— Как только я ваш голос услышала, меня прямо озарило, — восклицает Галина Максимова. — Я вдруг четко осознала: теперь точно найду ее! Все-таки вы, русские, другие. Душевные такие. Откликаетесь. А тут, в Латвии, все к беде моей отнеслись так прохладно...
56-летняя Галина, к слову сказать, сама наполовину (по отцу) русская. В Латвию Максимовы переехали всей семьей еще в советское время. Галина выросла в Риге, вышла замуж за хорошего парня с белорусскими корнями, который покорил ее своими песнями. Он с самого детства играл в оркестре русских народных инструментов «Садко». Вскоре супруг заразил музыкой всю семью, они вместе ездили на гастроли по России и Латвии. Муж играл на балалайке, Галина — на альтовой домре, один сын на ксилофоне, другой — на контрабасе... Но эта дружная музыкальная семья всегда чувствовала себя неполной. Беда посетила дом Максимовых в олимпийский, 80-й год. И пускай время лучший лекарь, забыть о том, что произошло, Галина, ее муж и дети не могут. Да и не хотят.
Вот мы и подошли к той загадочной истории. Кристина родилась у четы Максимовых 23 апреля 1980 года (это был их второй ребенок) семимесячной, но довольно крепкой. Врачи так и сказали матери, что волноваться не о чем, все жизненно важные органы сформированы, состояние стабильно.
— В течение пяти дней я навещала дочку, которая лежала в боксе, — вспоминает Галина. — Она такая хорошенькая была! Вылитый старший братик! Вот посмотрите на его фото. Этот снимок обязательно надо опубликовать, прошу вас, вдруг по нему как раз она узнает?
Вскоре врачи сказали счастливой Галине, что девочка хорошо кушает и набирает вес и пора готовиться к выписке. Но уже на следующий день все резко изменилось. По словам Галины, доктор Людмила Хелде (она потом стала главврачом роддома), еще вчера уверявшая, что с ребенком все в порядке, заявила, что он в тяжелом состоянии, поскольку отказали легкие. Дала жуткий прогноз — младенец не проживет и суток.
— А меня буквально выгнали из роддома, — рассказывает Максимова. — Принесли вещи и потребовали, чтобы я ушла. Я умоляла отдать мне девочку. Умоляла позволить мне хотя бы одним глазком на нее посмотреть. Не дали. На следующее утро я приехала туда, и снова меня не пустили, сказали только: «Пока дышит». И так продолжалось несколько дней. 5 мая я позвонила в роддом, и мне сообщили, что дочь умерла...
Дальше начинается необъяснимое. Родителям, несмотря на все их требования, не отдали тело. Чем объясняли? Да ничем, по сути. Говорили что-то вроде: «Зачем вам тело и похороны? Зачем вам ходить на кладбище? Забудьте все как страшный сон». А еще уверяли Галину: «Это счастье, что девочка умерла. У нее повредилось одно полушарие мозга, и если бы она выжила, то была бы тяжелым инвалидом и страшно мучилась до конца своих дней».
Не отдали не только тело, но и документы, включая справку о вскрытии и свидетельство о смерти.
— Я понимала, что это незаконно, — плачет Галина. — Надо было обращаться в милицию, но мы тогда этого не сделали. Растерялись... Мы с мужем были молодые совсем — обоим по 23 года. Отцов-защитников у нас не было, а наши матери были подавлены известием о смерти ребенка не меньше нас. Свекровь, правда, пыталась добиться выдачи тела. Звонила туда по сто раз на день, пока ей грубо не сказали, что тела-то и нет уже никакого — в унитаз спустили. Представляете?! А еще тогда времена такие были... Мы побоялись, что или нас, или наших родителей в психушку отправят, если мы шум поднимем.
Трудно сказать, почему так обошлись с семьей Максимовых. Может быть, из-за фамилии. Русских уже тогда не очень любили в Латвии. Как бы там ни было, шли годы. О девочке Максимовы вспоминали все реже. Однажды мать Галины сказала: мол, чувствует, что она жива. Но все только отмахнулись от старухи — слишком больно ворошить прошлое. И вот недавно Галина встретилась с одной своей очень старой знакомой (они не виделись больше тридцати лет). Сидели за чашкой чая, болтали. Галина рассказала свою печальную историю. Подруга очень удивилась тому факту, что семье не выдали даже справки о смерти девочки. Все время повторяла: «Этого не может быть! Надо разворошить прошлое и докопаться до истины».
— У меня многие друзья работали в рижском роддоме, в том числе именно в 1980 году, — говорит Надежда, подруга Максимовой. — Я им рассказала все детали. И все в один голос сказали, что ребенок Галины скорее всего жив. В противном случае ей бы обязательно и документы отдали, и тело. Жаль, что никто из них сам лично эту девочку не запомнил. Возможно, всю «историю болезни» знал очень ограниченный круг медперсонала. Мы посоветовали Галине обратиться в архив, поскольку хоть какие-то медицинские документы должны были сохраниться (по латвийскому закону их нельзя утилизировать в течение 70 лет).
И они... сохранились! Я разбираю кипу листов, которые выдали Галине в ноябре 2013 года в рижском архиве, и у меня буквально мурашки по коже. Сразу скажу, что до меня их уже смотрели эксперты, в том числе медсестры нескольких роддомов. И у всех они вызывают одну реакцию.
Итак, есть две медицинские карточки — матери и ребенка. На одной стоит дата смерти — 1 мая, на второй — 29 апреля (напомним, что самой Галине сказали, что девочка умерла 5 мая). К ним приложены результаты многочисленных анализов:
1 мая у ребенка измеряют температуру тела. 36,3.
5 мая у нее берут анализы на гемоглобин. В норме.
6 мая уже берут анализ мочи. Без отклонений.
8 мая у ребенка берут пункцию спинномозговой жидкости. Все идеально.
8 мая делают еще и рентгенографию легких. На рентгеновском снимке написано «без патологий».
Что же получается — мертвая девочка сдает анализы, да еще и результаты неплохие? Бред! Наверное, никто лучше не объяснит это несоответствие, чем работавшая в то время доктор Людмила Хелде (именно она, по словам Галины, рассказывала ей о состоянии дочери). Я выяснила, что Хелде много лет руководила всем роддомом, год назад ушла на пенсию. По справочной удалось найти номер ее телефона.
— Я не помню об этом случае, — говорит Людмила Хелде. — Умирали тогда у нас дети, как и сейчас, — редко. Но я не помню именно этот случай. Чтобы справку о смерти не дали — этого не может быть. Не может, и все тут. Я не педиатр, а акушерка. Я могла сказать матери о состоянии ребенка только со слов педиатра. У недоношенных детей состояние меняется каждый день, предсказать что-то сложно. Несоответствий в медицинских записях быть не должно. Я вам советую обратиться в педиатрическое отделение роддома.
Мы так и сделали. Точнее, наши коллеги.
— Мы отправили официальный запрос в рижский роддом, — говорит журналист «МК-Латвии» Ольга Гринина. — Поставили там целый ряд вопросов. К примеру, почему такие несоответствия в датах смерти? Если девочка умерла 29 апреля, то каким образом 5, 6 и 8 мая у нее могли брать анализы? Почему матери не отдали тело ребенка? Почему ей не выдали свидетельство о смерти дочери? Вот что нам ответил роддом в лице председателя правления Илзе Крейцберги: «В 1980 году в области ухода за новорожденными были совсем другие возможности, нежели сейчас. Кроме того, делопроизводство велось иначе, чем сегодня. Это случай 30-летней давности, к сожалению, трудно судить о правильности медицинской тактики тех лет в решении разных ситуаций». Мы так поняли, что никто не будет нести ответственность ни за путаницу в бумагах, ни за, возможно, украденного ребенка. В полиции нам сказали, что срок давности истек, и потому проведение расследования невозможно.
И все-таки Галина написала заявление в полицию. И попросила представить ей сведения — были ли в советские годы возбуждены уголовные дела на кого-то из сотрудников рижского роддома? В свое время ходили слухи, что детьми в роддомах промышляли. Скажем, если рождались близнецы, то родителям говорили, что один умер. И его потом усыновляла по договоренности богатая бездетная пара. Кстати, такой случай лег в основу детективного романа Александры Марининой из цикла про Каменскую. Поскольку у Галины к тому времени уже был маленький ребенок, могли решить, что потерю одного она переживет. И отдать его, скажем, родителям, которые потеряли ребенка.
Как бы там ни было, Максимова ждет ответа от правоохранительных органов. А еще ей в архиве сказали, что в этом году одна женщина (как раз примерно 33 лет) приходила в рижский архив, просила документы за 1980 год. Посетительница уверяла, что разыскивает свою настоящую семью. Сказала, что живет в Москве, но, увы, своего адреса работникам архива не оставила.
— Вдруг это она и есть? — восклицает Галина. — И получается, что мы практически одновременно стали искать друг друга! Если вы напечатаете в газете мое фото — она меня узнает. Я очень надеюсь.
Галина говорит, что в Латвии взрослые в сказки со счастливым концом не верят. Когда семья попыталась у себя дома привлечь общественность, просила помощи с поиском, везде наталкивалась на стену непонимания, недоверия и даже откровенного возмущения. Фразы типа «зачем ее искать, живет себе и живет» для Галины как холодный душ. В России же, наоборот, все, кому рассказывала Максимова о своих злоключениях, были единодушны: искать надо обязательно. Время, видимо, и правда пришло.