Перед самым Новым годом Кураева исключили из преподавательского состава Московской духовной академии якобы за эпатажные призывы в прессе и ведение провокационных блогов — читай, за разоблачение тайной интимной жизни РПЦ.
На праздники патриархия вроде бы взяла тайм-аут. И вот в конце прошлой недели наконец выкатила тяжелую артиллерию, главу синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерея Всеволода Чаплина. «Покайся, отец Андрей!» — вопиет РПЦ в его лице и грозит чуть не отлучением. Однако Кураев, как признался он в интервью «МК», забирать обратно свои слова о «голубом лобби» не намерен.
— Мы с вами беседуем в интересный и даже, я бы сказал, исторический день. Две недели после моих публикаций была пауза. Все ждали — как отреагирует патриархия. Патриарх молчал, но, несомненно, думал о случившемся, переживал. Я считаю, у патриарха был выбор: он имел все шансы стать лидером общественных симпатий, если бы назвал вещи своими именами, если бы подтвердил, что да, мы начинаем борьбу за моральное очищение церкви. Симпатии духовенства и народа были бы ему тогда гарантированы даже в случае, если бы эта борьба была только имитирована, но не проведена всерьез… Но, как я вижу по выступлению отца Всеволода, на роль врага назначили меня. Как всегда, виноват не тот, кто нагадил, а тот, кто шарахнулся от кучи.
Подножка конкуренту
— Напомним читателям, что конфликт начался с челобитной казанских семинаристов Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу. Парни написали о сексуальных домогательствах со стороны проректора по воспитательной работе и пресс-секретаря митрополита Казанского и Татарстанского игумена Кирилла Илюхина. Московская комиссия, возглавляемая протоиереем Максимом Козловым, неприглядные факты в общем подтвердила. Проректор был уволен. Но сразу же появилась информация, что виновник скандала получил новую должность в Тверской епархии, то есть вышел фактически сухим из воды. И тут вы не выдержали…
— У меня сегодня версия такая, что комиссия изначально была покупная и заказная. Два проректора Казанской академии, оба, по рассказам семинаристов, нетрадиционной ориентации, Кирилл и Филарет. Только один из них имел перспективу стать епископом, а затем и митрополитом Казанским. Как я полагаю, надо было сделать подножку конкуренту, и для этого, возможно, он и инициировал это разбирательство. Мое предположение подтверждает и то, что компромат собирали только на Кирилла, а не на других «голубчиков», которые тоже устраивали подобные оргии. И, конечно же, никто в этом деле не был заинтересован в огласке. Но тайная интрига перестала быть тайной. И я оказался крайним.
— Тот же Максим Козлов, который возглавлял казанскую комиссию, изгнал вас из числа преподавателей Московской духовной академии.
— Я думаю, у него очень гибкий позвоночник.
— А вы сами общались с пострадавшими казанскими семинаристами, их обвинениям стоит верить?
— Последней жалобе, судя по всему, три года. Этих ребят уже давно нет в семинарии. Насколько я понимаю, отношения с проректором выбивались ласками, так сказать, конфетками. Но однажды в отношении кого-то из них было применено грубое физическое насилие. Изнасилованные семинаристы и написали это письмо. Жалоба все это время лежала в патриархии. Я думаю, если бы не обстоятельства и необходимость компромата, она бы не вышла на поверхность никогда. Таким письмам — а я думаю, что оно не одно, — годами не дают ход. Но и не выбрасывают — мало ли, когда пригодятся? За 25 лет, которые я нахожусь внутри церкви, не знаю ни одного случая, когда бы епископа лишили сана за его грехи.
— Почти одновременно с вами Иван Охлобыстин потребовал вернуть в УК статью о мужеложстве, да и Госдума всячески ужесточает меры за гей-пропаганду. Я таки не понимаю, почему взъелись только на вас?
— Это совершенно не связано с моей историей. Я поддерживаю закон о гей-пропаганде. Ему пытаются придать какой-то демонический статус. На самом деле, насколько я знаю, многие открытые геи за него. Потому что они хотят собственной легализации. А для этого их стиль жизни должен быть лишен криминальной составляющей. Именно для них важно, чтобы в общественном сознании различались понятия «гомосексуалист» и «педофил». Так что не надо демонизировать ни Россию, ни Путина.
— А Охлобыстин как?
— Честное слово, у него своя программа жизни, он не согласовывает ее ни со мной, ни с патриархом. У него спрашивайте. Он открытый и умный человек.
— Я слышала и такое возражение: мол, священник может быть грешником и содомитом, важно не то, каков он человек, а как он исполняет свою непосредственную работу. Причащает, исповедует, служит. Это как водитель в автобусе, для пассажиров главное ведь не то, что он матершинник, а то, что он — хороший шофер, который довезет до места назначения. В случае со священником — до Царства Божия.
— Шофер везет тела, а священник — души. Как можно лечить чужую душу, смотря в нее грязными глазами? В случае со священником важны его глаза, его душа, его помыслы. Они должны быть чисты. А если там живет содомская страсть? Это как операционную палату превратить в гнойную свалку и в таких условиях делать операцию. Церковь — это не кооператив, в котором в любой момент можно изменить устав. Церковь основана на учении Христа и апостолов, на Священном Писании, в которых четко сказано, каким не может быть христианский священник и епископ. А у этих людей своя, какая-то особая Библия и, видимо, своя вера. Ну так вы отделитесь! Помните, была такая советская песенка: «Снятся людям иногда голубые города. Соберутся голубые и уедут навсегда!» Ребят, уезжайте, у нас свобода совести, создайте свою особую церковь. В Америке, например, стоит храм в псевдоготической архитектуре, а рядом висит радужный флаг гей-движения. Когда я спрашиваю: «Что это?», — мне отвечают, что это gay-friendly храм, то есть тут приветствуют геев… Что ж, чужих мы не судим. Стройте себе отдельные клубы и храмы, но только не навязывайтесь нам в духовные отцы.
— «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу…»
— Да, сегодня многие с ужасом говорят: это те самые люди, которые всего два года назад осуждали пляски в храме Христа Спасителя и отправили плясуний в тюрьму.
— Кстати, есть версия, что нынешняя ваша опала еще и за то, что вы, единственный из священников, выступили в защиту «Пусси Райот», а после недавней амнистии даже и встретились с ними.
— Я встретился с ними, потому что пообещал это два года назад. Я сразу сказал, что готов позвать их на чай и побеседовать. Но сейчас меня позвали к ним. Нет евангельских прецедентов, чтобы Христос или апостолы отказывались идти туда, куда их зовут, пусть даже к грешникам. Ни тогда, ни сейчас я не одобрял их акции и считаю, что они непристойны. Но я не мог вести с ними дискуссии, пока они были за решеткой и не могли мне отвечать. Сейчас мы в равных условиях. Они — уже на свободе. Я — еще. Мы встретились и попили чай, но без блинов, сейчас святки…
— Вы дискутировали?
— Конечно.
— А на какую тему?
— В том числе и на тему о том, где проходят границы нормы. Они мне сказали, что после выхода на свободу журналисты неверно истолковали их слова о том, что они повторили бы свою выходку снова. Мне они сказали, что больше этого делать не будут.
Радикальное бесправие
— Я разговаривала с людьми, близкими к церкви, которые говорят: «Да, в РПЦ есть свои недостатки — квартиры с нанопылью, исчезающие часы патриарха, но нашему народу, как сказал президент, нужны духовные скрепы, и поэтому пусть он лучше пребывает в неведении относительно несвятости церковнослужителей!» Короче, власть знает, что вам нужно для полного счастья.
— Почти все церковные иерархи по-настоящему пьяны. Они упоены своей властью. Я думаю, что все последние скандалы в церкви, о которых вы говорите, это проявление Божьей воли. Для того чтобы сказать нам: детский сад окончился. И то сусальное золото, с которым ассоциировалась церковь в первые годы после выхода из советского рабства, закончилось. Церковь — это огромный социальный институт со своими проблемами и бедами. Не надо думать, что там ангелы. Человек всегда остается человеком, со всем его дерьмом, которое он проносит с собой хоть в метро, хоть в Кремль, хоть в патриархию. Значит, нам в общении друг с другом надо терпеть друг друга и надо отличать, что от Бога, а что — от людей. Чтобы не разочаровываться — не надо очаровываться.
— Но церковь сама пытается увести людей от реальности. Поклонитесь Поясу Богородицы — и будет вам счастье. Постойте 12 часов в очереди в мороз к Дарам волхвов — и все проблемы разрешатся…
— Очень непростой вопрос исторической подлинности этих артефактов. Нельзя делать вид, что мы живем в ХVI веке и все, что нам предлагают греки с Афона, — свято. Лет четыреста назад греки чего только не везли на Русь… Есть даже профессиональная шутка церковных археологов: в мире известны десять голов Иоанна Крестителя, но подлинны из них только три. Ну, если уж оказались в Москве Дары волхвов, то почему бы не вписать в график их пребывания два-три дня для научного изучения? И в Петербурге есть великолепная школа востоковедения. Дайте специалистам по древнеперсидскому искусству подержать реликвии в руках. Это ведь жутко интересно. Специалисты могут узнать для себя много нового… И эта открытость послужила бы потрясающему утверждению авторитета церкви в научной среде. Если же это предметы более поздние (по фотографиям специалисты говорят, что это ХVI век, уже после падения Византии), то у нас и такие ученые есть. И они тоже будут рады их изучить. В любом случае зачем же шокировать ученый мир заявлениями про подлинность?.. Но это вопрос исторической достоверности. А для людей не важно, подделка это или раритет. То, что они чувствуют, ожидая на морозе, это и есть подлинность. И Господь им дает по их вере.
— А вам не кажется, что в нашей стране грядет некое новое Средневековье — с молотом ведьм в лице «Пусси», народными поклонениями дарам и поясам, с гонениями против инокомыслящих священников…
— Я далек от того, чтобы своим собственным неприятностям приписывать цивилизационные размеры. Одного не пойму, почему наши люди прекрасную эпоху Средневековья считают чуть ли не проклятой?
— Но ведьм ведь жгли?
— Ведьм жгли не в Средние века, а позже, в XVII столетии. И протестантская инквизиция усердствовала в этом ничуть не меньше католической. Какой-то хроноцид, черный миф о целой эпохе, созданный протестантами XVII века и масонами восемнадцатого. Средневековая культура в развитом виде — это культура протокола, где определены четкие градации привилегий и статусов всех групп населения. Сегодня, скорее уж, царит эпоха абсолютизма, которая последовала за Средними веками, именно она нивелировала всех перед лицом короля-солнца, абсолютного монарха. У нас сегодня, вероятно, наступил этот период.
— Просвещенного абсолютизма?
— Просвещенной монархии. И в церкви, и в государстве. Предусмотрены ли сейчас в нашем просвещенном государстве какие-то механизмы дискуссии низа с верхами? В церковной жизни власть полностью защищена от критики снизу. Если епископ захочет меня стереть в порошок, ему для этого ничего не нужно. Никаких официальных процедур. Возьмет и сотрет, причем заочно.
Епископ бесправен перед патриархом, священник — перед епископом, прихожане — перед волей настоятеля. Церковный суд против начальства рядовому священнику выиграть невозможно. Суд возглавляется местным епископом, состав суда назначается им же, и он сам утверждает приговор.
— А разве так было не всегда?
— Нет, не всегда. Просвещенный абсолютизм, когда «государство — это я», это поздний этап социальной эволюции общества. А в «темном» Средневековье было много точек выборной демократии. Например, игумен монастыря выбирался монахами. Но ни в одном современном монастыре России нет выборного игумена! Есть наместники — то есть назначенные епископом лица, подвластные только ему.
— Ну так и губернаторов у нас до недавнего времени президент назначал…
— А в «темные» века, представьте себе, игумена выбирали, крестьяне выбирали себе священника. Многое решала улица. В Византии даже императоры должны были считаться с голосом улицы — тут многое зависело от партий, носивших очень современные названия: «голубые» и «зеленые». А сегодня почему-то в России считается, что христиане так одичали, что им нельзя дать ни малейшего влияния на жизнь церковного руководства.
— Ранняя христианская церковь не была так тесно связана с государством.
— Это ошибочное мнение, что государство в России как-то вмешивается в дела церкви. Особенно в ее кадровую политику. У нас совершенная независимость. Вплоть до того, что когда в одну из центральных областей приехал новый губернатор, восторженный неофит, он пришел в шок, когда познакомился с местной епархиальной жизнью и узнал, что за сексуальный беспредел там творился. Губернатор потребовал у патриарха немедленно убрать такого епископа. Сколько могла патриархия сопротивлялась, потом епископа все-таки удалили. Как обычно, с повышением.
— Удивительно!
— Да, этот случай уникален тем, что хоть какая-то реакция была.
Для патриарха Кирилла это вопрос личной чести и достоинства: ни с кем не согласовывать свои назначения. Что он — в рамках своих церковных полномочий — и делает. Известен анекдот из церковной истории. XVII век. За какие-то прегрешения Никон наказал некоего священника, а царь Алексей Михайлович за него заступился. Тогда Никон с вызовом передал царю свой патриарший посох: «На! Правь тогда церковью вместо меня!». И царь тут же отступил. Патриарх Кирилл — земляк Никона, корни обоих из Мордовии, и ощущение достоинства и независимости церкви у него не меньше, чем у Никона. Так что в кадровых назначениях он совершенно независим от государства. Но я бы все же хотел, чтобы церковная жизнь стала зависимой от своего же церковного народа.
— Как вы это себе представляете?
— Мы сегодня даже толком не знаем, кто наши прихожане. Нужно поименное членство в общинах. Тогда можно проводить нефиктивные приходские собрания. Сейчас же в храмах даже ради приличия не вешаются объявления об этом. Я в храме двадцать с лишним лет служу и ни разу такого не видел. А где границы моего прихода? По какому переулку они проходят? Кто мои прихожане? Рядом ли они живут или приезжают с другого конца города? Люди ведь открывают душу священнику не по месту прописки. Потому и должно быть не географическое, а поименное членство в приходе. Тогда можно собрать реальное приходское собрание и обсуждать реальные проблемы прихода. Это наш приход. У нас есть нужды и траты: повышение коммунальных услуг или еще что-то. Люди отдают священнику свои деньги, но они получают право и контролировать расходы церкви.
— Церковная десятина?
— Десятина или меньше. Понятно, что для жертвователей любые требы с тех пор совершаются в приходе бесплатно, что называется, «у меня абонемент». Это не фантастика. Такие правила давно существуют в нашей же русской церкви, но за рубежом.
— А почему у нас тогда нет? Помню, в прошлом декабре я написала материал о замерзающем храме в центре Москвы, который находился под угрозой закрытия самим же настоятелем — нечем было платить за «коммуналку». И вот отец обратился с протянутой шапкой через газету…
— …И получил через это кучу неприятностей. Есть совершенно очевидный диссонанс: в обществе XXI века церковь оказывается самой закрытой структурой. Если сама церковь не может выработать элементарные нормы нравственной самоочистки, возможны два пути: либо ввести внешнее управление от государства, как это было в царской России, либо меняться благодаря инициативе снизу, через народ. Начать со своего подъезда, что называется… То сексуальное насилие, о котором я говорю, это всего лишь проявление совершенного одурения от своей власти. От избытка сытости и внутреннего хамства.
«Я не меняюсь — церковь меняется!»
— А как вы относитесь к православным активистам и фанатикам типа Дмитрия Энтео, которые устраивают конкретные погромы гомосексуалистов? Может быть, это выход?
— С каждым годом, скажу честно, мне все тяжелее оставаться в стройных рядах официальных апологетов РПЦ. Проблема не в том, что я меняюсь, — церковь меняется. Это уже не вполне та церковь, в которой я крестился. Одно из самых страшных ее изменений — появление циничных политтехнологий. Много раз еще в 90-х я говорил, что больше всего я боюсь вырождения православия в православизм, проповеди — в пропаганду. И именно это происходит на наших глазах. Пришли циничные техники манипулирования и промывки мозгов молодежи. Я ни секунды не верю, что отец Всеволод Чаплин согласен с той примитивной богословской моделью, которую озвучивает Энтео и его товарищи. Но — поддерживает…
— Кстати, очень многие, когда произносят фамилию Кураев, подразумевают фамилию Чаплин. И наоборот. Это единство и борьба противоположностей? Черное и белое. День и ночь. Инь и ян.
— Я думаю, что с сегодняшнего дня так думать перестанут и поймут, что мы с отцом Всеволодом не играли в «злого» и «доброго» следователя, исполняя хитрый заказ патриархии. Я действую по единственному заказу — своей совести.
А совесть моя уже давно загружена Евангелием, добрыми книгами и фильмами детства и мужественной мудростью святых отцов. Я не монах, чтобы на все шаги и слова испрашивать благословения начальства. Свою совесть я обещал только Христу и никому не сдавал на хранение. И вообще, зачем корчить из себя маленького мальчика, который без подсказки сверху не может дать нравственную оценку телекартинке? Не надо входить в мир моей совести по административно-командной дорожке. В этот мой внутренний мир невхожи ни президент, ни патриарх.
— А Чаплин говорит, что все дело в пиаре.
— Мне кажется, что этот человек живет в каком-то кошмаре, поэтому он проецирует свой собственный кошмар на остальных... Я не хотел бы оказаться на его месте. Он видит мир как сплетение бесконечных интриг, политтехнологий, подначек. А предположить, что христианский священнослужитель может действовать просто по убеждению, он почему-то не может.
— Неужели вы думали, что вам спустят с рук такие откровенные разоблачения?
— У меня была надежда на чудо: а вдруг? Вдруг хоть одна чешуйка все же отпала с бронированной шкуры дракона? Я выступил без стратегии и без заказа. Я просто не мог этого не делать. Мне 51. Впереди болезни, старость и бессонные ночи. Вот я просто эгоистически не хочу, чтобы бессонница усугублялась муками совести.
— А если, не дай бог, вас все-таки отлучат от церкви? Куда дальше?
— В церковь. Молиться-то они мне запретить не могут. Я не собираюсь идти путем раскола. Несмотря ни на что, останусь в Русской православной церкви, не уеду за границу — зачем? Вот ведь в чем еще причина: видите, Катюха мешает нам говорить, под кроватью конфеты ищет. Это внучка моя. Там, за стенкой ее братик семимесячный ползает… Вырастут малыши, со временем я начну рассказывать им сказки и былины, героические истории про воинов и богатырей. И кто-то из внуков однажды обязательно спросит меня: дедушка, а с кем ты сам воевал? Неужели я им отвечу: жил-был голубой дракон, и вот он однажды на меня пшикнул, а я спрятался и убежал? Мне будет просто стыдно сочинить такую сказку. Поэтому и нет у меня теперь выбора, кроме как с этим драконом сражаться…