На конверте значилось: “Городская управа. Господину В.В.Рудневу”. Письмо начиналось со слов: “Москва 20.11.17. Господину Городскому голове. От своего имени, от имени единомышленников москвичей обращаюсь к Вам как представителю Москвы и белой гвардии. Я постараюсь быть кратким. Во-первых, почему Дума бездействует и на что надеется? Для всякого каждого ясно, что большевиков ни устыдить, ни уговорить невозможно, на них можно воздействовать только силой. Вы должны выступить активно и решительно, хотя бы это и повлекло за собой кровопролитие. Я не имею сведений о количестве правительственных войск и большевистских войск, во всяком случае, ручаюсь, что если в Москве имеется хотя бы пять рот правительственных войск, при быстрых и умелых действиях успех обеспечен, и не только обеспечен, но даже при благоприятных обстоятельствах переворот может произойти без единого выстрела.
Если юнкера нападут внезапно в определенный час ночи на все занимаемые большевиками помещения: на телеграф, железнодорожные станции, склады оружия, патронные заводы и казармы, бесшумно снимут часовых и отберут оружие, Москва на другое утро будет приятно удивлена освобождением от большевиков.
Для укрепления победы к утру должны прибыть эшелоны из Вязьмы. То, что я говорю, очень просто и ясно, и если этого до сих пор не осуществили, то объясняется это какой-то растерянностью и преступной нерешительностью…
Не надо забывать историческую объединяющую и руководящую роль Москвы в спасении России.
Если вы примете мое предложение и если я смогу быть Вам чем-нибудь полезен и Вы захотите удостовериться, что я не провокатор, Вы пришлите кого-нибудь завтра, 21-го, ровно в четыре часа на угол кофейни Филиппова на Тверской. Посланный должен держать в левой руке носовой платок”.
Письмо на плотной белой бумаге, не пожелтевшей за полвека, заканчивалось ссылкой на опыт Франции, где революция длилась десять лет, пока с ней не покончил быстрыми и решительными действиями Наполеон.
Подписал письмо некто В.О.Самоваров, очевидно военный. К нему, “человеку с платком”, в условленный час никто не подошел. Письмо оказалось среди бумаг разогнанной городской Думы и попало в архив. Читал ли его последний в истории Москвы городской голова Вадим Викторович Руднев, неизвестно. Наполеоном этот дипломированный врач, социалист-революционер, испытавший аресты, Таганскую тюрьму и “места не столь отдаленные” в Якутии, явно не стал.
С ролью Наполеона не справился командующий войсками Московского военного округа полковник Рябцев, как городской голова — член партии социалистов-революционеров, самой массовой тогда, насчитывавшей в своих рядах сотни тысяч человек. Террористы партии постоянно недрогнувшей рукой убивали министров, губернаторов, генералов, градоначальников. Но воевать с народом партия не хотела. Городской голова не желал стрелять в товарищей, с которыми боролся с самодержавием и мерз в сибирской ссылке.
Сын крестьянина, полковник Генерального штаба Рябцев вступил в бой с “какой-то растерянностью и нерешительностью”. У белой гвардии насчитывалось несколько орудий. А восставшие захватили Московские мастерские тяжелой и осадной артиллерии — “Мостяжарт”. Там ремонтировались сотни орудий, из них 60 были готовы выполнить приказ “немедленно начать обстрел Кремля”, где находился штаб МВО.
Большевики хорошо усвоили уроки французской революции и знали, каким образом капитан артиллерии Наполеон осадной артиллерией взял крепость Тулон, а в Париже перекрестным огнем картечи по баррикадам разгромил роялистов. Картечью называют “снаряды, начиненные пулями для массового поражения живой силы противника на близком расстоянии”.
Командовал одной из батарей “Мостяжарта” солдат Никита Туляков, ставший большевиком в мае 1917 года. Его сфотографировал во дворе Музея революции с внуками, оседлавшими пушку, мой друг Николай Рахманов. А я записал рассказ бывшего члена ленинского ВЦИКа и узника сталинского ГУЛАГа:
“Из этой пушки утром, часов так в 10—11, мы дали три первых выстрела по Кремлю… Юнкера обстреливали позиции рабочих из пулеметов, установленных на Беклемишевской башне. Тогда я не знал названия башни. Она, как и весь Кремль, отлично просматривалась с нашей позиции. Я дал команду: “По угловой башне у Москворецкого моста — огонь!” Пулемет юнкеров замолк.
Свой огонь мы затем перенесли на площадь перед Малым Николаевским дворцом, где засел командующий Московским военным округом полковник Рябцев. Против нас в Кремле на площади выкатили пушку. Но ее мы подстрелили. Появился грузовик — и его уничтожили. Так и вели огонь, не давая никому подойти к штабу. Когда наши взяли Кремль, я на лошади поскакал, чтобы посмотреть работу батареи. Много снарядов попало в Чудов монастырь и перед дворцом, где был штаб”.
Другая батарея у памятника Пушкину на Тверском бульваре била по домам, где укрепились офицеры и юнкера.
Михаил Владимирский, сын священника, земский врач, большевик, вспоминал: “…Огненная стихия, не сдерживаемая пожарными командами, которые не могли тушить пожар, яростно бушевала, уничтожая все на своем пути. Звонко лопались зеркальные стекла в окнах, таяла и лилась, как масло, цинковая крыша, разноцветными огнями вспыхивали горевшие электрические провода, рушились расплавившиеся водопроводные трубы, выпуская воду фонтаном. В таком аду, отвоевывая пядь за пядью, продвигались вперед революционные отряды”.
Здания бульвара стали крепостями. Дом князя Гагарина, стоявший там, где памятник Тимирязеву, защищали юнкера и дружина эсеров, социалистов-революционеров. Один из них, некто Яковлев, оставил со своей стороны такую картину: “По всему бульвару горели фонари, зажженные с того вечера, когда не было боев, и забытые, горели уже третьи сутки подряд.
Газовый фонарь на углу был разбит, и теперь огромное пламя, как факел, билось на столбе, раздуваемое ветром… Стрельба из орудий велась часа полтора. Это было ночью. Фонари теперь светили, и весь бульвар был полон мечущимися тенями. Газ на разбитом столбе горел все так же, как и в первый день, метался как живой”.
Описал Тверской бульвар после боя Константин Паустовский, снимавший комнату в доме, на месте которого построено новое здание ИТАР-ТАСС: “В серой изморози и дыму стояли липы с перебитыми ветками. Вдоль бульвара до самого памятника Пушкину пылали траурные факелы разбитых газовых фонарей. Весь бульвар был густо опутан порванными проводами. Они жалобно звенели, качаясь и задевая о камни мостовой. На трамвайных рельсах лежала, ощерив желтые зубы, убитая лошадь, около наших ворот длинным ручейком тянулась по камням замерзшая кровь”.
Бой на Тверском бульваре шел шесть дней с переменным успехом. “За последний день, — доносил 2 ноября штабс-капитан Доманский, — нашим отрядом, занимавшим кинотеатр “Унион”, захвачены дома на углу Малой Никитской и Малой Бронной в общем числе трех. На занятие этих домов израсходовано 30 человек убитыми и ранеными 2. Считаю занятую нами позицию очень важной”. То был последний успех белых. В тот же день пришлось отряду штабс-капитана отступить, а в 9 часов вечера Военно-революционный комитет отдал приказ “прекратить всякие военные действия” и сообщил: “Враг сдался”.
Выйдя из своего дома напротив кинотеатра “Унион”, студент Паустовский увидел, что все было конечно, и якобы услышал: “С Тверской несся в холодной мгле ликующий кимвальный гром нескольких оркестров, которые играли “Интернационал”, гимн коммунистов со словами: “Это есть наш последний и решительный бой…”
Трудно поверить, чтобы после многодневного боя сразу собрались музыканты нескольких духовых оркестров и устроили в честь победы концерт. Если это было действительно так, то те, кто ликовал, ошиблись: произошел не последний, а первый бой Гражданской войны.
Победителей, как известно, торжественно хоронили на Красной площади, о чем написал Джон Рид в книге “Десять дней, которые потрясли мир”. Побежденных покойников хоронили родственники на московских кладбищах. Отпевали убитых в храме Большого Вознесения. Из него по бульвару к Тверской улице гробы на плечах несли студенты и юнкера без знамен и лозунгов под траурную музыку оркестра и пение хора. Похоронили павших на Всехсвятском кладбище у Сокола.
Над братской могилой произнес речь низвергнутый городской голова Вадим Руднев. Ему пришлось покинуть Москву и умереть в эмиграции. Полковника Рябцева за то, что приказал сложить оружие, офицеры армии Деникина арестовали, судили и расстреляли.
Из всех членов Военно-революционного комитета и Боевого партийного центра Михаил Владимирский был одним из немногих, кто умер в старости своей смертью.
Легендарного солдата Николая Муралова, сменившего полковника Рябцева на посту командующего войсками МВО, казнили как врага народа.
Выпускника юридического факультета Московского университета Владимира Смирнова, отвечавшего в штабе восстания за артиллерию, того, кто привел батарею к Тверскому бульвару, расстреляли в мае 1937 года.
Другого юриста, выпускника Петербургского университета Георгия Ломова-Оппокова, “выступавшего за активные боевые действия”, по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР расстреляли в сентябре 1937 года. Прапорщика, автора романов и пьес Александра Аросева, приказавшего артиллеристам стрелять по Кремлю, Осипа Пятницкого, “организовавшего раздачу красногвардейцам 40 тысяч винтовок, найденных на товарной станции “Сокольники”, постигла та же участь.
Варвару Яковлеву, дипломницу физико-математического факультета Высших женских курсов, “сторонницу решительных действий по взятию власти”, расстреляли последней, когда шла война, 11 сентября 1941 года близ Орла в Медведовском лесу…
Всего один разрушенный и сгоревший дом князя Гагарина с аптекой и пивной, стоявший там, где памятник Тимирязеву, не подлежал восстановлению. Другие, пострадавшие от огня, отремонтировала советская власть, лишив всех домовладельцев недвижимости — особняков и доходных домов с мебелью, картинами, книгами.
На Тверском бульваре в 1917 году насчитывалось 34 дома и храм Дмитрия Солунского. Одно казенное здание под номером 22 занимало градоначальство. Эту инстанцию царь учредил в январе 1905 года. Градоначальник получил полномочия более широкие, чем прежний начальник полиции. Ведал не только ею, охранным отделением, но и наблюдал за городским самоуправлением, общественными и политическими организациями. Это было важно накануне вооруженного восстания, поднятого революционными партиями.
До Февральской революции сменилось восемь градоначальников, ставших живыми мишенями для социалистов-революционеров. Одного из них, графа Шувалова, пребывавшего в должности всего два месяца, застрелили в служебном кабинете.
Самый известный градоначальник генерал-майор Анатолий Рейнбот чудом избежал гибели. “Я считаю, господа, себя обязанным находиться на службе в течение 24 часов в сутки. Я Москву недостаточно знаю, — признался он подчиненным при вступлении в должность в январе 1906 года, — вы же знаете ее лучше меня, не ошибается тот, кто ничего не делает, возможны и в моей деятельности ошибки. Москва — сердце России, правильное биение этого сердца имеет значение для всей страны”.
За два года ему удалось перевооружить городовых, которых революция 1905 года застала необученными и плохо вооруженными. На 4000 полицейских приходилось 1332 револьвера устаревшей системы. Берданки заменил трехлинейными винтовками. Для несения службы выдал велосипеды. Все участки оснастил самоварами, чайниками и чашками с блюдцами, полицейским выдавали бесплатно чай и сахар.
После убийства графа Шувалова и покушения на генерал-губернатора Дубасова террористка Фрумкина метнула бомбу и стреляла в шагавшего по Тверской улице Рейнбота. Как писали газеты, генерал не потерял самообладания после неудавшегося покушения, сходил в церковь, помолился и пошел домой. Николай II зачислил его в свиту Его Величества.
Через год после вступления в должность градоначальник женился на Зинаиде Морозовой, вдове покончившего самоубийством миллионера и мецената Саввы Морозова. Но его счастье длилось недолго. Рейнбота вскоре после венчания отстранили от должности за “нарушение кассовых правил, превышение власти” и осудили на год заключения “в исправительно-арестантском отделении”, лишили особых прав и привилегий. Помиловал царь. После начала войны с Германией Рейнбот немецкую фамилию поменял на русскую. И как генерал-майор Резвый ушел на фронт холостяком, разведясь с Зинаидой Морозовой.
В советскую историю роскошный загородный дом в Горках, принадлежавший Зинаиде Морозовой, вошел как дом градоначальника Рейнбота. В нем жил и умер Ленин. А следы бывшего жильца Горок затерялись в годы Гражданской войны.