49 дней, которые потрясли мир

— Когда пришла помощь, сколько вы весили?

— Килограммов сорок. Стал бриться и потерял сознание, посмотрев на себя в зеркало. Ребята находились примерно в том же состоянии. В лазарете мы пролежали трое суток. Нас обследовали врачи. Они даже удивились: оказалось, что все четверо, в принципе, здоровы. Потом на борт доставили переводчика, и из лазарета мы отправились в каюты. Американцы оказались очень дружелюбными. Днем развлекали как могли: крутили фильмы, ставили музыку. Мичманы однажды пригласили в свой кубрик и устроили нам настоящий концерт. Играли на инструментах, пели. На борту мы оставили письмо с благодарностью командованию. А когда впервые увидели “Кирсэрдж” и кружащий над ним вертолет, то обнялись, поцеловались. Но долго не хотели уходить с баржи.

— Почему?

— Боялись, что посадят. Мы же присягу принимали, а попали во вражескую Америку. Хотя нас в Сан-Франциско встречали представители советского посольства и корреспонденты газеты “Правда”, была постоянная тревога и страх загреметь в “Матросскую Тишину”. Потом нас повезли в Нью-Йорк, мы там отдыхали. Хотели отправиться домой самолетом, но врачи запретили. И мы добирались в СССР водным путем. Все иностранные пассажиры смотрели на нас как на чудо. Жали руки, удивлялись, восхищались, задавали вопросы.

— Не спрашивали, как вы не сошли с ума и не съели друг друга?

— Спрашивали, конечно. У нас был момент отчаяния. Успокаивали себя тем, что наступил март, во многих портах открывается навигация, а значит, наше спасение близко. Хотя Толя Крючковский один раз попросил: кто будет умирать последним, должен сделать соответствующую запись в бортовом журнале. Но я такие разговоры пресекал, чтобы ребята не паниковали. Как старший по званию и командир баржи старался отвлечь их от грустных тем. Мне лично помогла выжить послевоенная закалка. Вырос я в Поволжье, в голодное время.

— Вы считаете то, что произошло с вами, чудом?

— Это не чудо. Это советское воспитание. Мы не потеряли чувства товарищества, даже когда уже с трудом передвигались. Следили друг за другом, беда нас сблизила, а не разделила.  

— Что было самым интересным во время вашего заграничного турне?

— Все мы были из сельских районов и ничего в жизни не видели. Когда попали в Сан-Франциско, в посольстве нас сразу переодели в модные костюмы и повезли в отель. А там стоял огромный телевизор, по нему показывали, как нас снимают с борта. Телевизор я увидел тогда первый раз в жизни. А уж фильм про нас — просто шокировал. Нас возили в “Кадиллаках”, показывали достопримечательности, мэр подарил золотой ключ от города, который я храню до сих пор. В Сан-Франциско было 25 градусов тепла, а в Нью-Йорке — зима. Хмурое небо и небоскребы. Город мне не понравился.

— Вам предлагали остаться в Америке?

— Да, но никто и не думал соглашаться. Я и сейчас бы ответил “нет”. В гостях хорошо, а дома лучше.

— Почему вас не искали советские военные?

— Мы не знали, ищут нас или нет. Ведь мы служили в инженерно-строительных войсках. В части ничего, кроме трактора, не было. Подумали: пока весть дойдет до командования, пока для поисков выделят технику, пройдет много времени. Поэтому с первых дней начали экономить продукты питания, которых и так было мало. Мы ели один раз в сутки. И картофелину делили на четверых.

— Что было самым страшным в эти дни?

— Мне в руки попала газета “Красная звезда”, где было написано, что в этом районе Тихого океана испытывают наши ракеты. И поэтому выход всех судов был запрещен в целях безопасности. На большой срок: до марта. Тогда появилась цель — дожить до марта. Последнюю картофелину мы съели 24 февраля. Несмотря на ослабленное состояние, накануне отметили День Советской армии. Вспоминали ребят из нашего отряда, весь день разговаривали. После этого голодали 12 суток. Мы пытались делать снасти и ловить рыбу. Но океан все время бушевал, наши приспособления отрывало и забрасывало назад, на борт. Ничего нам добыть не удалось.  

— Кто первый предложил варить кожаные изделия?

— Я вспомнил, что когда-то в начальной школе учительница рассказывала случай: рыбаки терпели бедствие, у них тоже начался голод. Мачты были обиты кожей, они обдирали ее, варили и ели. Я нашел ремешок от часов и кожаный ремень старшины. Нарезал из них лапшу, мы ее бросили на “буржуйку”. Кожа раскалилась и превратилась в угли. Мы их грызли. Срезали ремни с рации, потом добрались до гармошки, обитой хромом. С кирзовых сапог мы брали только кожаные части. Мазали в качестве приправы “еду” техническим вазелином. А как топливо использовали обыкновенные автомобильные покрышки, которые висели по бортам. Эту резину мы резали столовым ножом на маленькие кусочки и топили печь. У нас было три коробки спичек. На день спасения их осталось три штуки и полчайника воды.  

— Как доставали пресную воду?

— Небольшой бачок на два ведра при аварии разбило. Так что воду мы собирали из системы охлаждения дизелей. Она была хоть и ржавая, но пресная. Океанскую воду пить было невозможно. Поначалу за бортом была минусовая температура. Баржа покрывалась льдом, мы его скалывали, боялись перевернуться. Постоянно откачивали воду из трюма вручную, ведь в шторм мы получили пробоину. Один из нас постоянно держал вахту, чтоб увидеть проходящее мимо судно. Случилось это только на 45-й день дрейфа. Мы махали руками, кричали и развели костер на мостике, но тогда нас не увидели.

— А как вас встретили на родине?

— Хорошо. В столице привезли в гостиницу “Москва”, переодели в форму и дали расписание на целую неделю. Мы должны были постоянно ездить и встречаться с людьми. То в Дом пионеров, то в редакцию, то к военным. Когда нам не провели никаких инструктажей (что хочешь, то и говори), я немного успокоился. Понял, что тюрьмы не будет.  

— Когда увидели свою семью?

— Уже после пребывания в Москве. Мы встречались с министром обороны Родионом Малиновским, который подарил каждому именные часы и дал месяц санаторного отдыха. Из Москвы мы разъехались по домам. Родные рыдали от радости, ведь в январе они получили на нас похоронки.  

— После случившегося вы не думали оставить флот?

— Еще когда мы были в санатории в Гурзуфе, нам всем предложили поступить в мореходное училище. Училище это в городе Ломоносове, нас зачислили туда без экзаменов. В 1965 году я получил диплом механика и работал в аварийно-спасательной службе 41 год. На судах, обеспечивающих флот водолазами. У нас даже проходили стажировку те, кто потом был на “Курске”.  

— Всенародная слава мешала жить?

— Было тяжело, особенно когда учились в мореходке. Некогда было заниматься — каждую неделю нас обязательно возили куда-то выступать. По Ленинградской области и всей стране. Это длилось долго. Однажды я попал даже на Кремлевскую елку. Когда стал работать, приглашали на встречи на кораблях. Много где побывать пришлось. Про нас даже написали в учебниках.

— С товарищами по дрейфу часто общаетесь?

— Двое из них уже умерли. А Толя Крючковский живет в Киеве. Он прилетал ко мне два года назад. Из Петербурга мы отправились на Сахалин, на конференцию, посвященную 100-летию русско-американских торговых отношений. Собралось огромное количество бизнесменов, мы им о себе рассказывали. У Толи непростая судьба. Его жену парализовало при родах, но он не бросил ее, всю жизнь посвятил супруге и дочке.  

— Говорят, в честь вас назвали улицу, где она?

— В Самарской области. На моей родине. Есть такая станция Шентала. Пять лет назад нас с женой официально туда пригласили. К встрече готовился весь район, в честь нас дали концерт. Я увидел своих одноклассников, общался с большим количеством людей. А потом глава администрации района сказал, что одну из улиц в новостройках назовут именем Асхата Зиганшина. Мне показали эти дома, они были новыми и красивыми.