— Михаил Ефимович, чем вы занимаетесь помимо ТЭФИ? Мало кто об этом знает.
— Круг деятельности очень простой. Я специальный представитель президента по международному культурному сотрудничеству. Это включает в себя культуру, образование, молодежь, спорт, отчасти СМИ. Культура в широком смысле слова. В частности, я являюсь сопредседателем рабочей группы по обмену в области культуры, образования, спорта, молодежи и СМИ большой президентской комиссии Медведев—Обама. В принципе, такими же сферами деятельности я занимаюсь в отношении с другими странами, от Японии до Австралии. Есть еще одна сфера моей деятельности — Государственный фонд гуманитарного сотрудничества стран СНГ. Я сопредседатель его правления. Понятно, что СНГ — приоритет международных отношений для России.
— Фонд формируется за счет бюджетного финансирования стран СНГ?
— Да, это так. Получается что-то вроде мини-ЮНЕСКО для СНГ. Мы помогаем реализации проектов в разных сферах деятельности, от школы молодых ученых в Дубне, занимающейся нанотехнологиями, до школы молодых историков, от астрофизики до молодежного симфонического оркестра СНГ.
— В этом оркестре у каждой страны СНГ своя квота?
— Нет, мы стараемся отбирать лучших ребят. 7 мая этого года оркестр с успехом выступил в Большом зале Генеральной ассамблеи ООН, а 10 мая — в ЮНЕСКО. Но самый главный успех в том, что впервые за последние 23 года в составе этого оркестра армянские дети поехали в Баку и там играли, а азербайджанские выступили в Ереване. Так, надеюсь, в конце концов будут налажены взаимоотношения между гражданскими обществами Армении и Азербайджана. Это очень тяжелая миссия. Еще я являюсь членом правления Форума славянских культур. В Европе должны понимать, что славянская культура, так же как германоязычная, англоязычная, — это некий особый мир. А есть еще постоянно действующий Фестиваль русской духовной культуры. Кроме этого, как вы, наверное, знаете, я являюсь завкафедрой МГУ, профессором в Российской академии театрального искусства. Веду колонку в “Российской газете” и в журнале “Психолоджи”. А еще мы начали делать мюзикл. Уже показали его предварительно в Америке в Центре Барышникова. Так что мне хватает чем занять себя.
Ну и последние два года я занимаюсь ТЭФИ. Это непростая работа. И не потому, что со всеми нужно договариваться. Я считаю, что, если академия хочет выжить, она должна пройти этап еще одной реорганизации. Первый этап мы прошли год назад, когда решили, что членов академии будет столько, сколько захотят иметь сами каналы, хотя у каждого остаются квоты. Теперь число академиков достигло 525. Но мы никак не можем уйти от корпоративного голосования, когда представители каждого канала голосуют только за своих. Хотелось бы добиться, чтобы академия стала независимой прежде всего от своих учредителей, как это ни странно. Я бы хотел, чтобы у нас было как в Америке, где любой работник телевидения, проработав там год, мог вступить в академию по собственному желанию. В результате в американской академии около 15 тысяч членов. И она существует на деньги добровольно вступивших туда академиков.
— Неужели вы считаете, что у нас количество спасет качество и расширение академии — это панацея?
— Появляется другая статистика. Выборка мнений, условно говоря, из 500 человек менее презентативна, чем из полутора тысяч. Это вам скажет любой социолог.
— Ваш предшественник Владимир Познер то же самое говорил.
— Академия начиналась с 12 академиков. Они имели право на то или другое суждение. То есть сейчас академия должна состоять из 12 человек, не принадлежащих никаким каналам. Лучше, чтобы они вообще к телевидению не принадлежали и были финансово независимыми. Да я и сам сократил практическую работу на ТВ, чтобы дистанцироваться от разных каналов. Сохранил только “Культурную революцию”. Все остальные передачи закрылись, слава богу. Чему я очень рад. Моя цель — быть независимым от руководителей телеканалов. Президент Академии телевидения, наверное, должен заниматься металлургической промышленностью, тогда он будет независим.
— В таком случае нужно было обратиться к господину Лисину.
— Да, конечно. А пока любое голосование в академии вызывает недовольство. Вот за информационные программы Первый канал не получил ничего, и они обиделись. Я с большим уважением отношусь к тому, что делают Константин Эрнст и его коллеги. Сам много раз бывал в номинациях и не получал никаких премий. Хотя бывало, что и получал, конечно. Целых три раза.
— Вы говорите о независимости академии от учредителей. А от политики? Ведь сейчас вас обвиняют в связи с Мананой Асламазян именно за политическую цензуру.
— Знаете, моя жена говорит, что я создаю аварийную ситуацию, потому что всегда пропускаю автомобиль впереди себя, даже когда имею право не пропускать. В случае с Мананой никто никаких приказов мне не давал. Это лично мое соображение, которое оказалось ошибочным. Не хочу ни перед кем оправдываться, но я не хотел подводить канал-вещатель, хотя меня об этом никто не просил.
— И вы бросились грудью на амбразуру?
— Перед церемонией мы выпустили пресс-релиз, где было сказано, что Манана получила премию, и отдали его журналистам. Хотя многие предпочли это не заметить. На самом деле нигде в регламенте по вручению премии не написано, как определяется победитель — со сцены, если он есть, или достаточно передать информацию в прессу.
— Но вы же умный человек, наверное, просчитали все возможные варианты?
— У меня не хватило мудрости, чтобы избежать этой ошибки, но хватило ума, чтобы ее исправить и извиниться. Манану я знаю уже много десятков лет, наши дети дружили. Так что с ней мне объясняться достаточно просто.
— Но все-таки в этом случае в вас победил чиновник. Вы просто перестраховались.
— Может быть, и так. Но если бы я боялся чего-то, то с Мананой накануне вручения премии не встречался бы в Ереване.
— Может, вы чего-то недоговариваете и вас просто кто-то очень попросил не называть ее имени? А теперь вы просто прикрываете этого человека.
— Меня никто не просил. Моя партийная совесть чиста. Меня же про прокурора Скуратова тоже долго мучили вопросами. И я всегда отвечал, что у меня есть партийная совесть, которая подсказала пустить те кадры в эфир. Так что если бы не было такого шума из-за ТЭФИ, думаю, никто про Манану уже бы и не вспоминал.
— Но вы же своими действиями сами создали этот шум. А теперь некоторые товарищи, хлопнув дверью, хотят из академии выйти. Ваш предшественник г-н Познер, например.
— Это право каждого. Только надо помнить, что история началась не сегодня. Была ситуация 2007 года, когда академики хотели вручить премию Манане Асламазян, но некоторые сделали все, чтобы этого не случилось. Потом кто-то подписывал письма в ее защиту, кто-то не подписывал. Я ни на кого не хочу показывать пальцем. Я сам очень часто был в роли человека, которому хотели испортить репутацию, так что никого обвинять не буду. Но есть проблемы более общего характера. Я не понимаю, когда люди, работающие в профессии, радуются от того, что их обвиняют, будто они морально развращены, что они оболванивают народ. При этих словах они почему-то встают и хлопают.
— Вы имеете в виду письмо Дормана на церемонии ТЭФИ?
— Да. Все присутствующие в зале после прочтения этого письма стали аплодировать как подорванные, некоторые встали. Я не могу так сказать о моих коллегах, как Дорман, — прежде всего потому, что большинство из них делают первоклассное телевидение. Есть люди, которых я очень уважаю как профессионалов, и, поверьте мне, их большинство. То, что два государственных канала поставлены в определенные информационные рамки их владельцами, то есть государством, которое имеет право определять информполитику, не означает, что там работают неталантливые, бездарные люди. Это не так. Мне кажется, что лучшую еженедельную аналитическую программу делает Евгений Ревенко на канале “Россия”, пусть это кому-то и не понравится. А на РЕН, благодаря возможностям их владельцев, берут часто не художественностью, а смелостью.
— Все-таки Максимовской дают ТЭФИ не только за смелость.
— А это потому, что она вышла из знаменитой школы НТВ, которую основал Олег Добродеев. Потом она разделилась, люди ушли на разные каналы. Точно так же в свое время по разным каналам разошлись люди из программы “Время”. Именно они потом дали и то же самое НТВ, и новый тогда еще канал РТР, освежили ОРТ. Да, то, что делает Максимовская и Осокин, — это первоклассное телевидение, что там говорить. Но они находятся в более выигрышном положении, потому что работают не на государственном канале. Я всегда оцениваю журналистов по другим качествам: если в других предлагаемых обстоятельствах он хочет сказать слово правды, то он интересен и вызывает уважение. Если же ему неинтересно и он просто отрабатывает номер, это совершенно другая история.
— Но когда я вижу уважаемого мною Евгения Ревенко, который с пионерским задором разоблачает Лужкова…
— Надо сказать, что “Россия” очень давно уже критически относилась к московскому мэру. Все-таки у меня свои давние отношения с Юрием Михайловичем, но у любого безобразия должны быть свои приличия, как говорила одна героиня Островского.
— Но мы отвлеклись. Вы говорили, что академики аплодировали письму Дормана. Это как наша элита радостно хлопала на ежегодном послании президента, где говорилось, что нужно бороться с коррупцией. Пчелы против меда?
— Не знаю, как элита, но поведение наших телеакадемиков мне показалось странным. Люди идут за теми, кто уверен в себе. А здесь одна двойственность. Просто надо понимать, что реальная жизнь важнее ТВ. Труднее и драматичнее.
— Думаю, телевизионщики не согласятся.
— Наверное, и прежде всего потому, что телевидение у нас очень разнообразное. Правда, аудитория с каждым годом стареет. А рекламодатели на пожилых людей редко ориентируются. Им подавай девушек от 22 до 35, мужчин от 18 до 40. Так что дело в контенте. Это значит, что, возможно, вскоре после создания цифрового телевидения много рекламы перейдет на нишевые каналы.
— А политТВ у нас так и будет болотом? Но ведь, чтобы его оживить, нужно вернуться в лихие 90-е, а этого там, наверху, никто не хочет.
— Скажу вам как очевидец тех 90-х. Я же тогда на ТВ был “практикующим доктором” и замечу, что корпоративная дисциплина на каналах была гораздо круче, чем сейчас.
— Вы возглавили телеакадемию с определенной миссией — объединить сообщество и вернуть беглецов и отказников. Миссия оказалась невыполнима?
— На сегодня да — миссия невыполнима. Хотя академия все-таки жива, мы делаем очень интересные конкурсы “ТЭФИ-регион”, подготавливаем молодых журналистов, помогаем ветеранам ТВ. Но наша личная жизнь напрямую связана с телевидением. Какие мы, такое и телевидение.
— Ну а какой президент телеакадемии — такое ТВ, можно сказать?
— А как же! Хотя быть госчиновником и руководителем общественной организации не самое простое дело. Впрочем, и мои коллеги по ТВ, и мои начальники к этому относятся спокойно.
— Это вы говорите о Медведеве и Путине, чьи поздравления вы торжественно зачитали на церемонии ТЭФИ?
— Они к ТВ относятся с уважением, равно как и к людям ТВ, но, поверьте, дела академии не занимают какого-то значительного места в их жизни. Думаю, такое же, как и в жизни остальных людей, ведь ТЭФИ — при всех скандалах и внутрикорпоративных склоках — это некое явление, которое невозможно вычеркнуть из отечественной истории и общественной жизни.
— Слушайте, у вас же такая интересная жизнь: конкурсы, концерты по всему миру организовываете, преподаете, передачу ведете. Может, плюнуть на все это ТЭФИ, чтобы не иметь больше проблем на свою голову?
— В ноябре должно состояться собрание учредителей ТЭФИ. А в октябре кончается мой президентский срок. После всех этих скандалов мне очень хотелось крикнуть: “А валите вы все к чертовой матери”. Всему есть предел. Зачем нужна организация, которая все время скандалит? Может, лучше деньги, выделенные на ее существование, отдать старикам и детям? Да, президент ТЭФИ — тяжелая, изнурительная и нервная работа. Поверьте, за ту скандальную неделю я пережил больше, чем за последние два года. Примерно такое я переживал, когда был министром культуры, решая проблемы реституции. Все обвинения в мою сторону я считаю незаслуженными, по форме уж точно. Но я не мальчик и не собираюсь хлопать дверью, потому что меня кто-то обидел. Хотя отношения внутри телевизионного сообщества у меня были гораздо лучше до того, как я стал президентом. Это факт.