Началось все с письма в редакцию москвички, матери-одиночки Татьяны Екименко. В то, что она пишет, так сразу и не поверишь, но, увы, все ее слова подтвердились. Итак, осенью прошлого года ее сына Никиту задержали на улице патрульно-постовые. Они решили, что он наркоторговец, надели наручники и отвезли в ОВД «Фили-Давыдково». У парня при себе был паспорт с вложенной туда справкой об инвалидности. Что такое первая группа по психическому заболеванию, да еще бессрочная, знают многие, но, видимо, не полицейские. По мнению следователя Анатолия Мурзина, такая болезнь отнюдь не препятствие для коварного, расчетливого преступления. А у Никиты, кстати, якобы нашли гашиш и сверхточные электронные весы.
— Когда я в первый раз пришла в отделение полиции, — рассказывает мать Никиты, — там не признались, что он у них. Сообщили о его задержании только после того, как я стала писать заявление о пропаже сына. На все мои уверения, что он не преступник, что произошла какая-то ошибка, никто не реагировал. В ОВД обращались лечащие врачи и социальный работник храма (Никита регулярно его посещает) — все пытались убедить, что парень тяжело болен и не может находиться за решеткой.
Следователь Мурзин ходатайствовал перед судом о заключении парня под стражу на том основании, что у него нет постоянной работы (еще бы, с таким заболеванием!) и что якобы он может на воле продолжить заниматься преступной деятельностью. Судья Дорогомиловского суда Светлана Федорова с опером согласилась, и больного парня бросили в самую обычную камеру к уголовникам. Через три месяца ему продлили арест уже на другом основании — поскольку «он представляет опасность для себя и окружающих» (так судья растолковал заключение медкомиссии). Медики отреагировали сразу же — написали коллективное письмо судье и в межрайонную прокуратуру.
«Больной нуждается в лечении и по состоянию здоровья не может находиться в следственном изоляторе на общих основаниях, — цитирую письмо специалистов ПНД №2 психиатрической клинической больницы им. Алексеева. — Однако вопреки здравому смыслу, вопреки обращению диспансера к следователю он продолжает находиться там. Степень выраженности шизофренических изменений личности такова, что в судебном заседании 14.02.2014 в связи с невозможностью допроса был удален из зала суда, т.к. не мог назвать даже дату своего рождения и место регистрации. Не выдерживает критики и предъявленное обвинение. Больной обучался только в начальных классах коррекционной школы и не может производить простейшие арифметические действия на сложение и вычитание. А у него был изъят безмен, который необходим для точного исследования с десятыми долями граммов...»
Но, может, медиков «уговорили» написать такое письмо и в действительности Никита не так уж и болен? Не могут же и следователь, и суд ошибаться?
...Третье СИЗО, или «Краснопресненская пересылка», 528-я камера. Вместе с правозащитниками открываю дверь, и навстречу выходят пятеро здоровенных мужиков. Никита среди них как зайчонок среди львов — маленький, худой, изможденный, выражение лица абсолютно отрешенное.
— Вы его только не трогайте! — прямо вырвалось у меня. Но мужики, несмотря на грозный вид, оказались добродушными. Рассказали, что пацаненку даже нары возле окна выделили, следят за ним постоянно, в случае чего вызывают фельдшера.
— Сейчас я себя нормально чувствую, но мне тут очень плохо, выпустите меня, — говорит Никита. — Завтра... Завтра уже можно домой?
Заключенный умолял, чтобы его больше не отправляли в психиатрическую больницу СИЗО №2. Рассказывает, что недавно был там две недели. Отвезла его туда бригада медиков после того, как шепот в голове не давал ему спать несколько суток.
— Мне там уколы кололи, и челюсть отъехала, — рассказывает Никита, имея в виду судороги лица, при которых мышцы перестают слушаться. — Я стучался в двери, никто не приходил. А когда санитары наконец появились, то смеялись надо мной. Им было смешно, что я не могу управлять челюстью...
— Раз его выписали из «Бутырки», значит, он опасности не представляет и лечить его смысла нет, — рассуждает начмед части СИЗО №3. — Нам его вернули, мы приняли. А что мы еще можем сделать?
Дело Никиты уже в суде, но слушания все время переносят из-за отсутствия понятых. Один вообще пропал, а второй — матерый уголовник, сам за решеткой. И, кстати, свидетелями выступают исключительно полицейские.
Я задала следователю Мурзину всего два вопроса. Первый — почему, пока шло следствие, он не дал матери ни одного (!) свидания с сыном? Второй — почему он просил назначить Никите опекуна, послав телефонограмму в органы опеки, где написал, что мальчик болен, а его мать найти не представляется возможным? При том, что женщина звонила ему и приходила чуть ли не по сто раз на день. Мурзин разговаривать со мной отказался и бросил трубку. Я адресовала два других вопроса судье Толстому (к нему попало дело от судьи Федоровой). Почему игнорируются обращения врачей и почему нельзя отпустить заключенного до вынесения приговора домой? Помощник судьи попросил составить письменное обращение, на которое «ответят в течение 30 суток»... Впрочем, звонок не был совсем уж пустым: в этот же день судья разрешил матери свидание (недавно дело передали в суд, и вопрос свиданий — прерогатива уже служителя Фемиды). Первое за все время.
Я долго пыталась понять, зачем вообще понадобился нашим правоохранителям больной мальчишка? Даже если предположить, что наркотики у него при себе были (скажем, друзья, зная о его болезни, сунули в карман), все равно ведь очевидно — ну какой из него наркобарон?! Или вам, товарищи полицейские, мало настоящей наркомафии? Пытаюсь поставить себя на место полицейских. Вот они увидели парня, который, как им показалось, под кайфом (Никита даже за решеткой выглядит так, будто что-то употреблял). А дальше? Решили идти до победного конца и «натянуть» на поимку сбытчика? Впрочем, есть и версия его матери — не лишенная, на наш взгляд, оснований.
— Я слышала в отделении какие-то странные разговоры на счет квартиры, — говорит Татьяна Екименко. — У нас ведь никого нет — только я и сын. То есть квартира ему принадлежит. Потом я узнала, что в СИЗО следователь ездил с назначенным опекуном. И они при мне разговаривали как старые друзья. На мои вопросы «зачем вообще опекун, когда есть я», Мурзин так и не ответил.
Прошу считать данную публикацию официальным обращением в Генпрокуратуру РФ, ГУ МВД РФ по Москве и Мосгорсуд.