Москву, напечатали с тобой то памятное интервью».
По календарю мы ко времени той публикации были ровесниками — обоим по тридцать. Но в реальности Слава был старше меня вдвое. Тридцать лет в советском хоккее — возраст пенсионный. Ты можешь чувствовать себя в расцвете сил, но при этом замечаешь, что тренер посматривает на талантливых игроков лет на десять моложе и мысленно прикидывает, когда сможет заменить тебя на кого-то из них. Никакие титулы, ордена, любовь целой страны не спасут от ротации — неминуемой кончины спортсмена.
Приближался чемпионат мира в Стокгольме, а отлученный от большого льда легендарный Вячеслав Фетисов мог кататься только с «карандашными» хоккеистами. И ведущие хоккеисты сборной СССР выдвинули ультиматум: публично объявили, что без Фетисова в Швецию не поедут. Власть попятилась — на стокгольмской «Глобен-Арене» знаменитый капитан, набравший форму за считаные дни, снова вывел на победный лед советскую команду, став лучшим защитником чемпионата мира.
Весной его вызвал маршал Язов. Матерился, грозил отправить служить к черту на кулички. Фетисов не дрогнул и перед министром обороны — стоял на своем. Наконец летом 89-го в истории была поставлена точка: самолет из «Шереметьево» со Славой и Ладой на борту взмыл в воздух навстречу новой фетисовской хоккейной жизни. Первопроходец Фетисов рвался в неизвестное.
Энхаэловский менеджер Лу Ламорелло сказал потом, что, отпусти его начальники-командиры из Союза на год раньше, адаптация Фетисова в другом хоккее и другой стране прошла бы с меньшими мучениями.
Возраст — везде возраст, пусть в НХЛ карьеры игроков и были тогда длиннее, чем у нас. Но в тридцать лет спортивную карьеру не начинают заново. Слава мог и потерять все, ничего не получив взамен. В тридцать лет не начинают, но ему удалось начать.
Писатель Александр Нилин, побывавший в гостях у Славы и Лады в начале энхаэловской карьеры, рассказывал мне, как сложно врастали они в незнакомую американскую жизнь и как непросто Слава находил себя в ином хоккее.
В открытой им для себя Америке наш выдающийся соотечественник провел не намного меньше лет, чем в советском хоккее. И достиг за океаном высот, может быть, и позначительнее тех, что достигал прежде. В конце концов двукратных обладателей Кубка Стэнли меньше, чем олимпийских чемпионов.
Вторую свою хоккейную карьеру — за океаном — он, как и советскую, довел до хеппи-энда, прожив на льду две долгие разные жизни, причем получив в другом хоккее редкий для его возраста контракт.
Но и вторую жизнь в хоккее он разделил на две части — игрока и тренера, пока не получил приглашение от Президента России возглавить отечественный спорт после Олимпиады в Солт-Лейк-Сити, где Фетисов руководил хоккейной сборной России.
Президент позвонил премьеру в два часа ночи
«У нас было несколько встреч с Путиным, — рассказывал Слава. — Говорили о чем угодно, кроме каких-то моих должностей. Обсуждали с президентом, как объединить нашу эмиграцию, соотечественников за рубежом. Ему была интересна моя спортивная карьера, как она завершилась, что-то он знал. И у него родилось предложение, о котором я никогда не мог помыслить. Я помню, сказал: «Если вы не шутите?..» «Какие шутки…» — ответил Путин. — Кстати, человек пять, в том числе и Мутко, тогда на эту должность — руководить российским спортом — не пошли. Я потом понял: людей нет, все развалено, бюджет мизерный… Мы долго разговаривали с Путиным после мероприятия с олимпийцами в 2002 году. Президент позвонил премьеру Касьянову часа в два ночи: «Михаил Михайлович, Слава Фетисов согласился возглавить спорткомитет. Сам пойдешь и представишь его коллективу».
«Первый рабочий день помнишь?» — поинтересовался я.
«Как в страшном сне, — ответил Слава. — Приезжаем на улицу Казакова, там был филиал Института физкультуры. Проезжаем центральную часть усадьбы — обгоревшую, другая половина — в руинах, как после войны… Иду — все обшарпано. Думаю: ну, попал… Собрались в зале коллегии — пластиковые столы, как в дешевых пельменных. Заходят Касьянов с Матвиенко — она была в должности вице-премьера, спорт курировала. Слышу, Касьянов ее спрашивает: «Ты куда меня привезла?..» Он такой холеный, крутой, начинает меня представлять: «Фетисов назначен моим распоряжением председателем Госкомспорта, он здесь все наладит». И бац — с потолка падает штукатурка. Касьянов говорит: «Валентина, поехали, пока нас здесь не убило».
«В то время спорткомплексы в рынки превратили», — напомнил я.
«Я тебе расскажу, как приехал на олимпийскую базу на озеро Круглое, — продолжил Слава. — Огороженная территория — десять гектаров, спрашиваю: «Кто это отчекрыжил?» Отвечают: «Руководство дачи будет строить». Захожу в бассейн — презервативы плавают, казино ночное в соседнем помещении… В зале спортивной гимнастики, где Немов и Хоркина готовились к Афинам, заколоченные досками витражи, протекающая крыша. В подвалах жили рабы-гастарбайтеры, наркоторговля… Все спортивные базы так и существовали. Начали целую войну с теми, кто наложил на них руку. Спасибо Борису Всеволодовичу Громову, губернатору Московской области, который очень помог в тот момент.
Вообще, началась гигантская планомерная работа развития спорта. Написали фундаментальную стратегическую программу, которая пролонгирована до сих пор. Сейчас уже и не перечислишь — сколько масштабного сделано за те годы. Важнейшей считаю подготовку к Олимпиаде в Сочи».
Приглашение президента вернуться на родину и возглавить российский спорт, означало: без раскачки вникнуть в произошедшие здесь изменения. И не просто разобраться в новых реалиях, а изменить сложившееся в спорте и в спортивном министерстве бедственное положение с учетом советского и мирового бесценного спортивного опыта Славы, позволившего ему в дальнейшей жизни стать успешным министром, сенатором и депутатом. Фетисову удалось выполнить важное поручение президента — снова встроить российский спорт в мировую систему.
Когда Вячеслав Александрович стал министром, я знакомился с ним как бы заново. В том смысле, что в новом качестве я Фетисова себе не представлял, как и многие из хорошо его знавших, кроме, может быть, Лады, видевшей его ежедневно и понимающей мощный фетисовский потенциал.
Фетисов все годы в роли министра выглядел естественно, потому что пришел работать, а не изображать министра.
В ту пору с удивлением поймал себя на мысли, что Слава, не отдаляясь в министерском кресле, становится еще интереснее, загадочнее, что ли: захотел быть настоящим министром — и сделался им.
И через годы — снова резкий поворот: Фетисов-политик начал вести ток-шоу на телеканале «Звезда». Люди рвутся в модную профессию телеведущего как в гарантированную известность, а то и славу. Но Фетисова и без роли телеведущего знала и любила вся страна, однако он повернул себя новой, неожиданной стороной — изменил известный всем имидж.
С другом Славы — популярным телеведущим программы «Человек и закон», ныне руководителем телеканала «Звезда» Алексеем Пимановым, предложившим Фетисову вести телепрограмму, мы вспомнили и интервью тридцатилетней давности: «Когда читал материал, состояние было шоковое, — рассказывал Пиманов. — Догадывались, конечно, что под ковром что-то происходит, но всех закулисных подробностей, связанных с Фетисовым, разумеется, не знали. И вдруг он высказался на страницах «МК» с громадной смелостью — по тем временам это было немыслимо».
Я поинтересовался у Пиманова: «Как возникла мысль пригласить Славу на телевидение?» «Мне — профессиональному режиссеру и продюсеру — было очевидно: у Славы необыкновенная харизма, — ответил Пиманов. — Ни в одном теле- или киноинституте такому не научишь, это природный дар. Слава поначалу посопротивлялся, но потом увлекся; по-моему, у него талантливо получается, впрочем, как все, за что он берется».
Тридцать лет спустя мы снова со Славой сидим в редакции «МК», вспоминаем давнюю нашу полуночную беседу, когда готовили материал, ставший сенсационным, переживаем те драматичные дни конца 80-х. На столе — подаренная Славой в Нью-Йорке фотография, где он с победным Кубком Стэнли на вскинутых руках, и незатейливая надпись: «Пионеру Пете от пионера Славы».
Среди моих репортерских трофеев, которые храню, дружеская подпись великого Фетисова — недвусмысленный намек на то горячее время — так и останется на все времена самым дорогим автографом в моей жизни.