Подросток с гитарой в руках
— Надежда, расскажите, как вы познакомились с Юрием?
— Мы вместе были на сцене ЦДЖ, только я его видела, а он меня — нет.
1977 год, май, концертный зал Центрального дома журналиста, в котором мы, человек 60 десятиклассников — выпускников ШЮЖа (школа юного журналиста при журфаке МГУ), получаем последнее напутствие. На сцене возникает невысокий человек в кожаной куртке, оглядывает зал, кажется, приподнявшись на носки, и потрясающе улыбается.
«Журналистика, — говорит он, — это не профессия и не ремесло, это особая форма жизни. Это страшно интересно, это праздник, который всегда с тобой, ничто с ним не сравнится — но только при том условии, что ты готов все без остатка, даже жизнь, отдать этой профессии. Вообще, это диагноз…» Примерно так сказал и исчез. Наверное, поспешил в ту захватывающую жизнь, о которой нам рассказывал. Потом уже выступала я, «от имени детей».
А познакомились мы через несколько лет, неожиданно, в гостях.
Тогда, в последние годы застоя, встречи друзей были важнейшей составляющей частью жизни интеллигенции, своего рода альтернативой строго регламентированной официальной жизни. Замечательный историк, который стал нашим близким старшим другом, Натан Эйдельман, часто говорил: «Макромир ужасен, но микромир прекрасен»!
— Это вы про легендарные «московские кухни», о которых потом поставили спектакль по песням Юлия Кима?
— Кухни — это метафора, иногда и в комнате сидели, но, конечно, в кухнях чаще, в комнате спали маленькие дети. Малогабаритные квартиры! Знаменитые «квартирники», где читали стихи будущие классики, кстати, часто также происходили в этом пространстве. Здесь звучали песни на стихи Бродского. Конечно, Окуджава, Галич, Высоцкий…
А Юра был с гитарой в руках. Этот образ сохранили в памяти многие, кто его знал и любил.
В общем, однажды из гостей мы ушли вместе. И мы оказались вдвоем в странной квартире на первом этаже на окраине Москвы — с отклеивающимися обоями, исчерченными творческим порывом разноплеменных гостей, и подполом, заваленным пустыми бутылками. Этот дом на Большой Очаковской друзья называли «Крейсером». Место это было удивительное. Сюда слетались, как птицы, самые разные персонажи. И хорошо тут было всем. Мы были здесь счастливы. Несколько лет назад мы с сыном ездили на Большую Очаковскую, зашли во двор того самого дома. Он внешне остался, кажется, таким же. Но что-то неуловимое исчезло.
— Что вас тогда в нем поразило больше всего?
— Месяца два я была уверена, что Юрка — круглый сирота. Это потому, что он когда-то придумал себе образ одинокого подростка, сбежавшего из дома, разделяющего кров с друзьями, тоскующего по братству душ. «Брат» — это было для него ключевое понятие, высшее звание, которого удостаивались близкие друзья, которое он непостижимым образом сохранил и в другой жизни, политической и государственной.
— Как он пришел в журналистику?
— Первая его заметка в газете (это был «Московский комсомолец») вышла, когда ему было 14 лет. Она называлась «Я леплю» — о том, как он воссоздал из пластилина сражение русских войск с Наполеоном в 1812 году, руководствуясь литографиями из исторических книг. «МК», который еще располагался на Чистых прудах, — это «первые окна», как он назвал их, с которых началась его жизнь в журналистике. Старшие товарищи — Александр Аронов, Борис Иоффе, Леонид Жуховицкий. В «Московском комсомольце» в конце 1960-х собирались поэты и молодые ученые, бурлили дискуссии. Юра начал работать там в 17 лет, писал о подростках, о проблемах взросления, о конфликтах в молодежной среде. Вскоре, в 1972-м, его позвали в «Комсомолку», где он стал «капитаном» уникальной рубрики — страницы для подростков «Алый парус», название пришло из известного романа Александра Грина. Алый парус — это знак надежды и мечты. Страничка полностью состояла из заметок самих подростков, что было невероятной новацией.
— Правда, что он открыл первую в стране «горячую линию» для трудных подростков?
— Именно так. «Трудные» могли позвонить, рассказать о себе или попросить помощи. Или просто прийти в редакцию, такое бывало. И газета иногда помогала реально! Кстати, многие из них стали уважаемыми людьми, даже известными. Юру знали как отчаянного защитника интересов подростков, его очерки о подростковой преступности и ее причинах читала вся страна. Материалы этих публикаций легли в основу пьес, которые были впервые поставлены прекрасным режиссером Алексеем Бородиным в Центральном детском театре (теперь РАМТ), «Ловушка номер 46, рост второй» (это размер американских джинсов, мечта бедных подростков) и «Между небом и землей жаворонок вьется». А потом начался «роман» с кинематографом. Белорусский режиссер снял по сценарию Юры фильм «Меня зовут Арлекино», который также стал своего рода культовым.
Это все конец 1980-х. «Золотой век советской журналистики», как об этом времени потом напишут исследователи.
— Какие очерки Юрия больше всего повлияли на общество, на развитие профессии?
— Ясен Николаевич Засурский к 60-летию Юрия выпустил прекрасный сборник «Юрий Щекочихин. Три эпохи российской журналистики». В нем собраны газетные тексты, которые оказали наибольшее влияние на практику. Это «Шторм» и «После шторма» о коррупции в Одесском порту, 1983 год. «На качелях» — очерк о важности защиты прав человека, человеческого достоинства и правды, он стал большим событием в 1985-м.
«Лев готовится к прыжку» и «Лев прыгнул» (1988) — впервые в советской прессе рассказавшие о существовании мафии и организованной преступности в СССР. Публикация стала настоящей бомбой. Собеседник Юрия, молодой криминолог Александр Гуров, ожидал ареста, хотя не разглашал никакой закрытой информации. Газету прочел Горбачев, публикация ему понравилась, и вскоре он распорядился создать новый отдел по борьбе с коррупцией и организованной преступностью в МВД СССР. После этой публикации Юрий стал самым знаменитым журналистом страны.
— Как журналистика привела его в политику?
— В 1989 году рабочие военного завода в городе Ворошиловграде на востоке Украины решили выдвинуть журналиста Щекочихина кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР как альтернативу партийному боссу города. Это были первые частично свободные выборы, когда часть кандидатов могли выдвинуть граждане. Юра до этого никогда не был в Ворошиловграде. Он приехал и буквально влюбился в молодых инженеров, которые его выдвигали. Кампания за выборы Щекочихина всколыхнула весь город, вокруг него объединились журналисты и рабочие, пенсионеры и студенты — все те, кто хотел обновления и верил в перестройку. Юра выиграл и стал депутатом Верховного Совета СССР. За полтора года депутатства, до исчезновения СССР, он успел добиться возвращения городу исторического имени Луганск, реабилитировать многих жертв репрессий сталинской поры, принять участие в решении проблем десятков людей.
— Правда, что среди них были героини знаменитого романа Александра Фадеева «Молодая гвардия»?
— Среди реабилитированных были две женщины, выведенные под своими именами в романе как предательницы молодогвардейцев, отважных борцов с фашизмом в период оккупации. Предательницами они не были, Фадеев просто воспользовался справкой НКВД, в которой были, как позже выяснилось, ошибки. После романа обе провели долгие годы в ГУЛАГе. Дочь одной из лих, Ольги Лядской, журналистка и поэтесса Елена Бондаренко, стала активисткой Юриного штаба. О судьбе обеих я писала в «Огоньке».
— Разве не было конфликта интересов, когда он совмещал политическую деятельность и журналистику?
— Он сам говорил, что согласился снова пойти в политику, потому что понял, что одна только журналистская работа недостаточна для того, чтобы преодолеть коррупцию, необходимо политическое участие. И работал в Комитете по безопасности, был заместителем своего бывшего героя Александра Гурова... Что касается конфликта интересов, в данном случае неизбежного, казалось бы, — Григорий Явлинский подтверждает, что Юра с самого начала сказал, что журналистский долг для него самое главное, а партийные интересы и прочее — потом… Он вообще был во всем такой «внесистемный».
Один киллер пожалел, другой — нет…
— Мне представляется ваша семейная жизнь со Щекочихиным как жизнь на вулкане.
— Тогда так не казалось, мы были счастливы, и жизнь была необычайным приключением. Одиночества Юрка не терпел физически. Даже писал с удовольствием только тогда, когда дома кроме меня был кто-то еще. Он точно не понимал тихих радостей семейной жизни, называл это «одиночество вдвоем». Почти ежедневно у нас были гости. Помню, на новоселье на Лесной пришел весь Центральный детский театр, соседи вызвали милицию. Участковый, которому немедленно налили, быстро сориентировался и доверительно сообщил, что «стучат» (и будут «стучать» впредь) из такой-то квартиры.
— И как в таких условиях семейный комфорт создавать, готовить семейные обеды-ужины?
— Не помню, если честно, что мы вообще ели. Кофе пили много, постоянно. Иногда я пыталась готовить, но трудно было, во-первых, вечером купить продукты, из которых можно что-то сделать, а главное — рассчитать число едоков. Но никто не жаловался. Какое-то время ужинали в ресторане Дома журналистов, где за пять рублей на двоих можно было съесть шикарный шашлык с вином и саратовским калачом.
Когда родился сын, питанием занималась няня (помню, учила меня варить холодец), а потом моя мама.
— Когда стал депутатом, жили, надо полагать, в достатке?
— Жили скромно. Да и депутатская зарплата в то время была не слишком велика.
Деньги Юра не ценил, как и комфорт и вообще бытовое благополучие. Не стремился заработать, даже когда это стало возможно, когда появился соблазн «красивой жизни». Никогда не дарил мне дорогих вещей — хотя обожал красивые жесты (мог броситься на колени посреди Калининского проспекта, например, среди бела дня или купить «на все» охапку цветов в ресторане). Считал, что самые любимые книги и мелочи надо дарить друзьям. Как-то я из первой поездки в Америку привезла шикарный подарочный набор редкой в те годы косметики, он его немедленно подарил жене нового друга. Деньги, когда появлялись, немедленно тратились на друзей, гостей и подарки. Машину «Жигули» купили просто чудом, после выхода фильма «Меня зовут Арлекино» (купили, чтобы возить ребенка на дачу и Юрку из гостей). Так я и возила. Сам он никогда не хотел водить автомобиль, играть в бильярд или демонстрировать иные «мачистские штучки».
Наверное, он был самый малообеспеченный депутат ГД. Это было абсолютно осознанно и принципиально.
— Быть рядом со Щекочихиным было опасно?
— Был случай — о нем Юрка рассказывал похохатывая, хотя смеха мало. 1990-й, у машины стали пропадать колеса, то одно ночью снимут, то другое. Тогда это было серьезной проблемой. А потом украли из дома видеомагнитофон, который купили у друга, работавшего корреспондентом в Европе. Мой тогдашний главред Коротич говорил, что его друзья Юры вынесли, пока я была в командировке. Оказалось, все серьезнее. К нам приходил настоящий киллер! Киллер залез в квартиру (что было нетрудно — второй этаж, внизу магазин, козырек на уровне нашего окна). Юра узнал об этом от адвоката известного авторитета Отари Квантришвили.
— Киллер пришел не убивать, а за видеомагнитофоном?
— Он отказался от «заказа», будто бы со словами: «Бедно живут, наверное, неплохие люди». Это стало известно потом со слов правоохранителей, которые поделились информацией с адвокатом.
— Страшно было?
— Об опасности мы тогда совершенно не думали.
Хотя в один из наших первых вечеров, помню, бежали через пустыри, ловили попутку, скрывались от кого-то, как в детективном фильме. Тогда Юрка сказал, что когда-нибудь его убьют из-за того, что он пишет. Шел 1984 год, журналистов у нас наказывали по-всякому, но не убивали. Я думала, он просто хочет на девушку произвести впечатление. Не поверила.
В 2003 году, за несколько месяцев до Юриного трагического ухода, случилось страшное. Я прихожу домой, а там, вместе с моим отцом и сыном, незнакомый человек с оружием, говорит: «Мы будем охранять вашего сына». И три недели охраняли два сменяющих друг друга парня. Возили его на джипе в школу и к репетитору. Его рейтинг среди сверстников сразу вырос. А потом поехали на день рождения подруги в караоке-бар вместе с этими охранниками, те веселились от души (но от начальства своего получили втык)… Охрану сняли так же стремительно, как и поставили. Без объяснения причин. Я несколько лет не могла об этом говорить. Это был один из самых страшных моментов в моей жизни.
— Простите за личный вопрос, и если не хочется отвечать, это будет понятно. Почему вы расстались?
— Долго я не могла точно это сформулировать, это было очень больно. В России бурлила политическая жизнь, Юра был в гуще событий, политика стала самым главным делом для очень многих молодых и не очень молодых мужчин, это было больше чем искушение, это был шанс, которого у поколений не было столетиями… Наверное, я поступила бы иначе, будь старше и мудрее, не знаю. В какой-то момент просто поняла, что если не уйду, просто умру.
Мы сохранили добрые отношения, даже в последние месяцы придумывали какие-то общие проекты.
В целом к женщинам он относился как к чудесному, удивительному в этом мире и достойному восхищения. Идеальная девушка для него была та, которая подскажет слова песен, когда у него в руках гитара, и которая готова отдать за него жизнь. Таковы его любимые героини. При всем обилии народа вокруг и при всей вольности московских нравов 1980-х (а также примеров пылких и увлекающихся друзей) он никогда не был бабником, с пониманием относился к увлечениям «братьев», но при этом оставался, по сути, однолюбом. И после 50 лет верил в идеальную любовь, в то, что она, даже если ушла, может вернуться.
— У него было много врагов?
— Кто-то после его смерти уже сказал, что он был неразборчив в выборе врагов. Он действительно был невероятно широк по отношению к тем, кто его окружал, пусть это были люди не всегда искренние, а в последние годы часто и откровенные потребители. Интуиция, невероятная в работе, тут как будто бы изменяла ему, как и чувство собственной безопасности. Происходило это не потому, что он не разбирался в людях. Просто он их придумывал. Старался видеть такими, какими они могли бы быть, должны были бы быть…
Точно так же он относился ко всему — он придумал партию, в которую надо вступить, чтобы помогать друзьям, политику, в которую пошел, чтобы помогать стране, журналистику… Очень огорчался, когда люди или обстоятельства, целые сферы жизни оказывались не такими, как он придумал, старался повлиять, исправить…
Прощал предательство. Очень верил, что мир можно и должно изменить, был в этом стопроцентно, по-тинейджерски искренен. За это его любили и ненавидели. И мало кто понимал.
— Вы склоняетесь к тому, что его убили?
— Все близкие верят, что рано или поздно мы узнаем правду.
— Коллеги говорят, что у него была потрясающая интуиция. Как же она подвела?
— Интуиция была просто звериная. Это больше, чем журналистский талант, это знак Божий. Он угадывал, сам не зная как, темы и сюжеты, интонацию, слово. Он буквально ловил дыхание времени сачком, как бабочку, и нанизывал на острие своего материала.
Это угадывание слова было процессом мучительным физически — он часами и днями иногда сочинял первую фразу, потом выбрасывал, сминая листок, вытащенный из пишущей машинки, курил, кружил по дому, поджидая, когда придут те самые нужные слова.
Он не готовился к смерти, но ждал ее. Говорил, что не доживет до старости. Не готовил свою старость. Это было частью образа, культурного мифа, который он сам создавал. Красиво умереть молодым. Не напрашивался на гибельные опасности, нет, был достаточно осторожным и дальновидным, но в то же время не мог поступиться тем, что считал самым важным…
Когда Юры не стало, Андрей Вознесенский, который уже был серьезно болен, написал четверостишие:
По шляпам, по пням из велюра
Отравленный сволотой
Шагает с улыбочкой Юра —
Последний российский святой.
Эта улыбка, почти блаженная, о которой сказал поэт, — своего рода завещание, он унес с собой свою тайну, он обошел всех, не поддался толкованию и ускользнул…
Как в нашем с Женей Головней (увы, ее тоже уже нет), режиссером знаменитой «Лимиты» по сценарию Юры, фильме о нем говорит Эдуард Успенский: «Его любили все — и диссиденты, и кагэбэшники, и простые читатели, потому что правда и справедливость, и вера в лучшее важна для всех — и для диссидентов, и для кагэбэшников, и для простых тружеников».
На день памяти в Переделкине, у его могилы и потом на даче, собираются самые разные люди. Знаменитые и неизвестные, убеленные сединами и совсем юные. Некоторые из них сидят отдельно в углу дачи, избегая фотокамер. Каждый год. Двадцать с лишним лет.