Неужели Чистые пруды стали неузнаваемыми? Сел в машину и поехал посмотреть, что случилось. Увидел — все осталось, как было в 1975 году, когда отсюда переселились на Пресню редакции, занимавшие дом 8. Он на месте, но без журналистов. Все старинные особняки — сохранились. Многоэтажные дома ХХ века — тем более. Стало лучше, чем прежде. Нет пустыря на углу с Большим Харитоньевским переулком. К бывшему “Колизею”, промелькнувшему в “Покровских воротах”, пристроили здание для “Современника”. Посольство Казахстана давно вписалось в строй старинных зданий.
Проехал по всему кольцу. И убедился: нет нужды в декорациях для киносъемок. Бульваров на кольце — десять, тянутся они на девять километров. Линия застройки по обеим сторонам протянулась на восемнадцать километров. Строений на магистрали тысячи. Сколько сломано с тех пор, как Москва живет под трехцветным флагом? Исчезло на Страстном бульваре безликое здание, где помещались “Московские новости”. Это никакой не памятник. Чего еще нет? Дома политпросвещения на Рождественском бульваре, построенного на закате КПСС. Видны на его месте фасады, обещающие быть лучше прежних стен.
Разруха у Мясницких ворот. Но это наследие советской власти. Когда прокладывали метро, снесли церковь Флора и Лавра. С тех пор торчит шахта метро. В 70-е годы сломали линию зданий напротив почтамта. Зияет котлован на углу Никитского бульвара. Это потеря, и домов в начале Арбата не сберегли в годы развала, когда касса города опустела и пришлось уступить желанию банка.
В пределах Садового кольца я описал все радиальные улицы и знаменитые переулки, такие как Кузнецкий Мост. Ни один из этих старинных проездов не лишился памятников. Ни один не изменился и не дает оснований оплакивать старую Москву. Цельной стала Петровка, где с довоенных времен уродовали улицу глухие стены и пустыри на месте домов, уничтоженных в годы “сталинской реконструкции”.
Идеально выглядят Столешников переулок, Третьяковский проезд и Камергерский переулок, напоминая ухоженные улицы городов Европы. Таким, как они, завершенным, стал Лаврушинский переулок напротив Третьяковской галереи и палат XVIII века. Плохо ли?
“Город ушел от меня, — скорбит бывшая жительница Замоскворечья. — Я училась в школе у Третьяковки. Мы бегали к ней через грязные подворотни, чтобы купить мороженое у центральной художественной школы. Теперь я приезжаю туда, как в Париж, в подъездах моих одноклассников шикарные галереи и офисы, напротив Третьяковки выстроили что-то подавляюще–мраморное, наверное, для очень богатых людей, все сверкает, блестит, но где же здесь я, и где наши прогулки по переулкам дряхлой Ордынки? Снесли мое детство…”
Радоваться надо, что невзрачный прежде переулок напомнил Париж, нет грязных подворотен, следов дряхлости. Поруганные при советской власти церкви в Замоскворечье открыты. Воссоздана Мариинская обитель на Ордынке.
Возрождается самый большой храм Климента папы римского вблизи галереи. Никогда за всю историю, будь то царская, будь то советская, Москву так не берегли, как сейчас. До революции ради Исторического музея снесли на Красной площади палаты, где открылся Московский университет. Не пощадили древности.
Ампирные особняки ломали повсюду, расчищая землю под доходные дома. Ничего подобного сегодня нет. Но слышу и читаю:
— Многие старые города уже начали беречь. Ригу, например. Москву вот только не начали, а начнут хоть когда-нибудь — никто не знает.
— Советская Москва уничтожала старую Москву, а теперь наступает полный архитектурный апокалипсис.
— Одичавшие средневековые римляне, использовавшие античные строения в качестве удобно расположенных каменоломен, действовали столь же эффективно, как правительство г. Москвы и аффилированные с ним структуры.
— Москву распилили…
Кто распилил? Ответ в виде лозунга вынесли на улицу: “Отстоим Москву от лужковских захватчиков!”
Возмущаются “бессмысленной глупостью и идиотизмом чиновников”. Эти крепкие слова вырвались в связи с намерением во дворце XVIII века, занимаемом больницей, открыть Дворец бракосочетаний.
“Ну вот, например, — пишет обличитель бессмысленной глупости и идиотизма, — стало известно, что знаменитая 24-я Московская городская больница, что на углу Петровки и Страстного бульвара, которая больницей была всегда, которая как больница строилась, которая один из уцелевших памятников давно прошедшего времени, так вот, эта самая больница будет теперь Дворцом бракосочетаний”.
Это хлесткое высказывание — явная глупость. Здание строилось не для больницы. Князь Гагарин возвел дворец для себя в 1775 году. В начале XIX века арендовал его Английский клуб. В нем устроили прием в честь отличившегося в Шенграбенском сражении генерала Багратиона. Прием описал Лев Толстой в романе “Война и мир”. В 1812 году за классической колоннадой помещался штаб главного интенданта Наполеона, где по долгу службы бывал офицер Анри Бейль, прославившийся как писатель под псевдонимом Стендаль. “В Париже, — писал он, — нет ни одного клуба, который мог бы с ним сравниться”. Владение выкупила казна и открыла в нем в 1833 году Екатерининскую больницу. Плохо ли, если ей построят современное здание, а в возрожденном дворце заиграют марш Мендельсона?
Московские чиновники, которых так вдохновенно поносят за глупость и идиотизм, целеустремленно возвращают городу утраты, понимая, что без приращения истории и культуры у столицы будущего нет. Тихо, без церемонии “лужковские захватчики” взяли в свои руки Провиантские склады на Крымской площади — одно из крупнейших зданий XIX века. Служили склады автомобильным гаражом, как некогда Манеж. Чтобы заполучить просторные корпуса, город построил для армии гаражный комплекс. Огромные залы переданы музею истории Москвы, ютившемуся в церкви. Тысячи квадратных метров позволят создать экспозицию, достойную столицы.
Те, кто сравнивает одичавших средневековых римлян с московскими чиновниками, не заметили в Коломенском сработанный топорами бревенчатый дворец. Точно такой, какой придворный поэт и учитель царских детей Симеон Полоцкий назвал восьмым чудом света:
У воссозданных стен дворца Алексея Михайловича, где родились Петр и Елизавета Петровна, минувшим летом разыграли сражение под Полтавой. Сыну Ильи Глазунова Ивану поручили расписать залы. Ко Дню города их обещано открыть. Пустовать “восьмое чудо света” не будет, как новые городские музеи на Пречистенке, Петровке, Гоголевском бульваре и в Ермолаевском переулке, созданные Зурабом Церетели.
Удивляюсь, как удалось в тяжкие годы, пережитые Москвой, брошенной в 1991 году на произвол судьбы, избежать более крупных потерь. Градостроительство со времен Ельцина стало оселком, о который точат зубы политики в борьбе за власть в городе, и публицисты, возбуждающие неприязнь ко всему, что делает Тверская, 13. Годами утверждают они мысль о невиданных разрушениях, замалчивая или осмеивая все, достойное восхищения, как это было недавно в отношении Большого дворца в Царицыне, а ранее — храма Христа, Гостиного Двора, сгоревшего Манежа.
На прицеле у воителей сейчас Пушкинская площадь, звено “Большой Ленинградки”, скоростного пути от Кремля к МКАД, аэропорту. Ради нее на морозе роют день и ночь тоннели, пожертвовали деревьями Ленинградского проспекта, реконструируют Тверскую заставу. Пушка — камень преткновения машин, простаивающих перед светофорами Тверской. Сотни тысяч моторов на холостом ходу отравляют окрестности бульвара. Тоннель необходим. Подземный паркинг тоже.
Но чем ближе начало земляных работ, тем активнее выступают “группы сопротивления”. Они ратуют “за неприкосновенность площади-символа”, против “перекройки легендарной площади”, “подкопа под Пушку”. Но на “легендарной площади”, увы, сохранился разве что постамент с Пушкиным. Страстной монастырь, все церкви и старинные здания разрушены при советской власти.
Площадь выглядит хаотично, она — символ несчастий Москвы. Снявши голову, по волосам не плачут. Всего один жилой дом остался на площади. Сколько в нем жильцов? От силы 400, но 40 тысяч подписей подано против “непонятной стройки у себя под окнами”. Озабоченные загробной жизнью граждане устраивают “молитвенные стояния и крестные ходы”, борются за сохранение фундаментов монастыря, “фрагментов фундаментов и колодцев дренажной системы на месте кварталов Бронной слободы”, где вырос сквер.
Раскрученную “Пушку” тщатся представить неприкасаемым памятником. Подобная история разыгрывается теми же креативными лицами в Царицыно. Там двухэтажный барак без тепла, воды и туалета выдается за “дачу Муромцева”. Эту халабуду тесть Бунина, основатель партии кадетов и первый председатель разогнанной Государственной думы, которого вся Москва похоронила как мученика, никогда не видел. Если это памятник — то не о нем, а о былом нашем неустройстве и бараках концлагерей.
Оплакивают мнимые разрушения, а на деле сковывают развитие Москвы, отставшей в силу разных причин по многим показателям от столиц Европы. У нас нет колоссальных музеев, как в Лондоне, множества гостиниц в старинных домах, как в центре Рима. Нет столько театров, как в Париже. А когда для развития Пушкинского музея и театра “Геликон-опера” решают перекрыть пустующие дворы, устроить подземные парковки — звучат обвинения в вандализме, коммерциализации, “методическом доламывании того немногого, что осталось от прежней Москвы”.
Патриарх не возражал против парковки под храмом Христа. Почему директор Пушкинского музея не может себе этого позволить? Британский музей перекрыл двор ради магазинов и ресторана. Почему Пушкинский музей, задыхающийся в тесноте, не может расширить экспозиции за счет дворов приданных ему усадеб? До того, как начали строить зал “Геликона”, я заходил во двор усадьбы на Большой Никитской улице. Что видел? Мусорные баки и стоянку машин. Не заметил “образа средневекового “осадного” боярского двора с крепостными воротами-башнями”. Как его увидеть среди стен XIX века? Автору процитированных строк, я знаю, роднее средневековая Москва.
Хочу процитировать другие слова: “Мне не нравится идея жить в Москве Гиляровского, а хочется города ХХI века”. Под этим заявлением можно собрать не сорок тысяч — миллионы подписей.
В музее архитектуры, директор которого занимался устройством выставок, по его словам, дававших “федеральной власти лишний повод скушать московскую власть”, накануне Нового года состоялся подобный вернисаж. Что Москву мы потеряли, должны доказывать фотографии, снятые в 1993 и 2009 годах. На одной картинке старый Военторг. На другой — новый. Давней Якиманке противостоит современная и так далее. Аннотация внушает, что город теряет не просто памятники, а генетический код, запечатленный в камне, приближается день, когда “дух великого города окончательно изнеможет в борьбе с хищниками, алчущими квадратных метров”.
На снимке увидел знакомый Бутиковский переулок, в него я однажды забрел с Остоженки. Мне показалось, что из Москвы попал на окраину провинциального города. Почерневшие деревянные двухэтажные дома. Одинокое дерево. Здесь была текстильная фабрика Бутикова. Жили бедные люди. Ни один писатель, артист, художник, ученый не снимал в переулке квартир. На месте захолустья — фрагмент “Золотой мили”, как называют новые кварталы Остоженки. Снимки сломанного и современного Бутиковского переулка дали повод устроителям выставки назвать их “самой душераздирающей фотопарой”. А мне по душе “Золотая миля”. И Военторг в мраморе лучше прежнего.
Почему Плисецкая, Щедрин, Плетнев и другие наши великие современники живут в Европе? Потому что там комфортнее. Художница Наталья Нестерова, по ее словам, живет на три дома — в Москве, Париже и Нью-Йорке. “Легче всего мне работается во Франции. Потому что, во-первых, там невероятная красота. Я всегда себя чувствую чужой — созерцающей, наблюдающей. Поскольку Москва постепенно разрушается, то созерцать ее все грустнее. А Париж не меняется”.
Потому Париж не меняется, что на 200 лет столицу Франции не переносили на берег Средиземного моря. Столица колониальной империи украшалась, как наш Петербург, великолепными домами по проекту лучших архитекторов мира. А не деревянными домиками, как “порфироносная вдова”. Средневековый Париж перепланировал в XIX веке барон Осман. Там давно вывели все заводы и фабрики. У нас они до недавних лет занимали треть территории. В центре Парижа жилые дома не рушатся от старости, как на Садовнической набережной. Не уродуют дворы “ракушки”. Нет пустырей — следов борьбы с церквами. По случаю приезда президента США французы не крушили кварталы.
Разруха после той атаки бульдозеров режет глаза у Кремля. Наконец, Париж не испытал ужаса перехода из социализма в капитализм и недавнего кризиса, не позволившего поднять башню “Россия”, залечить раны улиц.
Сколько лет бывший Музей Ленина закрыт у Красной площади для публики, сдается в аренду? Это замечательное здание в русском стиле федералы обменяли на руины в Царицыне. Муниципалы руины превратили во дворец. Когда Исторический музей, ради которого состоялся обмен, откроет двери в бывшем доме вождя?
На стене Средних торговых рядов полощется занавес, прикрывающий фасад здания, занимающего квартал напротив Спасской башни. У федералов в начале ХХI века появился проект “Кремлевской” гостиницы, магазинов и офисов в корпусах, освобожденных армейскими службами, где они обитали со времен Троцкого. Завершается первое десятилетие века. Лучезарный проект на бумаге.
А Средние торговые ряды переданы федеральной службе охраны. Неужели другого места не нашлось? Не представляю на Красной площади здания госбезопасности.
Почему муниципалы строят быстро, а у федералов дело затягивается, валится из рук, как случилось с Большим театром? Потому что в Советском Союзе федеральные чиновники в Москве не занимались строительством. Хрущев отнял у министерств и ведомств СССР строительные управления. Объединил их в мощный комплекс и передал городу. За полтора года построены “Лужники”. Так же быстро — Дворец съездов. За полтора года воссоздан сгоревший Манеж…
На оскандалившуюся стройку Большого театра по субботам, как прежде в храм Христа, с недавних пор зачастили Лужков и Ресин. С ними явилась пристыженная публицистом “аффилированная структура”. Та, что блестяще реконструировала Казанский вокзал. Справится она и с реконструкцией Большого театра в обещанный срок. В чем я не сомневаюсь.