А что на самом деле думают, к чему стремятся, что обсуждают верующие в России? Совпадает ли это с тем, о чем говорят заголовки в светских или официальных церковных СМИ? Есть ли общественная дискуссия среди православных?
Не скажу за первые семь-восемь лет возрождения православия в России, могу только бегло окинуть взглядом последние 20 лет — с того момента, как я пришел в Церковь.
Конец девяностых — начало двухтысячных было временем утоления духовного голода. В то время издавалось много книг. Одни из них были реальной пищей для души и ума: например, книги дьякона Андрея Кураева, митрополита Антония Сурожского, протопресвитера Александра Шмемана, жития новомучеников. С другого края были мракобесные книжки про сумасшедших «старцев» с апокалиптическими пророчествами, книги и статьи различных борцов с ИНН, штрихкодами, русским языком в богослужении, «Гарри Поттером» и т.п.
В этот период основной прессой для православных были епархиальные газеты. Они издавались на плохой бумаге, но люди жадно искали там крохи информации, читали проповеди священников, выдержки из разных книг, просветительских статей. И на первом этапе эти газеты приносили некоторую пользу.
Шли годы, постепенно практически любая епархиальная пресса превратилась в бесконечные «вести с полей» на тему «как ярко блистали купола в день престольного праздника, и казалось, что солнце играет и радуется вместе с прихожанами…». Отчеты о визитах архиерея на приход, сообщения о праздниках в воскресных школах, тысячное по счету однотипное фото «батюшка и военные», «счастливые скауты в православном лагере», «освящение камер СИЗО в рамках тесного духовно-нравственного сотрудничества с ФСИН» и т.д. — все это стало основным содержанием. С годами выяснилось, что ничего нового писать никто не может, максимум, на что способны редакторы таких газет, — это вновь и вновь перепечатывать выступления маститых столичных священников, имена которых у всех на слуху.
В результате газеты в епархиях совершенно перестали читать. Их никто не стремился покупать и даже бесплатно в храмах практически не брали, поэтому священники вынуждены были навязывать эти газеты в нагрузку, например, в качестве «подарка» крещаемым.
В середине двухтысячных начал бурно развиваться Интернет, появились православные сайты самой разной направленности: от условно либерального направления, где смело рассуждали о том, «мешают ли джинсы спасению» и допустимо ли слушать рок-музыку, до крайне правых, ратующих за скорейшее восстановление монархии или до пены на губах обличающих экуменизм, тайных филокатоликов, жидомасонов, постоянно придумывающих и разоблачающих всемирные заговоры Запада против Святой Руси.
Это было веселое время. Время, когда была возможна критика всего и вся, когда внутрицерковная дискуссия была открыта. Это был расцвет всевозможных православных форумов, самым знаменитым из которых был «курайник», где создавались сотни тем с тысячами комментариев. Было много бреда, но было много и живого слова. Люди прислушивались к голосу отца Андрея Кураева, большим уважением пользовались размышления священников Михаила Шполянского (уже почившего) и убиенного впоследствии Павла Адельгейма, публиковавшиеся на их страницах в «Живом журнале». Да и не только их.
Но тут умер в конце 2008 года патриарх Алексий II, и все изменилось. Только вначале не все это поняли. К власти, активно работая локтями, рванулся харизматичный митрополит Кирилл, глава ОВЦС, красноречивый проповедник, программу которого «Слово пастыря» слушали по субботним утрам очень многие.
Уже к 1 февраля 2009 года, ко дню патриаршей интронизации Кирилла, стало ясно: время дискуссий, время диалога закончилось. Теперь наступило время выстраивания жесткой вертикали власти.
31 марта 2009 года главой Синодального информационного отдела (с конца 2015-го — Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и средствами массовой информации) был впервые назначен мирянин, редактор «Фомы» (журнала «для сомневающихся») Владимир Легойда. Теперь все СМИ, начиная от епархиальных газет и заканчивая сайтами, должны были получать санкцию Легойды на существование, если хотели называться православными и не попасть в категорию «сомнительных».
Новым звонком стало создание цензуры в Издательском совете РПЦ в конце 2009 года: теперь все издаваемые книги должны были проходить через сито «цензоров», якобы для отсечения неправославных текстов, на самом деле — для тотального контроля над теми мыслями и идеями, которые можно допустить до читателей. Отныне все книги в церковных лавках обязаны были иметь гриф Издатсовета.
Пришел 2012 год, а с ним и знаменитые пляски Pussy Riot на амвоне храма Христа Спасителя. А потом были суд, «оскорбление чувств верующих», «двушечка», тюрьма, сгон верующих на «молитвенное стояние в защиту святынь» (от четырех эпатажных хулиганок). На этом стоянии патриарх выступил с недвусмысленным заявлением, указав на «предателей в рясах», которые смеют думать иначе, чем он, и не готовы приветствовать тюремный срок для оскорбительниц авторитета его понтификата. Всем было дано понять, что отныне прощение и милосердие не являются церковными добродетелями.
Именно тогда общественная дискуссия в РПЦ закончилась. Все руководители и авторы православных газет, журналов, сайтов — хоть либеральных, хоть консервативных (ну, может, кроме самых маргинальных) — поняли главное: можно продолжать рассуждать на малозначащие темы — о праздничках, постах, привозе очередного ребра очередного святого или (одна из последних громких тем для обсуждения в православной интернет-среде) допустимости грудного вскармливания младенцев в церкви — нельзя только одно: категорически запрещено критиковать линию партии, епископат, и, разумеется, строжайшее табу на критику Великого Господина и Отца, Святейшего Патриарха Кирилла. И все это — несмотря на пресловутые исчезающие часы, нанопыль, ФСО и прочее; фараон закрылся непробиваемой стеной от всякой церковной критики, полностью утратил обратную связь с православной общественностью.
Зато на арене цирка, простите — в качестве церковных спикеров начали выступать «говорящие головы», каждое слово из уст которых и стало вызывать у общества недоумение, брезгливость и отвращение. Светские СМИ обрадовались, потому что появилась регулярная пища для скандальных заголовков «В РПЦ заявили…» И весь бред, все злобное хамство, все антихристианские, античеловечные спичи отцов Дмитрия Смирнова, Андрея Ткачева, Всеволода Чаплина и им подобных стали восприниматься в качестве голоса Церкви.
РПЦ, постоянно трубящая о «духовно-нравственном возрождении», стала синонимом невежества, ханжества и полного непонимания того, в каком веке и в каком обществе она живет. Заменой живой дискуссии стало принятие Закона об оскорблении чувств верующих, а результатом — дикий, гротескный кафко-процесс над блогером Русланом Соколовским, который показал, что руководство патриархии не только не сделало здравых выводов о потери репутации после скандала с Pussy Riot, но и пошло по нисходящей в темную долину мракобесия.
Но есть одно «но», и его стоит учитывать тем, кто свое мнение об РПЦ формирует только из заголовков СМИ. Не нужно путать Церковь (христианство) и РПЦ — это раз, а во-вторых, нужно различать две РПЦ. Когда вы читаете очередную ахинею в рубрике «В РПЦ заявили…», то нужно держать в уме, что «один недалекий чиновник из бюрократического аппарата Московской Патриархии сказал нелепость» или «Патриарх Кирилл (или митрополит такой-то) в очередной раз прогнулся перед властью и велел прогнуться всем нам».
Но есть и другая РПЦ — это тысячи порядочных, честных священников, верно служащих Богу и пастве на своих скромных приходах; есть тысячи и даже десятки, сотни тысяч нормальных, здравомыслящих верующих, которые считают себя чадами Русской православной церкви, но не согласны с курсом ее нынешнего руководства и тем жестким авторитаризмом, которое оно продуцирует последние восемь лет. Есть та РПЦ (может быть, пока малозаметная), которая хочет честной, открытой, доброжелательной дискуссии как внутри себя, так и с обществом (понимая, что верующие — такие же граждане, как и прочие). Которая не желает жить под бюрократическим давлением чиновников от религии и которая живет в XXI веке, где уважение гражданских прав и свобод человека — хоть верующего, хоть неверующего — одна из приоритетных ценностей. В отличие от духовных скрепок и православия цемента.