Письмо Гитлеру

Оказывается, автор письма до сих пор жива. Сейчас ей 75 лет. Она тихо живет в Петербурге-Ленинграде. Письмо Гитлеру вспоминает как детскую шалость.
А само послание отдала для публикации ее старшая сестра Галина Яковлева.

Письмо, разумеется, так и не дошло до адресата. Зато оно есть в книге о детях блокадного Ленинграда. Там же, где дневник Тани Савичевой.  

Галина Ивановна Яковлева. В блокаду она была ровесницей Савичевой.  А Гуля сохранила письмо Гитлеру, написанное 5-летней младшей двоюродной сестрой.


…В первый день обстрелов небо было необычайно розовым. Горели продовольственные склады. И все ходили смотреть, потому что такую красоту нечасто увидишь.
Потом наступил голод.  

Пятилетняя Марина, устав от бомбежек в полуподвале, деловито спросила у мамы: “Мамочка, кто виноват, что я не могу больше играть в куклы? Мне надоело. Можно, я напишу письмо этому Бармалею? Я на него злюсь”. “Во всем виноват Гитлер. Он пришел к нам с войной и хочет всех убить” — и протянула дочери белый лист.
Тогда, в их первую зиму, бумаги было уже мало, книжками топили печи.  

“Сашка, бомбы летят! Сашка, бомбы летят!” — как колыбельную приговаривала своему годовалому сыну соседка Наташа с восьмого этажа. Она спускалась к ним во время бомбежки. Сидели, прислонившись к стене, закрыв головы подушками, чтобы осколки не поранили лицо.  

— Мне мой дружок Витя, Вова, не помню, как его зовут, предложил бежать на фронт, — рассказывает Галина Ивановна. — Тогда, знаете, в первую осень, когда еще голода не было, ребятишек сотнями ловили на дорогах. Мы с Витей-Вовой так и не сбежали. У него началась водянка. Вообще зимой в блокаду было удивительное количество полных и даже толстых людей. Пили кипятка много, заглушали голод. Мне мама как закон повторяла: как бы ни хотелось есть, дели пайку натрое — на завтрак, обед и ужин.  

...Консьержка долго не пускала меня к Галине Ивановне. Консьержка не верила ни удостоверению “МК”, ни визитке: “Мало ли кто сейчас ходит”. Недоверие — вот, пожалуй, основная примета этого праздника. Ветеранов осталось мало, а аферистов, пытающихся вручить им подарки взамен на немаленькую военную пенсию, все больше и больше. Галина Ивановна сухонькая, седая. На груди крошечная медаль. “Самая главная наша награда. Ее Лихачев придумал. “Жителю блокадного Ленинграда”. 

Каменные громады раздвижных мостов, нависший над градом Петровым Медный всадник, Исаакиевский собор, канал Грибоедова, куда попала самая первая бомба…
Мариинская площадь, где стоял их дом. Сами из дворян. Поэтому еще в 20-е боялись подходить к дверям, поэтому и ютились в самой плохой коммуналке. Из дворян — поэтому остались-выжили пухлые семейные альбомы с тонкими лицами и каллиграфическим почерком их обладателей. “Ранним утром жаркого июльского дня ты, моя Гуленька, открыла первый раз свои черные глазки” — это писала бабушка, в Гражданскую войну сушившая пеленки на своей груди. Мама училась балету у самой Ксешинской.  

В альбоме много детей. Смеются, бегают, играют. “Родители любили нас фотографировать”. Но главная героиня — девочка с прядями нежнее шелка, с оторванной от пальтишка крошечной пуговкой. Это не Гуля и не Марина, это третья сестренка — Валенька.


“Это младшая Валя. Она умерла в самом начале блокады, в сентябре, от дифтерита. Ее хоронили еще в гробу. Письмо на фронт, где мама пишет отцу о смерти Валеньки, я прочитала только после смерти родителей”.  

— Валенька была необыкновенным ребенком. Поймите, так многие говорят, но это была сущая правда, — рассказывает Галина Ивановна. — Когда началась война, отец не решился попрощаться с ней перед отъездом на фронт. К моей кровати подошел: “Я иду чинить твой велосипед” — а ее только нежно поцеловал в русые волосы. Все прощания происходили на Поцелуевом мосту. И вот Валенька как-то прорвалась туда и, представьте себе, нашла в толпе солдат папу. Кинулась, раскрыла ладошку, а на ней лежали вырезанные из клетчатой тетрадочной бумаги кружочки: “Это мои печати тебе, чтобы ты везде проходил и выжил”. Мы только после войны узнали эту историю Валенькиных печатей. Отец вернулся живым и даже не раненым. Хотя прошел с 41-го до 45-го — и все время на передовой. Закончил войну в Германии. Дома залез в карман гимнастерки и достал эти бумажки, что Валенька ему вырезала. Он все их сохранил. “Папа, тебя никогда не убьют”. Мы положили их в шкаф… Отец попросил похоронить его с ними.  

В 93-м Иван Яковлев умирал в больнице. Тогда Галина Ивановна и достала впервые кружочки с полки, пересчитала и ахнула. 52 штуки. Именно столько лет прошло с того памятного прощания шестилетней Валеньки с отцом на Поцелуевом мосту. “86 лет всего он прожил. В 34-м ушел на фронт. А 52 года она ему, выходит, подарила. Мы до сих пор думаем, что она с ним жизнями поменялась”.


— Мам, а что это такое — там и картошка, и капуста, что-то красное и круглое зеленое, маленькое?  

— Это называлось винегрет.  

Галина с Мариной вспоминали любимую пропавшую Мурку: “Как жаль, что ее вовремя не съели”. Со всего города к ним съезжались родственники, их дом в смысле бомбежки считался самым безопасным. “Помню близняшек Таню и Люсю, тоже наших сестренок, им еще года не было. Когда начиналась бомбежка, они обе тихонечко так скрипели, как будто дребезжит посуда в шкафу. Это они плакали. Их удалось эвакуировать. Но в поезде на Люсю с верхней полки упал тяжелый чемодан, и ее раздавило”.  

Пятилетняя Марина, та самая, сочинившая письмо Гитлеру, выучила определять по часам время так. Когда надо ходить за хлебом — это шесть, а очередной налет будет в восемь. Теперь ей уже 75. Галина Ивановна перебирает растрепанную тетрадь — список блокадников их района. Осталось всего трое. Включая ее. Крест-накрест, как окна в войну, перечеркнуты черным сотни фамилий и годов рождения. 1928-й, 29-й, 32-й… Марина, работавшая учительницей,  36-го… Эти пока живы. Когда-нибудь не останется никого.  

Мирно тикают часы на кухоньке. Как будто я все еще там. На Поцелуевом мосту среди толпы теней, где 6-летняя Валенька сжимает в ладошках призрачные печати жизни, а  5-летняя Марина выводит первые буквы в букваре войны.