Катя с детского склада

Никто не вернет Кате детство и юность. Но и сейчас ее судьба висит на волоске — вырвется ли Катя из этого ада или проведет в нем жизнь до самого конца.

Мать осуждающе смотрела на детскую кроватку. Все дети как дети — в пять месяцев перевернулись, в шесть — сели, в год пошли. Катя явно не получилась: в полгода она даже не держала голову. Мать подождала до полутора лет, и когда стало ясно, что у малышки ДЦП и она так и не встанет на ножки, взяла ее и своими руками отдала в дом ребенка.  

Оправдать женщину может только то, что она не знала, как выглядит сортировочный конвейер, на который попадают сироты-инвалиды. Дело было в Тольятти, и поначалу Катя оказалась в местном специализированном доме ребенка. Там она жила до 6 лет, и там же ей поставили диагноз “задержка психического развития” — обычное дело для сиротских учреждений. Дальше надо было что-то думать, учитывая, что Катя не могла ходить, хотя и передвигалась без коляски, ползком.  

— Было два приемлемых варианта, — говорит член экспертного совета аппарата Уполномоченного по правам человека в РФ Сергей Колосков. — Первый: поместить Катю в ближайший коррекционный интернат. Он не был оборудован для “опорников” — там не было пандусов, медперсонала, еще чего-то. Но чиновники, зная это и зная, что еще такие дети есть (они с Катей потом в одной палате лежали), должны были эти препятствия устранить. Это был 1996 год, закон о защите инвалидов был принят в 1995-м. Все нормы требовали, чтобы для Кати были созданы условия. Тогда она училась бы в коррекционной школе и была б совсем другая история. Была и вторая возможность — поместить Катю в интернат для “опорников”, пусть даже и везти ее в другой регион. Таких интернатов немного, но они есть. Чиновники должны были похлопотать. Но они не захотели…  

Маленькую девочку с задержкой психического развития поместили в интернат для глубоко умственно отсталых детей в городе Самара. И ее жизнь остановилась. То, что началось, жизнью не называют.


Система психоневрологических интернатов абсолютно закрыта для посторонних. Решетки на окнах, высокие заборы, охрана. Та же тюрьма, вид сбоку. Эта система направлена не на коррекцию, а на изоляцию. Туда можно попасть, выйти — невозможно.  

Сергей Колосков пытается вытащить оттуда Катю уже два года. Потому что Катя психически здорова и должна получить образование, а не угасать годами среди душевнобольных. “Нет, — неторопливо качают головами в интернате. — Она наша, нам видней. Что же мы ошибались больше 10 лет?”  

Я сижу на кровати в московской гостинице, Катя — напротив меня на коляске. Ноги лежат тонкими беспомощными плетями, и только руки с нежными пальцами всплескивают в воздухе: не спрашивай об интернате, не мучай меня. Там было плохо.  

Из дома ребенка Катя попала в самарский психоневрологический интернат. По ее воспоминаниям, в доме ребенка с ней еще занимались как с любым малышом, делали массаж, пытались сохранить способность двигаться. В интернате на всем сразу был поставлен крест. В один момент для девочки была закрыта возможность развиваться и учиться, а в 10 лет — двигаться: ее поместили в отделение для лежачих — к “лежакам”.  

— У нас были “ходоки”, “ползунки” и “лежаки”, — поясняет Катя. — В интернат-то я попала “ползунком”...  

Отделение для лежачих выглядело как склад детей. Очень много кроватей, которые стояли практически впритык. Оставался только узкий проход, по которому могла пройти санитарка. На улицу детей не выносили. Как яркое событие Катя вспоминает, как их раз в год спонсоры отвозили в церковь.  

Катя лежала в смешанной палате — 3 девочки и 7 мальчиков. Туалета в палате не было: он был один на этаже, но туда никого носить не собирались. Так что все было совместно, в палате, на судно. Для администрации они не являлись девочками и мальчиками. Только глубоко умственно отсталыми лежачими больными…  

Они лежали в кроватях всегда — без воспитания, образования, игры. Они могли смотреть телевизор, разговаривать. Мечтать.  

Сложно сказать, каким образом врачи интерната не заметили, что Катя — нормальный ребенок и тут ей не место. Да знали они, конечно. Чай, не она первая такая. Иначе зачем бы одна из воспитательниц тайком от администрации учила Катю и ее соседей по палате читать?  

— Другая воспитательница научила меня бисероплетению, — Катя с издевкой фыркает, — и вышивке бисером. Этот бисер придумали, чтобы выпендриться, чтобы наш интернат признали лучшим. Но ни у одного ребенка не было ни желания, ни терпения этим заниматься. Только я вышивала. У меня было три выставки. Украшения разлетались на ура. И все — без моего имени… Кубки начальство забирало себе. А тебе — конфетку и спасибо.  

Так и проходило капля по капле Катино детство в этом недетском, больном мире. Иногда случались нехитрые радости — на утренник приехали спонсоры, привезли конфеты. Гораздо чаще бывали обиды — конфеты после утренника отобрали, кто-то из детей украл и испортил вещи. Поэтому про интернат Катя рассказывать не хочет. Говорит, что ни о чем не хочет вспоминать, ни единого дня счастливого не было.  

— Что я делала 13 лет? Не знаю… Читала. Вышивала, чтобы совсем не окочуриться…  

— У тебя была кукла?  

— Да, была. Но… что мне с ней было делать?  

Действительно, в дочки-матери играть?..


Но даже в таком выморочном мире ребенок остается ребенком. У Кати были друзья — Леша и Сережа. Причем оба они также оказались в этом интернате только из-за того, что были колясочниками. И обоих она потеряла.  

— К Лешке мама приехала однажды... Ему врачи всегда говорили, что мамы у него нет. А потом она приехала, а он глаза вытаращил. Его все упрашивали: “Леш, ну поезжай, семья!” А он не хотел… Мама его восстановилась в родительских правах и забрала Лешу и двоих его братьев из другого интерната домой…  

В домашней обстановке Леша выправился — к нему стали приходить учителя.  

— Он у нас был удачливый парень и интеллектуал, — усмехается Катя. — Но мама его так избаловала, что учеба ему на фиг не нужна! Купила ему дорогой телефон и крутую машину, о которой он всегда мечтал.  

— Машину?!  

— Игрушечную, конечно. Ему всего 11 лет было.  

Сережина судьба сложилась трагичнее. Он также был прикован к инвалидному креслу, но вдобавок почти не говорил.  

— Сережка мог говорить, но только я его понимала. Потому что ему было сложно разговаривать. Но он читал, был очень начитанным, умным…  

Каждую неделю Сергея навещали тетя и бабушка, которые его очень любили. И когда кто-то из ходячих мальчиков оскорблял их, а это бывало, Сережа плакал от беспомощности и бессилия.  

Вскоре бабушка умерла, а тетя забрать его домой не могла: надо или на работу ходить, или за Сергеем ухаживать. И когда ему исполнилось 18, его отправили дальше, в другой интернат. Тетя была в ужасе.  

— Она умоляла Сережку туда не отправлять. У директора чуть не в ногах ползала, не преувеличиваю, женщина была на грани. Туда, куда его отправляли, она уже не могла приезжать, далеко. И вот она просила, чтобы Сережу оставили в Самаре, чтобы его навещать. Но его отправили. Потом мы узнали, что он умер.


Сергей Колосков ездит по п/н интернатам с 1994 года. Он говорит, что за последние 10 лет многое изменилось — нет шибающей в нос вони, дети чистые, без синяков. В Катиной палате был даже телевизор. Но суть осталась. И поэтому Колосков пытается изменить систему и условия, в которых живут дети-инвалиды, и спасти психически здоровых, но беспомощных ребят, которые регулярно туда попадают.  

В его ноутбуке — десятки видеозаписей, сделанных в разных интернатах, и среди них нет-нет да мелькнет веселая улыбка и живые глаза обычного подростка. Во время посещения самарского интерната в 2006 году Сергей Колосков обратил внимание на многих детей, которые по своему умственному состоянию могли бы учиться в коррекционной школе. И первой он увидел Катю, та сидела перед телевизором с книгой на коленях.  

Поговорив с девушкой, Сергей Александрович решил вытащить Катю из интерната. Но вскоре ей исполнилось 18 лет, и Катю поспешно перевели в “молодежный” п/н интернат в Похвистнево, где ей предстояло прожить до 45 лет. Кроме того, директор самарского интерната подала заявление в суд, написав, что Екатерина Тимочкина не понимает значения своих действий и ее нужно лишить дееспособности. А человек, лишенный дееспособности, — никто. Он не может сам встречаться с друзьями, подавать иски, учиться, даже выбирать себе одежду.  

И вот Самарский районный суд назначил Кате судебно-психиатрическую экспертизу.  

— Как-то утром мне сказали: собирайся, — вспоминает Катя. — Двое ребят из ходячих берут меня и несут в машину, куда-то едем, ничего не говорят. Привезли в какое-то здание. Там люди в белых халатах стали задавать вопросы: “Любишь ли ты сказки, какие мультики смотришь. Умеешь ли читать?”. Мне это все было очень унизительно, я хотела, чтобы все скорее кончилось, и отвечала только “да” или “нет”…  

Экспертиза длилась 20 минут. Эксперты признали, что Катя не понимает значения своих действий. Суд принял решение о лишении ее дееспособности. Но по просьбе Колоскова уже похвистневский интернат обратился в суд за восстановлением Катиной дееспособности. Катя прошла вторую экспертизу. Она длилась две недели (!) и засвидетельствовала, что Катя — психически здорова! Но судья оставила решение о недееспособности в силе.


Однако Колосков твердо решил спасти девушку. За Катю вступились Уполномоченный по правам человека Владимир Лукин, депутат Олег Смолин, член Общественной палаты Анатолий Кучерена и много простых людей. И для начала с огромным трудом, преодолевая сопротивление администрации интерната, удалось добиться того, что ее перевезли в Москву, в центр реабилитации людей с ДЦП. А в Москве ее приняли в интернет-школу для людей с инвалидностью.  

Именно в это время я и познакомилась с Катей Тимочкиной. Страшно довольная, она осваивала ноутбук, училась писать СМС, общалась с новыми друзьями по скайпу (через веб-камеру ноутбука). Это был человек, в 18 лет начавший жить. Свобода, знания — привычные и незаметные для нас вещи стали для Кати потрясением.  

— Мне так нравится учиться! Школа — это единственное место, где я забываю, что я — не вот это вот (показывает на ноги. — Авт.), не овощ. В интернате была как бы коррекционная школа, — поясняет Катя. — Но это был класс для глубоко умственно отсталых. Это значит: можешь калякать, сиди и калякай. Вот тебе карандаш и продолжай в том же духе. Или дают тетрадь. И ты там рисуешь яблочки, листочки, не выходя за линии.  

— Да, переводчиком с таким образованием не станешь.  

— Там ничем не станешь! Калякаешь и калякаешь! Никем!  

Но в Москве Катю ждало еще одно потрясение — встреча с собственной тетей!  

Светлана Григорьевна — двоюродная сестра ее матери — увидела Катю по телевизору в передаче об интернате и тут же приехала в Москву, чтобы оформить опеку и забрать ее домой.  

— Я увидела ее по телевизору впервые за 19 лет, — говорит Светлана Григорьевна. — Я была в шоке. Мы думали, что она давно мертва! Ее мать всем сказала, что Катя умерла в больнице, когда ей было полтора года. Мол, опухоль мозга. И вот я увидела ее — ну все сходится! И возраст, и имя, и главное, фамилия: она для наших мест редкая. И я сразу подумала, что оставлять ее там нельзя. Родная же. А мои дети выросли, живут отдельно. Тогда я нашла сайт, который в Москве сделали для Кати, написала ей письмо. Мне почти не пришлось доказывать, что я ее тетя. Единственно, меня спросили день ее рождения. А я не знала. Пришлось позвонить ее матери. Та назвала, но с тех пор больше разговаривать не хочет. Бросает трубку…  

Светлана Григорьевна взяла Катю в гости в Ижевскую область, чтобы попытаться оформить опеку. Но счастье длилось недолго: 3 месяца обучения в Москве и 3 месяца каникул у тети.  

Сегодня Катя вернулась за высокий забор интерната, и интернат отыгрывается на ней за все — за суды, за ее свободу, за то, что посмела хотеть жить.


Катя вернулась в интернат 27 апреля. И первое, что сделала директор… запретила ей учиться в интернет-школе. Мол, за время отсутствия Катя похудела. Наберешь вес, тогда посмотрим. Кроме того, ей запретили включать ноутбук в сеть и не дали стола. Зато ее на 3 часа вводили в класс для глубоко умственно отсталых, где ей велели писать палочки и крючочки. Знай свое место!  

На дирекцию не произвела никакого впечатления прекрасная аттестация Кати всего за 3 месяца обучения в московском ГОУ “Технологии обучения”: “Екатерина Тимочкина положительно аттестована по следующим предметам: русский язык — 2-й класс, математика — 1-й класс, литературное чтение — 2-й класс, английский язык — 2-й класс, окружающий мир — 3-й класс, изобразительное искусство — 1-й год обучения, труд — 2-й класс, музыка — 1-й год обучения. Катя освоила навыки работы на персональном компьютере и самостоятельной работы в интернете”.  

Катя попыталась вернуть себе дееспособность и направила в Кировский районный суд г. Самары заявление о пересмотре судебного решения о признании ее недееспособной. Но его не приняли, так как оно… подано недееспособной.  

— Это обычная история для любого региона России, — говорит Сергей Колосков. — В интернатах для глубоко умственно отсталых часто оказываются либо умные дети, попавшие туда из-за проблем с передвижением, либо “неудобные” для образовательных интернатов. И то и другое касается сирот, за которых некому заступиться. Не будь они сироты, они бы учились и жили в другом месте…  

В частности, помимо Кати Тимочкиной Колосков с коллегами сейчас бьется за пятерых ее ровесников, уже лишенных дееспособности. Это детдомовские ребята, когда-то изъятые из семей неблагополучных родителей. Они ходили в коррекционную школу, но что-то там не сложилось, и от них избавились, переведя в интернат. А в интернате детей лишили образования, социального опыта и довели до такого состояния, что на совершеннолетие они уже были объявлены недееспособными.  

— Бубнов Сергей, Маляев Владимир, Марков Сергей и Мартьянов Сергей — это похвистневский интернат. И Мочальников Евгений — из сергиевского интерната в Самарской области, — Колосков смотрит, как я записываю фамилии в блокнот. Может, хоть с помощью “МК” ребят будет можно вытащить из интерната для глубоко умственно отсталых?  

Но и это не все. Оказывается, Катя могла бы встать на ноги. В московском реабилитационном центре считают, что она сможет ходить с очень большой вероятностью. Пусть не на двух ногах, но на одной опорной и костылях — точно. Но это, конечно, произойдет при регулярной реабилитации и лечении в санатории. То есть никак не в п/н интернате.  

— Катя ползала, но не была неподвижным человеком, каким ее сделали! А это очень важно, — говорит Колосков. — Потому что ползание — это промежуточный шаг перед ходьбой. А ее даже не в коляску посадили. Хуже. Ее положили в кровать. В этом интернате она потеряла не только возможность образования, но и возможность ходить! Ей надо было ползать, двигаться, каждый год проходить реабилитацию. Они сделали все ровно наоборот…  

Сегодня Сергей Александрович насчитывает не меньше десяти человек, виновных в том, что сделали с беззащитной девочкой. Это сотрудники Минобразования и Минсоцзащиты Самарской области, директор самарского интерната, руководитель органа опеки, сотрудники проверяющих органов, районный прокурор.  

— Но после того как ее лишили дееспособности, виноватых стало больше. Потому что было принято решение закрыть человека в интернате навсегда, чтобы наступила его гражданская смерть. Но мы, конечно, будем добиваться, чтобы этого не произошло.