В тот день новая либеральная (тогда называемая демократической) «элита» впервые огрызнулась. Огрызнулась так, как в те годы было принято — громко, кроваво, наотмашь, показательно. Чтобы поняли все: любой мешающий растаскивать страну по карманам будет уничтожен.
Холодов мешал. Мешал там, где шло не просто воровство, приватизация, распродажа и разорение, а там, где это граничило с предательством государственных интересов, с подрывом обороноспособности, с изменой Родине, — в Министерстве обороны. «Демократы» не чурались ничего, и армия для них была просто еще одной сферой для наживы. Министром в 1992 году был назначен свой, доказавший верность в августе 91-го, Павел Грачев. Холодов слишком близко подобрался к тем, кто занимался хищениями в Западной группе войск. А сам «Паша-Мерседес» (Грачева обвиняли в коррупционном приобретении иномарок) уже после убийства Холодова скажет, что просто как-то обронил перед подчиненными фразу — мол, надо заткнуть рот этому журналисту...
Но дело, как показали дальнейшие события, было не только в демонстративном убийстве.
Я иногда завидую западникам, у которых «хайли лайкли» — предположение, что что-либо весьма вероятно, — равносильно обвинению. Но мы не такие. Это, в числе прочего, и показало расследование, судебный процесс, оправдательный по итогу приговор. А главное — оно показало обществу, что система «своих» бросать не будет. Не столько исполнителей, сколько заказчиков, царьков в каждом ведомственном княжестве. «Хайли лайкли» — в деле об убийстве Холодова все нити вели к министру обороны. Но, но, но...
Этот принцип, начавший тогда формироваться, стал укреплять систему, превратился в один из ее главных законов, а точнее, «понятий». Проник в нее как раковая опухоль, которая разрослась настолько, что радикальное ее удаление хирургическим путем убьет и весь организм. Собственно поэтому борьба с коррупцией ныне и происходит так, как происходит. Примеры из жизни внимательный читатель найдет и сам.
Однако потрясение в обществе от убийства Дмитрия Холодова было столь серьезным, что заставило ту власть хотя бы внешне облагораживаться, уходить от диких методов. Возможно даже, удержало от расправ над другими журналистами.
Но «элите» нужна вся полнота власти. И до нее дошло: зачем убивать — у нас же демократия, да и перед западными партнерами неудобно, — если можно купить?
Сначала это было грубо, оптом и в розницу, потом все тоньше и тоньше. Во что выродилось сейчас? Ровно в то, что существует во всем капиталистическом мире, где по определению не может быть абсолютно независимой прессы.
А Дима верил, что печатное слово может быть свободным, может менять жизнь к лучшему. За эту веру и погиб. Но вера — жива.