В Кремле на артистов, спортсменов, чиновников дождем сыплются ордена. За заслуги перед Отечеством I степени, II степени, III степени, IV степени.
Возможно, скоро в Кремле начнут выдавать патенты: “Совесть нации III степени”, “Совесть нации XXXIII степени”, но…
Можно купить место депутата, министра… Можно получить место начальника нанотехнологий или даже место президента. Но должность “Совесть нации” вакантна. Купить ее нельзя, назначить своего человека — исключено. Даже не пытайтесь. Даже не надейтесь.
Свято место пусто не бывает? Увы, еще как бывает!
Андрей Дмитриевич Сахаров — академик, отец водородной бомбы, трижды Герой Социалистического Труда, ордена Ленина и др., Нобелевская премия. Стал (или всегда был) инакомыслящим; травля, клевета, в 1980-м лишен всех советских наград, несколько лет ссылки, пытки. (Когда объявил голодовку, кгбэшники насильно кормили его через кишку — сильная боль, невыносимое унижение.)
Потом его выпустили, потом избрали депутатом парламента (Верховного Совета). Называли совестью нации.
Все это произошло в СССР, он родился в СССР и умер в СССР.
Теперь, в нашей демократической РФ, человек с такой биографией не прошел бы в парламент ни за что и никогда.
Если б можно было оживить хоть на денек — показать ему сегодняшнюю Россию, многопартийную Думу, многопартийную оппозицию…
Скорее всего его ужаснула бы не жестокость, царящая в стране снизу доверху (он работал при Сталине, Берии — в более жестокие времена). Ужаснули бы глупость и мелкость, бездарно угробленные заводы, разворованное богатство, крах образования и науки, ничтожество власти и оппозиции, сервильность свободной прессы, подлое и растленное ТВ.
* * *
Он умер ровно 20 лет назад. В воскресенье было прощание, в понедельник похороны. Я написал заметку в “Московские новости”, заместитель главного редактора Бандура бросил ее в урну, сказав: “Нас это не интересует”. Я вытащил ее из урны, позвонил главному редактору “Аргументов и фактов” Старкову, он вернул готовый номер “АиФ” из типографии, и кусок моего текста (процентов 40) кое-как воткнули в самую многотиражную тогда газету планеты: 22 139 954 экземпляра.
Вот та публикация.
ПРОЩАНИЕ
В воскресенье в Москве во Дворце молодежи рядом с метро “Фрунзенская” был открыт доступ к телу скончавшегося академика Андрея Дмитриевича Сахарова. В метро радиоголос объявлял: “Станцию “Фрунзенская” поезд проследует без остановки”.
Глаз нельзя было оторвать от бесконечной череды измученных холодом людей. Шесть часов на морозе. Вошедшие отряхивали шапки. Две уборщицы непрерывно собирали снег и воду с каменного пола.
Горькие мысли о тех, кто не смог прилететь, о тех, кто не захотел прийти…
И вдруг вопрос: а кто эти — пришедшие? Тут же, у входа на лестнице, я провел самодеятельное социологическое исследование. Вот его результаты.
Задавал два вопроса: год рождения? профессия? Опросил (подряд) 1305 человек. Выяснилось, что родившихся было:
до 1929 г. - 15%
с 1930 до 1939 г. - 30%
с 1940 до 1949 г. - 25%
с 1950 до 1959 г. - 14%
с 1960 до 1969 г. - 12%
с 1970 г. - 3,5%
Старше сорока — 70%. Всего три с половиной процента моложе двадцати. Были родившиеся в 1905, 1908, 1913-м… Тех, кому крепко за 70, было больше, чем юношества.
инженеров - 33%
научных работников - 23%
преподавателей - 9%
студентов - 7%
врачей - 4%
рабочих - 2%
военных - 1,3%
журналистов - 0,7%
кооператоров (так называли бизнесменов) - 0,5%
По малочисленности не названы режиссеры, актеры, архитекторы, библиотекари, переводчики, юристы и др. Поэтому в сумме нет 100%.
Для верной оценки надо бы сравнить с данными о профессиональном составе населения Москвы. Но и так ясно. Шла немолодая интеллигенция. И было ее немало. Она нарушила планы тех, кто решил “уложиться с 13.00 до 17.00”. В 9 вечера я спросил входящих: когда встали в очередь? — Без четверти три, — ответили голоса.
— Сколько прошло? — спросил я в 22.00 у генерала, руководившего охраной порядка.
— Нет данных.
— А приблизительно?
— Тысяч 70. И еще тысяч 10 на улице стоят…
Последние прошли около полуночи.
…На следующий день, в понедельник, люди спускались в метро, чтобы ехать в Лужники на гражданскую панихиду. “Станцию “Спортивная” поезд проследует без остановки” — объявлял механический голос.
По пустынному Комсомольскому проспекту — ни троллейбусов, ни машин — люди спешили к Лужникам. И, прыгая по ледяным лужам, я вспоминал, как организовывалась “всенародная скорбь” по Суслову, Брежневу, Черненко, как объявлялся национальный траур, подкатывали к учреждениям и заводам комфортабельные автобусы. Невольно думалось и о тех, кто устроил панихиду по Андрею Дмитриевичу на окраине города.
Александр МИНКИН, журналист, г. Москва.
В “Аргументах и фактах” от заметки остались факты (цифры), а выводы не уместились.
Уже тогда была очевидна общественная апатия молодняка. Это был год максимальной политической активности. На митинги в Москве выходило полмиллиона (в тысячу раз больше, чем теперь), а молодых было мало. В городе — много, а на митинге — мало.
Посмотрите еще раз на статистику: больше 65 процентов (две трети!) — инженеры, преподаватели и научные работники. Иных уж нет, а те далече. А тем, кому тогда было двадцать, — теперь сорок. Гражданского сознания у них не прибавилось. Зато прибавилось цинизма и скепсиса: мол, зачем дергаться? — все равно ничего не добьешься. Этот скепсис для человеческого общества, как сепсис — для человеческого организма, отравляет все, в том числе голову.
В “АиФ” уместились те, кто пришел. Но, быть может, еще важнее — кто не пришел.
Не было никого из гигантской армии чиновников — всех этих бесчисленных паспортисток, ЖЭКов, ведомств, министерств, райжилотделов, собесов, не было партфункционеров — секретарей, помощников, завотделами, замзаворготделами. “Совесть нации? А это что за настойка? На каких ягодах?” Не было милиционеров, кагэбэшников (разве что в штатском, затесались в 2% рабочих). Те, кто тогда не пришел (сейчас им от 40 до 60), — рулят.
* * *
В Лужниках похоронный автобус с гробом медленно ехал по льду среди огромной толпы. Люди пропускали этот катафалк и шли за ним. Но не вплотную. За автобусом шло крепкое оцепление — полукруг энтузиастов, прочно сцепившихся локтями. За ними — вся толпа. А внутри этого полукруга, никем не толкаемый и не заслоняемый, шел Ельцин. Получалось, что он и есть Россия, которая прощается со своей совестью. В автобусе возле гроба на лавке у распахнутой задней двери сидела Елена Боннэр, вдова. С немым изумлением она смотрела на главного скорбящего.
Другой главный скорбящий — Горбачев — в Лужники, конечно, не приехал. Ему еще утром доставили тело Сахарова для индивидуального прощания в спокойной обстановке.
На панихиде в Лужниках выступал обычный тогдашний набор ораторов: Ельцин; подозрительные, но популярные прокуроры, обещавшие когда-нибудь всё разоблачить; Собчак — воспитатель любимых национальных лидеров (одна Ксюша чего стоит). Была огорожена площадка для дипкорпуса, там было сухо, лежали доски. Простой народ теснился как попало. Рядом в давке, по щиколотку в талой воде, стоял посол Швейцарии — единственный, кто не воспользовался загоном для дипломатов. Видно было, что не политическую миссию выполняет, а просто пришел, по-человечески.
Репортаж о похоронах напечатали в Швейцарии и еще где-то. Вдруг пришло мне приглашение в швейцарское посольство на обед. Посол (итальянский швейцарец с замечательной для русского уха фамилией Пьянка) расспрашивал о литературе, о театре, а под конец (потрясающий кофе, ликеры, сигары) объяснил, почему пригласил.
Оказывается, его срок в Москве подходил к концу, и он уже знал, что его следующее место работы — Марокко. Во-первых, это было понижение, потому что Марокко против СССР не канало. Во-вторых, Пьянка всю жизнь занимался историей Ватикана, а мечта о Риме уплывала навсегда. И вдруг его вызвал министр иностранных дел Швейцарии и сказал: “Мы знаем, что вам хотелось бы стать послом в Риме, вы едете туда”. — “Спасибо, очень рад, но почему?..” И тут министр показал ему журнал “L’Hebdo” с моей заметкой о похоронах Сахарова, где упоминалось, как посол стоял среди простого народа в ледяной луже. А в Швейцарии главная и максимально ценимая добродетель — скромность.
Мы налили еще по одной, и Пьянка сказал: “Ближайшие четыре года резиденция посла Швейцарии в Риме — ваш дом”. Это было потрясающе — на огромной машине со швейцарским флагом (шофер в белых перчатках) ехать в Колизей.
* * *
Дело не в сигарах, не в белых перчатках шофера. Тексты, увы, приходится объяснять.
Тогда цензура не позволила сказать прямо: власть и в воскресенье, и в понедельник лишила людей возможности приехать на метро. (Автовладельцев было в разы меньше.) Власть отменила остановки метро и сняла с маршрутов троллейбусы на Комсомольском проспекте, чтобы затруднить людям путь к гробу Сахарова; чтобы пожилые сто раз подумали, пройдут ли они несколько километров по льду; чтоб все, кто колеблется, остались дома. Чтобы людей было поменьше.
Но тогда, в 1989-м, читатели и так поняли, что означают фразы про механический голос, объявляющий “…поезд проследует без остановки”.
А теперь нет никакой уверенности, что правильно поймут историю про Пьянку — а-а-а, понятно: кофе, сигары… Нет, это — о мотивах власти.
Одна страна назначает человека послом в престижную страну за то, что молча стоял в ледяной луже. Другая страна делает послами тех, кто построил себе дворец за 50 миллионов долларов, украденных из бюджета; или политически грамотно обсчитался на выборах, а потом политически грамотно по ошибке сжег бюллетени; или ограбил пенсионеров и вздул цены на лекарства ради бизнеса жены… Опозорился, проворовался — в послы! — представлять Россию там, где очень хорошо знают (проклятые шпионы!), кем был и какими подвигами прославился новый посол.
Аргументы власти при назначении послов у нас и в Швейцарии — разные. Власть наша носит часы, сделанные там, где высшая добродетель — скромность, а ведет себя так, будто высшая добродетель — наглость.
В 1989-м разносолы нам были в диковинку. А теперь у нас самих ликеров, сигар и паштетов — …опой жуй. Полно лидеров, вождей, цветет всякое и называет себя элитой. Но вакансия “Совесть нации” остается свободна.
Свято место пусто не бывает? Увы, еще как бывает!