За границей добра и зла

В этом жутком жизненном триллере, который продолжается до сих пор, попытался разобраться наш корреспондент.

...Вот уже два месяца мама Сережи Охезина, Галина, каждый день приходит на кладбище Екатеринбурга. Она все еще не может поверить, осознать, смириться. Ее Сережи нет. Последние 7 лет жизни Галина провела в борьбе за здоровье своего сына. Сколько было больниц, врачей, диагнозов, радостей и слез! Казалось, наступил переломный момент — нашлись деньги, и Сережу отправили в Германию. Момент действительно переломал все и вся — Сережа умер в немецкой клинике. А после похорон Сережи в прокуратуру Свердловской области, в Следственный комитет при Прокуратуре РФ, министру Голиковой, уполномоченному по правам ребенка Астахову, Президенту РФ Медведеву, Генпрокурору РФ Юрию Чайке Галина отправила письма, от прочтения которых нормальный человек испытывает шок.

 “30.01.2010 года в 15.40 по мюнхенскому времени моего ребенка убили. Потом с циничной жестокостью вырезали все внутренние органы…”

— Я практически живу на кладбище, — плачет Галина. — Здесь как-то спокойнее становится. Мы с мамой придем, поговорим с Сереженькой, прощения у него попросим. А вечерами я реву… Не выходит из памяти, как его похоронили. Нас уверяли, что ребенок будет жить, ну, пусть инвалидом, но жить! Он нам любой был нужен!  

— Бедный ребенок, так настрадался за свою жизнь, — рассказывает бабушка Сережи Тамара Алексеевна. — Только здесь было сделано порядка 15 операций, да в Германии еще четыре. Как он болел, как страдал, а потом еще там, в Германии, так надругались над нашим Сереженькой!..  

Семья Сергея Охезина — из Екатеринбурга. Обычная российская семья. Все очень радовались, когда 10 лет назад на свет появился малыш. Совершенно здоровый, до трех лет практически не болел.  

...Первые проблемы со здоровьем появились в три с половиной года. У Сережи начали болеть ножки, голова, появились постоянная рвота и сильные носовые кровотечения. Он очень резко похудел. В 4 года ему сделали первое МРТ-исследование, которое показало воспаление оболочек головного и спинного мозга.  

В доме Галины хранятся целые чемоданы медицинских карт, выписок, анализов. Все эти объемные тома — истории болезни ее сына Сережи. Сама Галина без запинок озвучивает сложные медицинские термины и названия лекарств: за 7 лет лечения вникла во многие тонкости нейрохирургии.  

— Сережа у нас все в докторов играл. Ведь мы месяцами жили в больницах. Сережа — “врач” и берет у дедушки то кровь, то ликвор, то другие анализы. Бабушка, значит, “медсестра”, я — “буфетчица”. Вот смотрите, — Галина включила нам диск с записями домашнего видео, достала фотографии: — Здесь Сереже 6 лет 10 месяцев. На тот момент он уже перенес несколько операций. Это нам очень удачно наши врачи шунт в голову поставили. 2006-й и 2007-й у нас были прекрасными. Сережа себя хорошо чувствовал, играл, катался на велосипеде. Вот с дедушкой побежали наперегонки — Сережа всегда первый. Нам никогда никто из врачей не говорил, что мальчик безнадежен… Мы всегда были уверены, что нам удастся вылечиться...  

Болезнь вернулась 16 июля 2008 года. У Сережи совершенно неожиданно случился сильнейший приступ эпилепсии. Сделали МРТ, и оказалось, что пошло ухудшение: очаги болезни стали появляться в головном и добавились в спинном мозге. Опять рвота, головные боли. Сереже поменяли шунт в голове. Диагноз поставить никак не удавалось, так что лечили симптоматически. От гормонального лечения мальчику стало лучше. Но он очень сильно располнел — за четыре месяца с 20 килограммов поправился до 50.  

— Но это ничего, что пополнел. Зато он веселый стал. Аппетит появился. С подозрением на онкологию ребенок лежал больше трех лет в больницах. Сам знаменитый профессор Гринберг у нас гистологию брал и рака не диагностировал.  

— А почему вы поехали лечиться в Германию? Кто вас туда направил?  

— Туда мы не лечиться поехали. А диагностировать болезнь. Направила нас в эту клинику в Мюнхене известный нейроонколог из Москвы, профессор Ольга Желудкова. Она сказала, что Швабинг — прекрасная клиника, а профессор Бурдех — известнейший во всем мире онколог. А уж какое дорогое лечение!  

Деньги собирали, что называется, всем миром. Отец Галины, секретарь Федерации независимых профсоюзов России и представитель этой организации по Уральскому федеральному округу, сам лично ездил по предприятиям. Просил людей о помощи. По копейкам наскребли нужную сумму — 41 тысячу евро.  

Чемодан, который привезли с собой из Германии, до сих пор стоит в квартире Галины неразобранным. В нем в основном книги, игрушки. Здесь есть и Сережина самая любимая энциклопедия про автомобили. Мама показывает картинку, на которой нарисован большой грузовик: “Вот смотрите: здесь он написал “Обязательно надо такой, только красного цвета”. И он денежки копил, у него целая коробочка железная из денежек — пятачки, десятки… С этой книгой ездили в Германию. Еще брали Носова. Мы же ему читали книги, уже в реанимации, — срывается мама на плач. — А вот его любимая книжка — про русские танки “Т-34”. Это мы читали сто пятьдесят раз, наверное…  

...Вместо запланированного месяца Галина с сыном провела в клинике около пяти месяцев.  

— Больница с первого же взгляда произвела на меня ужасное впечатление. Во-первых, нас там никто не ждал. Когда мы приехали 14 сентября, то много часов просидели в регистратуре, потом в каком-то отделении. Когда, наконец, вышли к нам врачи, оказалось, что те медицинские документы, которые мы посылали еще в мае, диски с МРТ и прочее, они и в глаза не видели. Но на каком основании тогда они в Екатеринбург ответ прислали: мол, приезжайте, мы ваше дело изучили и возьмемся за диагностику?.. Только через два месяца (! — Ред.) после того, как мы приехали, врачи стали выспрашивать, какие Сереже сделаны прививки, какие анализы мы сдавали в России, каковы симптомы заболевания. Но все это, как и непривычное и неподходящее ребенку питание, — ерунда! Мы готовы были вытерпеть все, лишь бы поставили диагноз. По мере того как мы там находились, меня многое удивило: в клинике окна постоянно открыты, сквозняки — похоже, кварцевых бактерицидных ламп у них нет, как в наших больницах, вот они и проветривают в любую погоду — холодно, не холодно на улице… За все время, пока мы лежали, даже пыль не протерли ни на телевизоре, ни на приборах, ни на окнах. Уборщицы моют только пол. У меня мама, когда приехала, протирала везде пыль. Кроме того, в уличной обуви, с сумками, шарфами на шее там вполне можно приходить в реанимацию. Я уж не говорю о том, что первые два месяца, когда мы в нейропедиатрии лежали, медсестры ребенка не мыли. Принесут тазик с тряпками — вот, типа, сама мой. У ребенка катетер в шее стоит, ребенок весит 50 килограммов, я надорвалась там. И через два месяца не выдержала, предложила: давайте я заплачу и найму медсестру, чтобы помогала мне ухаживать. Вот тогда и обнаружилось, что весь надлежащий уход должны были проводить в клинике — включено в контракт. Но больше всего меня поразили действия врачей…  

— Поясните.  

— Мы же приехали устанавливать диагноз, в основном это взятие проб оперативным путем, биопсия. Через два дня нахождения в онкологическом отделении нам без всяких обследований заявили, что у ребенка нет онкологии. И перевели в отделение нейропедиатрии. Начали проводить пульстерапию — это введение в кровь внутривенно высоких доз гормонов. В течение часа, пока вводили лекарство, Сережа кричал от боли. Первый день, второй... Я кидалась к медсестре, спрашивала: что сделать, чтобы ему полегчало? На третий день побежала к врачу: почему ребенок так кричит от боли во время проведения пульстерапии? Мне — врач: “Да потому, что это лекарство жжет вены”. Я спросила: почему не добавить физраствор, чтобы не жгло? Он говорит: хорошо, добавим. Ребенок перестал кричать. А что, врачи этого не знали?.. С этими внутривенными вливаниями они его мучили каждый раз: Сережа поправился очень, вену сложно найти. Ему бесконечно тыкали иглы, пока не найдут вену. У нас, в России, если медсестра не может попасть в вену, вызывают реаниматолога. Реаниматолог ставит катетер без проблем. Там почему-то такого нет. Но самое непонятное, что Сережу сразу стали лечить от токсоплазмоза…  

— Подождите: как это — лечить, вы же поехали только диагностировать болезнь?..  

— Так они поставили диагноз: токсоплазмоз. И сказали: вылечим! Все время, пока мы там были, врачи нас уверяли, что знают, как лечить, и что поставят моего сына на ноги. Стопроцентно поставят! Как я могла уехать, когда они так уверенно заявляли это? Но лечение явно не пошло на пользу. И если до него он еще говорил, хорошо кушал, двигал ручками и ножками, с удовольствием слушал книги, общался по телефону с бабушкой и дедушкой, то после начала лечения у Сережи начались сильнейшие эпилептические припадки, головные боли, он перестал спать сутками. Я говорю врачам: лечение не подходит, может, есть от токсоплазмоза другие препараты? Они молчат. Когда 14 октября ему провели первую биопсию, выяснилось, что никакого токсоплазмоза у него не было и нет! Когда нам объявили в ноябре, что необходимо сделать еще одну операцию — взять биопсию из седьмого позвонка, папа позвонил доктору Желудковой в Москву посоветоваться. Она согласилась: делайте, надо установить диагноз ребенку. Немецкие врачи пообещали, что после этой операции Сережа наш начнет ходить. Я, естественно, дала согласие.  

— Тогда и последовала доплата за лечение?

— 41 тысяча евро — это только за месячное пребывание в клинике и установку диагноза. А с 20 ноября все лечение стало оплачивать Минздравсоцразвития РФ. За сутки в стационаре — 200 евро, в реанимации — 1500 евро. Плюс гонорары врачей.  

1 декабря, после операции, состояние ребенка начало резко ухудшаться. 18 декабря сделали еще одну операцию, взяли биопсию на девятом позвонке. Затем последовала химиотерапия в реанимации. 30 декабря Сережу перевели из реанимации в онкологию и стали резко снижать дозы гормонов, убирать дексаметазон.  

— Я пыталась объяснить врачам, что так нельзя делать, это в России любой врач районной поликлиники знает. А они смотрели на меня, как на больную. Потом ребенок одиннадцать дней не ел, ему начали вводить внутривенно какие-то жирные кислоты... Сереже стало совсем плохо.  

На фото — Сережа в реанимации, погруженный в глубокий сон мальчик, весь в датчиках и проводах. Почти весь январь он провел в состоянии искусственного сна. Еще на одной фотографии — незаживающая рана на ноге из-за катетера. Пальцы ног растопырены из-за сильной отечности. Тогда еще ребенок дышал самостоятельно.

 Потом врачи сообщили, что у мальчика якобы отказали почки. За этим последовал сепсис, начались кровотечения. А 26 января родственникам (к тому времени в Германию приехали родители Галины и ее брат) заявили, что головной мозг ребенка умер. Когда и как была зафиксирована смерть мозга, родным немецкие врачи так и не сказали. Но мать им уже не верила: “На мониторах все показатели были нормальные. Ручки, ножки теплые. Все системы (кровеносная, мочеполовая) функционировали. Да и на прикосновение Сережа реагировал. А вдруг мозг не умер? Как я могла им верить после всех этих заверений об излечении сына?..”  

...28 января у Сережи был день рождения — 10 лет. Родные развесили в палате гирлянды, поздравляли его. Местные врачи недоумевали: зачем… А 30 января, когда родственники пришли к ребенку с утра, им сообщили, что Сережу... отключают от систем жизнеобеспечения. Что в Германии на это не нужно согласия родственников: у них есть комиссия по этике, все уже решено. Лишь потом немецкий адвокат сообщил Галине, что это не так: ее согласие требовалось обязательно.  

— Вы помните последний разговор с Сережей?  

— Последние трое суток перед тем, как его ввели в искусственный сон, навсегда врезались мне в память: он кричал только: “Больно, мне больно!” Трое суток, двадцать четыре часа — ежеминутно: “Больно, мама, больно, мама!” Я была рядом, я вызывала врачей. Звонила переводчице, она звонила в больницу. Я вызывала медсестер. Врачи же мне рекомендовали отвлекать Сережу, смотреть ТВ, пригласить психолога. Я просила: дайте ему обезболивающее! Он умирал мучительно. Я никогда не прощу себе этого...  

— Когда же вы узнали, что органы из тела были изъяты? Вас предупредили?  

— Никто нас ни о чем не предупреждал. Мы не давали согласия на вскрытие, только разрешение на бальзамирование, без которого якобы тело невозможно отправить в Россию. И когда 4 февраля, перед отлетом, мы пришли в клинику (за выпиской и заключением о смерти), то, естественно, стали спрашивать: в чем все-таки причина смерти мозга Сережи? А нам ответили, что мозг изъят и отправлен в другую клинику для исследований. Мы были в шоке! Как?! Почему без нашего ведома?!  

Врачи признались, что они и другие органы изъяли: легкие, железы, кишечник, желудок, почки, печень. Я тут же позвонила в Москву — в Минздрав и юристам. Нам посоветовали нанять адвоката. Переводчица Светлана Школьник тут же организовала встречу с немецким юристом Андреосом Графом. В этот день мы потребовали от клиники гарантийное письмо с обещанием вернуть органы нашего сына. Больше мы в тот день ничего не успели сделать: виза заканчивалась на следующий день. А “груз-200” уже находился в аэропорту.  

О пребывании в клинике у Галины осталось две бумаги — справка о смерти и справка, подтверждающая, что Галина с сыном действительно с 14 сентября по 30 января находились на лечении в немецкой клинике. И все.  

...Семья Галины вернулась в Екатеринбург в ночь с 5 на 6 февраля. 6-го состоялись похороны. А через неделю они увидели фотографии, сделанные патологоанатомами в Екатеринбурге, и пришли в ужас. Все тело Сергея было в жутких разрезах. В нескольких местах на теле отсутствовала кожа…  

В марте семья Галины в отчаянье обратилась в “МК”. На наш запрос в клинику 31 марта пришло письмо: “Мы информируем вас, что органы мальчика Сергея 27.03.2010 были нами отправлены в Екатеринбург. Мама об этом проинформирована”. К письму было приложено краткое объяснение директора клиники Манфреда Кирхера: “У Сергея была редкая разновидность рака. Наши врачи сделали все что могли, но спасти ребенка, к сожалению, не удалось. Органы были изъяты для дальнейших, более глубоких исследований”.  

— 24 марта мы получили письмо от переводчиков, с которыми работали в Германии, — Ольги Малер и Светы Школьник, — говорит Галина. — О том, что немцы нам высылают органы ребенка, и мы их должны получить в конце недели. Я удивилась: почему пишут мне эти две ни за что не отвечающие женщины, а не клиника? Я была в шоке: что делать, в холодильник, что ли, свой посылку положить?.. Мы попытались добиться, чтобы морг хотя бы на какое-то время взял на хранение органы Сережи. И, может быть, были проведены исследования. А вот что потом? Эксгумацию производить, чтобы захоронить останки в могилу?.. Адвокат в Германии говорил нам, что клиника должна на себя взять все финансовые вопросы вторичного захоронения.  

...30 марта на имя одного из екатеринбургских похоронных бюро пришла посылка. Мама Сережи договорилась с моргом взять органы ее умершего сына на хранение. А 29 марта обратилась в прокуратуру Свердловской области. В настоящий момент ведется расследование: первая задача — установить подлинность присланных органов…  

В последний день в реанимации Галя срезала у Сережи волосики и ноготок. Просто так, на память. Теперь эти сохраненные матерью памятки очень помогут следствию. У нее и у отца ребенка будут брать ДНК-анализ. Планируют провести эксгумацию трупа ребенка… Жуткий триллер продолжается.  

…Последний раз мы общались с Галиной 5 апреля. Как эта женщина смогла все это выдержать практически в одиночку — мы, видавшие виды журналисты, не можем приложить ума. Что еще предстоит выдержать материнскому сердцу женщины, которая в страшных мучениях потеряла единственного ребенка и которой возвращают его тело по частям?..  

…Мы позвонили врачу Татьяне Абрамовне Штаркман из екатеринбургской 40-й больницы, которая наблюдала Сережу долгое время.  

— Вы видели фотографии Сережи в последние дни его жизни?

— Да, Галина их приносила. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. И эти раны от катетеров… Я за всю свою 40-летнюю практику подобного не встречала. У него была очень тяжелая болезнь, какая именно, я точно сказать не могу. Но я уверена: он умер от своего основного заболевания. Просто, может быть, его кончину несколько ускорили.  

— То есть вы считаете, что он мог прожить и дольше?  

— Трудно сказать. В последние годы состояние Сережи постепенно ухудшалось, не резко. Химиотерапия, возможно, лишь ускорила процесс смерти. Организм не выдержал интоксикации. Может быть, надо было осторожнее такие сильные препараты вводить.  

Профессор Ольга Григорьевна Желудкова, которая посоветовала отправить Сережу на диагностику в клинику Швабинг в Германии, как оказалось, знает диагноз, поставленный там Сереже Охезину:  

— Ему диагностировали опухоль центральной нервной системы А вообще, Сережа был очень сложным пациентом и для диагностики, и для лечения.  

— Как вы расцениваете всю эту историю с изъятыми органами Сережи и отсутствием истории его болезни?  

— Я как врач могу сказать, что только паталагоанатомические исследования могут дать полную картину того, что происходило с ребенком и от чего он в конечном итоге умер. Но согласие родителей на вскрытие — обязательно!  Все необходимые документы в нашей клинике выдаются родственникам на руки через два-три дня после выписки или кончины пациента.  

Буквально на днях нам удалось связаться с немецким адвокатом сережиной семьи Андреосом Графом, и хотя он не горел желанием комментировать ситуацию (не все финансовые вопросы с Галиной еще урегулированы), но о последних новостях, касающихся дела Сережи, все же рассказал:  

— Во-первых, клиника все документы передала мне. Для их изучения, думаю, нужны не только юридические знания, но и медицинские. От чего умер ребенок? Когда наступила фактическая смерть: в момент умирания головного мозга или в другой какой-то момент? Целесообразно ли было отключать его от систем жизнеобеспечения (хотя без письменного согласия родителей этого делать не должны)? И вообще, правильно ли лечили Сережу? Уверен, у мамы ребенка есть врачи, чье экспертное мнение ей захочется услышать и прикрепить к делу.  

Что касается изъятых органов. Тут, конечно, клиника поступила неправомерно. Разрешение на бальзамирование дает автоматическое разрешение на вскрытие. Органы должны были изъять, законсервировать с помощью специальных препаратов и вернуть на место. Однако этого не было сделано. Почему — на этот вопрос ответа пока нам никто не дал. Признаться, с подобным я сталкиваюсь впервые. Хотя дела о врачебных ошибках в моей практике бывали, и не раз.

Комментарий президента Лиги защитников пациентов Александра САВЕРСКОГО:

— История совершенно страшная. Я, например, не понимаю, что делали в Германии с изъятыми органами два месяца — ведь достаточно было провести макроисследование и взять срезы тканей: у нас это делается за пару дней, хотя и для этого нужно согласие родных. И именно поэтому эта история уже дает основания для первоначального предъявления немецкой стороне иска о возмещении морального вреда, причиненного нарушением права родителей на согласие на изъятие органов и их исследование и на достойное отношение к телу умершего ребенка, непосредственно связанное с правом на достойное погребение, куда входит понятие целостности организма. Этот иск должен быть предъявлен по месту нахождения ответчика, то есть в Германии. Причем на истцов распространится действие личного закона, то есть они вправе применять нормы нашего законодательства, которые не позволяют изымать органы у трупа без согласия родственников, кроме как для целей трансплантации, о которой в данном случае речи вроде как и не было, но это должен будет установить суд. В ходе такого процесса у истцов появится возможность увидеть медицинские документы ребенка, провести их анализ, и если в его ходе выяснится, что проведенное лечение было неадекватным, то заявлять еще ряд оснований иска — возмещение морального вреда, причиненного преждевременной смертью ребенка, и возврат денег, уплаченных за лечение, и других расходов, связанных с этим. Я считаю, что в такой ситуации родители ребенка имеют все основания, чтобы привлечь на свою сторону соистца — Министерство здравоохранения и социального развития РФ, которое понесло необоснованные расходы (убытки) и которые возможно вернуть для того, чтобы помочь другим людям. Вообще государство должно помочь семье Сережи с организацией непростых юридических дел во избежание повторения подобных историй в зарубежных клиниках, хотя подобную историю я слышу впервые за десять лет работы в Лиге пациентов.