— Я в церковь прихожу сейчас, после того как мама моя ушла… считаю, что в другой мир, где ей будет лучше, мне хочется в это верить. И говорю: спасибо за то, что смог прочувствовать такую материнскую любовь. Благодаря моей маме я знаю, какой она может быть.
Я был в Москве, когда мамы не стало. Но за несколько дней прилетал ее навестить. «Сынок, отпусти меня. Мне уже плохо здесь». Она даже тут предупредила, хотела, чтобы подготовился. Мама очень намучилась в последние годы. Я ей говорил: «Мама, ты у меня герой». По-другому и не назвал бы. Семь лет была практически прикована к кровати… Три раза была в коме, ногу ампутировали, но она все равно боролась. И я знал, что это ради меня. Как и всю жизнь.
— Вы вспоминали, что всегда боялись ее подвести. Мама признавалась, что гордится вами?
— Я стеснялся, когда она говорила в моем присутствии с кем-то обо мне. «Мам, хорош, давай я уйду, это без меня». Конечно, я понимал: ей приятно. Но просто запрещал говорить, какой я молодец. Достаточно было, что она говорила: я так тебя люблю! Конечно, мама гордилась. Ей было классно от того, что так много лет в моей жизни существовала и существует гимнастика. Я благодарен судьбе, что она испытала это ощущение. Что не зря было все, через что нам пришлось пройти: жизнь в малосемейке — три семьи в трехкомнатной квартире, разборки с соседями на общей кухне. Мама сделала все, чтобы воспитать меня. И вела меня к спорту, даже не зная, что в итоге получится. Но уводила от трагедий улицы. Я действительно всегда боялся, что как-то подведу маму. Боялся, что меня, например, выгонят из гимнастики. И что тогда? Как я ей об этом скажу: «Мамуля, прости, но мне сказали, что меня больше не ждут?» Даже представить себе этого не мог.
— Она вам когда-нибудь говорила: спорт — это дорога в люди?
— А мне и не надо было объяснять, сама жизнь показывала. У мамы был очень сильный характер. Я видел, как ей приходилось свои права отстаивать, — она была одна, заступиться некому. Помню, после одного бурного выяснения отношений с соседками, когда даже я пытался вмешаться, бросившись на защиту мамы, мы закрылись у себя в комнате и вместе плакали. Не помню, чтобы она что-то пыталась мне объяснить. Наверное, берегла, может, надеялась, что забудется. Но это чувство беспомощности, когда не можешь переломить ситуацию, я возненавидел на всю жизнь. Тогда же пришло и понимание — надо биться. За себя, мечту, дело — это можно называть как угодно.
— А когда вы поняли, что мамино «нет» — это серьезно?
— Первый раз, наверное, когда с соседом пытался уйти в сторону от гимнастики, переключившись на футбол. Меня друг уговаривал пойти в футбольную секцию. Я ему сказал: спрошу у мамы. Получил от нее категоричный ответ: «Туда и сюда ходить не получится, начали гимнастикой заниматься, будем продолжать». Вот что это было? Могла бы, наверное, и разрешить попробовать: а вдруг я в футболе звездой сразу стану? Но у нее в жизни был принцип — бросать начатое нельзя. Если чем-то занимаешься, то делай это, не распыляясь, от начала и до конца.
— Мама удивляла вас?
— Как и все женщины, она была человеком настроения. Когда я приезжал между сборами, у нас с ней было два идеальных дня, а потом три-четыре дня мы уже могли характерами меряться. Мама ведь оставалась дома, а я постоянно уезжал, у каждого было и свое представление о жизни. Несмотря на то что мы практически каждый день созванивались, где бы я ни был. И мог рассказать ей всё, кроме проблем с болячками. Эту тему я не трогал, потому что понимал: она очень переживает за мое здоровье.
Мама всегда была очень компанейским человеком. Вокруг нее всегда были люди. Она любила гостей собирать. Но, конечно, я хотел бы, чтобы она была не одна. Всегда с пониманием относился к выбору, хотя, на мой взгляд, не складывалось. И здесь я ее не подводил.
— Когда уходят близкие, мы не можем себе простить малейшего невнимания…
— Есть ли это ощущение вины? Конечно, я пытаюсь что-то сейчас анализировать: что не сделал, что не сказал? Но груза такого, который бы придавливал, у меня нет. Или мук — что надо было сделать что-то еще. Да и если бы что-то было… Мы чувствовали друг друга очень хорошо. Мама мне ни разу не приснилась почти уже за два месяца. Что мог, то сделал. Наверное, мог больше.
Я сейчас, наверное, наиболее остро понимаю: все, что я сегодня делаю, что буду делать в дальнейшем, — это возвращение долгов. Маме в первую очередь. Она жизнь дала, и в спорт привела тоже она. Когда в четыре года мы зашли в гимнастический зал, ей сказали, что я еще маленький. Мол, сопли надо вытирать, в туалет водить. А она ведь могла потом и не вернуться, но мама же не отвела меня в другой вид спорта. И в мои шесть лет снова привела в зал.
Как это оценить: предчувствие, ощущение того, что именно сюда мне надо? Вся моя жизнь случилась благодаря маме. И в гимнастике тоже. Потом — первым тренерам, бессменному тренеру Николко Евгению Григорьевичу, жене Галине… Сын Лешка родился, когда я был на Играх в Сиднее. Все мои гимнастические корни, как и у многих гимнастов, растут из семьи. И когда мы что-то делаем на помосте — не важно, действующими ли спортсменами или работающими на свой вид спорта дальше, — мы пытаемся вернуть близким затраченное на нас. Душой, эмоциями, временем. И отблагодарить свой вид спорта.
Есть ли что-то, что я хотел бы маме еще сказать? Я и сейчас с ней разговариваю. «Мама, хочу, чтобы все у тебя там было хорошо. Чтобы спокойно». И понимаю: какое счастье, что она у меня была. Навсегда есть.