Эту редкую фамилию в Москве знали с незапамятных времен. При Иване III в Любеке жил Бартоломей, “печатник книжный”. Из этого германского города он отправился в Москву, очевидно, по приглашению великого князя и печатал книги задолго до Ивана Федорова. На обратном пути домой на большой дороге его ограбили и убили разбойники.
Из русского дворянского рода Бартоломеев германо-итальянского происхождения вышли известные генералы. В военной галерее Зимнего дворца висит портрет генерал-лейтенанта Алексея Ивановича Бартоломея, героя Бородинского сражения, впоследствии штурмовавшего Монмартрские высоты Парижа. Его сын, генерал-лейтенант Иван Алексеевич, отличился в боях “при большой Чечне” и дипломатии на Кавказе.
Избранный в члены-корреспонденты Петербургской академии наук по разряду восточной словесности, генерал составил “Абхазский букварь” и “Чеченский букварь”. Как ученый вошел в историю двух кавказских народов: до него абхазы и чеченцы жили без алфавитов. С юных лет Иван Бартоломей коллекционировал монеты и с годами прослыл крупнейшим нумизматом Европы. Собирал монеты везде, где предоставлялась возможность, не жалея ни времени, ни сил, ни средств. За одну монету Хозроя I отдал 1200 рублей, целое состояние. В его персидской коллекции были монеты девяти веков, от времен Александра Македонского до появления Магомета. Петербургская академия наук издала составленное им описание 500 “важнейших монет” эпохи Сасанидов, позволявшее установить даты и хронологию забытых событий. Но свой главный научный труд великий коллекционер не увидел, он умер в Тифлисе в 1870 году.
На Никитском бульваре, 9, жил при Александре I известный всей Москве коллекционер Александр Сергеевич Власов. Его особняк стоял на месте появившегося в 1901 году дома жены генерал-лейтенанта Бартоломея, слившегося с Домом полярников. Власов собирал гравюры, рукописи, редкие книги, картины и статуи, достойные Лувра и Эрмитажа. В его собрание попала купленная во Флоренции “Богоматерь со спящим младенцем и малолетним Иоанном Крестителем” кисти Рафаэля, “Святое семейство” Леонардо да Винчи, картины Рубенса, Рембрандта, Корреджо, многих славных европейских живописцев. В библиотеке хранились сочинения Гомера, Платона, Сенеки, изданные в Европе в XV веке.
Собирал Власов “экзотические и тропические растения”. Под густой листвой одного из померанцевых дерев в его загородном имении накрывался стол на 25 персон.
Коллекция на Никитском бульваре существовала до преждевременной смерти Александра Власова в 1825 году, совпавшей по времени с внезапной кончиной Александра I. Откуда у капитана лейб-гвардии Семеновского полка, вышедшего в 29 лет в отставку, завелись деньги, позволявшие его постоянным комиссионерам в Париже и городах Италии покупать картины на аукционах, где шли с молотка шедевры из собраний королей и разорившихся аристократов?
В российском дворянстве насчитывается 27 родов с фамилиями Власовы “самого разного происхождения”. Родоначальник одного из них, Евграф, прибыл на службу в Москву из захваченного турками Константинополя при первом Романове и пожалован был царем Михаилом Федоровичем в дворяне. В истории самый яркий след оставил правнук стольника, отправленного Петром I служить на китайско-российской границе.
Александр Васильевич Власов жил после армии в Петербурге в чине действительного камергера, служил при императорском дворе, в Зимнем дворце, где частное собрание искусства Екатерины II, возникшее в начале ее царствования, было ему доступно для осмотра.
“Частые посещения Эрмитажной галереи и, как сказывал он сам, первый приход туда решили судьбу его, означив в нем будущего пламенного любителя искусств, — писал о нем друг и сам коллекционер Николай Иванчин-Писарев. — Юный Власов посвящал все свободные часы свои созерцанию тех славных произведений живописи, которыми бессмертная Екатерина обогатила Россию. Здесь сердце отрока трепетало перед великими идеалами великих гениев”.
В молодости, не имея больших средств, Власов собирал гравюры, на этом поприще подружился с коллекционером князем Александром Михайловичем Белосельским-Белозерским. Современники знали его как успешного дипломата, служившего посланником в Дрездене и Турине, поэта, переводчика русских поэтов на французский язык, члена Российской академии наук и Петербургской академии художеств. Как писали о нем: “Увлекаясь до страсти искусством, он заказывал и гравировал в Турине портреты русских исторических и литературных деятелей, собрал замечательную коллекцию картин и статуй, которая была впоследствии перевезена в Москву”.
Князь выдал за Власова замуж младшую дочь княгиню Марию-Магдалину. Ее приданое позволило малоизвестному коллекционеру превратиться в “охотника до картин, манускриптов, резных камней и редких изданий книг”, покупать шедевры.
Особняк Власова и его жены на Никитском бульваре знали все ценители искусства, библиофилы Москвы. В нем неоднократно бывала Зинаида, старшая дочь князя Белосельского-Белозерского, по мужу — княгиня Волконская. Она родилась в Италии, где служил отец, Россию увидела в 13 лет.
Ее выдали замуж за флигель-адъютанта Александра I. С мужем и малолетним сыном княгиня сопровождала Александра I в заграничных походах, переписывалась с императором до его неожиданной смерти. За границей, в Париже и Лондоне, с успехом пела на сцене частных театров, создала труппу и поставила оперу Россини “Итальянка в Алжире”. Но в России в силу аристократических предрассудков ей пришлось со сцены уйти. Пела для друзей и гостей салона в доме на Тверской улице, где жила в Москве.
Княгиню, наделенную красотой, чарующим голосом, умом и обаянием, Пушкин назвал “царицей муз и красоты”. Обращаясь к ней, писал:
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Собрание шедевров искусства, унаследованное от отца, она приумножала пять лет, пока постоянно жила в Москве. В ее доме видели картины не только европейских художников, но и русских портретистов. Зинаида хранила древнюю икону святой Ольги, написанную в Константинополе, где та приняла христианство в конце Х века. В дом княгини, напоминавший музей, после смерти Александра Власова перешла часть его собрания с Никитского бульвара.
Не желая жить в России при Николае I, жестоко покаравшем после восстания на Сенатской площади многих знакомых княгини, Зинаида Волконская с овдовевшей сестрой Марией-Магдалиной уехала в родную Италию, Рим, перевезла на свою виллу померанцевые растения, библиотеку, картины и статуи. Я видел у фонтана Треви маленький беломраморный храм, где погребена пережившая поклонников-поэтов “северная Карина”, принявшая католичество и причисленная к лику блаженных.
На надгробном камне ее отца, князя Белосельского-Белозерского, эпитафия поэта гласит:
Пусть Клио род его от Рюрика ведет, —
Поэт, к достоинству любовью привлеченный,
С благоговением на камень сей кладет
Венок, слезами муз и дружбы орошенный.
А теперь перенесемся в век XX. Однажды историк академик Евгений Тарле, репрессированный и обласканный вождем, трижды удостоенный Сталинской премии, с нетерпением поджидал в Доме на набережной помощницу по издательским делам. И представил ее своему посетителю такими словами:
— А сейчас ты увидишь живого потомка князя Рюрика!
“Вслед за тем, — как пишет свидетель этой сцены, — раздался приятный голос, и вместо древнего витязя в комнату вошла и устремилась к поднимающемуся ей навстречу Евгению Викторовичу быстрая в движениях миловидная женщина. Поцеловав ей руку, Тарле торжественно сказал: “Это вот — мой Заяц, а для тебя — Любовь Евгеньевна Белосельская-Белозерская”.
…Дальняя родственница князя принимала меня одинокой и больной в доме на Большой Пироговской улице, откуда ушел ее муж Михаил Булгаков к другой женщине, часто бывавшей в их доме. На мой вопрос, как покинул, ответила со вздохом: “Ах, оставьте…”
В запущенной комнате, где хранилась мебель из красного дерева, обстановка былой семейной жизни, поражал натюрморт, датированный 1917 годом. На серебряном блюде лежали картофелины рядом с винной бутылкой, наполненной керосином. В комнате властвовали две кошки, родственницы кота Бегемота. Вместо двери они входили и выходили из дома через открытую форточку окна. Лучшие восемь лет, триумфы в московских театрах, ночной обыск и телефонный разговор со Сталиным Булгаков пережил с этой женщиной. В отводную трубку она слышала весь диалог, закончившийся словами:
— Вы где хотите работать? В Художественном театре?
— Да, я хотел бы, но я говорил об этом, мне отказали.
— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся.
Влюбился в Любовь Евгеньевну молодой малоизвестный литератор со второго взгляда. Впервые увидел на приеме в честь вернувшихся в советскую Россию литераторов-эмигрантов. Перед ней, по ее воспоминаниям, стоял человек лет 30—32, волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезаны, когда говорит, морщит лоб.
Но лицо в общем-то привлекательное. Лицо больших возможностей.
А спустя какое-то время на улице журналист “Гудка” случайно встретил знакомую, которую ему на приеме представили. “Любовь выскочила перед ним, как из-под земли выскакивает убийца в переулке…”. Эта цитата из “Мастера и Маргариты”. Одним из прообразов возлюбленной Мастера послужила красавица Любаня. После женитьбы на ней, обожавшей животных, собаки и коты появились на страницах сочинений Булгакова.
На глазах второй жены он начал писать роман “Консультант с копытом”. При ней сжег в отчаянии пятнадцать глав, когда ему закрыли двери издательств, сняли со сцены пьесы, не выпускали за границу. В новой редакции роман назван “Мастер и Маргарита”.
До приезда в Москву потомок древнего рода Рюриковичей пережила эмиграцию: бегство из Одессы, Константинополь, Париж, Берлин. Живя в Москве, считала себя “настоящей петербургской дамой”. На мой вопрос, что вкладывается в это понятие, ответила: “Это женщина, на которой нет ничего сомнительного. Если серьги, то настоящие. Если кольцо, то хорошее, никаких подделок. Если платье, то не вульгарное”. Вторая жена Булгакова подвергалась забвению много лет, как рукопись романа. Мемуары Белосельской-Белозерской “О, мед воспоминаний!” вышли на русском языке в Америке. Там ею очень интересовались литературоведы, посещавшие Москву с пишущей машинкой, записывая каждое слово писательницы. Наши филологи с ее рукописями поступали как воры, использовали, не ссылаясь на источник. О Любови Евгеньевне впервые я написал, когда в Москве хода ей не было.
Этой жене Булгаков посвятил повесть “Собачье сердце”, роман “Белая гвардия” и пьесу “Кабала святош”, впервые поставленную в Художественном театре под названием “Мольер”, запрещенную вскоре цензурой. Я видел отпечатанный на машинке текст пьесы с надписью чернилами: “Твой экземпляр, Любаня!”. И под ней слова: “Посвящается Любови Евгеньевне Булгаковой”.
По ее словам, в начале их совместной жизни художница Ушакова подарила книгу, которую проиллюстрировала, под названием “Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей. Романтическая повесть, написанная ботаником Х, иллюстрированная фитопатологом Y. Москва, V год Республики”.
Герой по фамилии Булгаков вел бой с Сатаной за душу любимой. Сатана уносил ее в черной карете. Погоня происходила над ночной Москвой, на фоне “уходящей ввысь громады Пашкова дома”. Эта повесть, написанная под псевдонимом профессором Чаяновым, побудила начать роман, увидевший свет много лет спустя после смерти Булгакова.
Белосельская-Белозерская дожила до отмены цензуры. “Мольера” в годы перестройки поставили вдали от Москвы, куда ее пригласили на премьеру, о чем я узнал в наш последний телефонный разговор. Впереди в хождении по Никитскому бульвару нас ждет встреча с Еленой Сергеевной, третьей женой Булгакова…
А пока скажу, что, когда перед войной на месте владения жены генерала Бартоломея строили большой жилой дом Главного управления Северного морского пути, Главсевморпути, на украшении фасада и на планировке квартир не экономили. Поэтому Дом полярников среди соседей выглядит дворцом в итальянском стиле. Квартиры на девяти этажах просторные, потолки высокие. В 1937 году в доме получали ключи от бесплатных квартир полярные летчики, радисты, исследователи Арктики.
Но жить в доме-дворце многим из них было не суждено. Большой террор набрал силу. Увели на казнь заместителя начальника Главсевморпути Крастина. Заместителя начальника полярной авиации Жигалева и начальника радиослужбы Воробьева расстреляли в один день, 11 января 1938 года. Самого молодого тридцатилетнего кладовщика Дубинина умертвили спустя месяц после начала войны.
Одиннадцать полярников из этого дома сбросили в ров “Коммунарки”, не считая сосланных гибнуть в лагерях. Памятной доски о тех, кто жил и погиб в годы Большого террора, на фасаде Дома полярников нет, как нет их на каждом московском доме, испытавшем неслыханное преступление власти против собственного народа.
О героях, кто не сгинул во рвах Бутова и “Коммунарки”, расскажу далее.